Трое - Георгий Иванов Марков
Одни из них тонкие, с красивыми линиями и нежной кожей, другие мосластые, кривоватые с синеющими жилками.
Словно ток прошел по телам приятелей. Ток, заставивший их преобразиться. С удивительной ловкостью они в ту же минуту оказываются в кустах и бесшумно раздвигают ветки.
— Мадемуазель! — с глубоким презрением подтверждает Бандера.
— Два года ждал этого часа! — Сашо дрожит от волнения, душевные источники которого можно считать самыми чистыми.
В двадцати шагах от них, в воде, фотографируются юноши и девушки. В центре всей компании торчит высокий и худой рыжеволосый юноша с неопределенным цветом глаз. Трудно можно себе представить более непривлекательное лицо. Некая смесь лакейского угодничества, честолюбия и подлости, злобы и трусости. И еще — болезненная изнеженность маменькиного сыночка.
— Снимайся, снимайся, — бормочет Сандо Верзила. — Увековечь свою физиономию.
Мадемуазель — таково прозвище Семерджиева — парня с неприятным лицом. Он бывший однокашник приятелей. Учится в университете в Софии. Этих двух обстоятельств достаточно.
— Помнишь, — трагическим шепотом говорит Сандо Верзила, — когда на уроке истории я выпустил воробья; эта ябеда пошла к директору…
— А помнишь, анонимное письмо отцу, с указанием, где находится тайник с сигаретами! — прерывает его Сашо.
— А история с Райной! — припоминает Бандера. — Когда он к себе домой ее затащил…
— А тот гнусный донос в министерство на Душеньку (учителя по географии)! Комиссия приезжала…
— А…
Десять минут, насыщенных отвратительными воспоминаниями, разжигают жажду мести. И после всех этих пакостных дел — студент!
— Хорошую баню мы тебе устроим! — говорит Бандера, энергичный, как никогда.
— Утоплю его! — вскакивает Сашо. — Избавлю мир от подлеца!
Бандера властно его удерживает. Его осенила прекрасная идея. Подлецам надо платить той же монетой.
Приятели тихо отступают. Поле мщения находится только в ста метрах от них. Там постлано одеяло, на котором разбросано содержимое двух больших рюкзаков. Еда, одежда, шахматы, карты, футбольный мяч…
— Может, заберем, пригодятся? — подмигивает Сандо. Пренебрегаемые люди известны также своей алчностью.
— Ноги тебе вырву! — приглушенно рычит Сашо, понявший гениальный замысел Бандеры.
Месть начинается с банки джема. Густая липкая жидкость вытряхивается в полный разных вещей рюкзак Мадемуазели.
— От джема ему будет очень сладко! Положим теперь туда чего-нибудь кисленького, — и Бандера подает Сашо туристскую коробку, полную свежеприготовленной баклажанной икры.
Неожиданно, во всей своей разрушительной силе, начинает работать воображение Сандо Верзилы.
— Баклажанную икру надо залить маслом, вкуснее будет! — говорит он, и сам нетерпеливо выливает янтарную жидкость из бутылки в рюкзак.
Роясь в другом рюкзаке, Бандера обнаруживает баночку с майонезом, который, как известно, является неотъемлемой частью многих салатов и ассорти.
— Дай салат!
— А теперь песок и камни!
Рюкзак Мадемуазели становится похожим на помойное ведро, вынесенное из какого-нибудь первоклассного ресторана.
Но на этом месть не кончается. Достается и туфлям подлеца. Они набиваются остатками брынзы, смешанными с пахучей подсолнечной халвой.
Особенно отличается долговязый Сандо. Он решил вымазать повидлом все попавшие ему под руки книги. И выполняет он это с удивительным искусством, словно всю свою жизнь только и делал, что мазал книги повидлом.
Остается еще дорогой, из чистой мериносовой шерсти, свитер Мадемуазели. На нем вымещает свою злобу Бандера. Он находит в остальном багаже с десяток свежих яиц, заворачивает их в свитер и прыгает на нем.
Теперь следует заключительная часть отмщения. Небольшой футбольный матч. Трое приятелей разбрасывают багаж так, что под конец совершенно невозможно понять, что произошло, — побывало ли здесь стадо павианов или промчался смерч.
Чтобы избавить потерпевших от подобных сомнений, Бандера поступает по-рыцарски — находит лист бумаги, карандаш и пишет:
«Мерзкая блоха цыплячья… (остальной текст явно не подлежит воспроизведению на нормальном человеческом языке)… мы ждали и дождались!»
Листок прикалывается на видном месте.
— А теперь давай спрячемся и посмотрим! — предлагает Сандо Верзила, воображение которого исчерпано.
— Это мне не интересно! — заявляет Бандера, как человек, имеющий реальный подход ко всему.
— Пошли! — особенным тоном произносит Сашо.
Идут и снова ведут оживленную беседу. Сандо всхлипывает от радости, словно осуществилась сокровенная мечта его жизни. Бандера улыбается сдержанной улыбкой человека искусства, которого публично похвалили.
Только Сашо испытывает странные чувства. Его улыбка угасает, щеки горят.
— Поделом ему! — пытается убедить он себя, точно кадровик, сочинивший объективную характеристику своему любимому другу.
И все же настроение у него портится. Он чувствует себя униженным.
«Эх, Сашо, Сашо!»
14
Я испытывал новое, удивительное чувство полной гармонии, которое шло от тепла моего собственного тела, от моих движений, от невероятной ясности мысли, от картины окружающего мира — всего, что вливалось в мою душу.
Иван
Его перевязанная рука лежит на раме окна. Ветер слабеет, рельсы со стуком разбегаются, множатся… пара… вторая… третья… перрон, конец пути. И двум годам жизни? Нет! Никаких начал и концов! Есть жизнь. Кто хочет, пусть ставит вешки на ее пути, пусть даже отсчитывает секунды…
Вокзал.
Его встречает носильщик в поношенной синей спецовке. Он сообразителен — пассажир с перевязанной рукой не может сам нести багаж. Иван вручает ему свой чемодан, сообщает адрес. Остается один.
В поезде ему было легко и радостно. Так он чувствовал себя все время, начиная с того момента, когда пришел в сознание в больнице. И во время лечения, и потом, куда бы он ни ходил, что бы ни делал — он чувствовал себя хорошо. Полное, неизведанное им до сих пор удовлетворение владело его умом и сердцем.
А теперь при первой встрече с городом его охватило и другое чувство — трепетного ожидания чего-то милого, чистого, близкого.
На станцию его пришли провожать только Марта и Младен. Капитан не любит «подобных церемоний» и не пришел. Это только лишний раз убедило Ивана в искреннем благорасположении командира роты к нему. Последние слова, которые капитан сказал ему в больнице, были:
— Хорошо мы поиграли в шахматы с тобой!
Младен нес багаж друга. Он был поглощен мыслями о новой работе на заводе и всю дорогу говорил Ивану только о ней, посвящая его в различные технические подробности. Очевидно он полагал, что это не может не интересовать друга.
— Слушай, — неожиданно перебил его Иван, — давай лучше об этом в другой раз!
Марта молчала. В своем черном выходном платье, сидевшем на ней слегка небрежно, она выглядела еще более привлекательной. Иван подумал, что она надела его нарочно, чтобы напомнить ему об их первой встрече. Всю дорогу Марта избегала его взгляда и, что редко бывало с ней, испытывала явное смущение. В глазах ее можно было прочесть беспокойство, какую-то детскую робость.
Иван улыбнулся. Все шло так, как должно быть. Он чувствовал, что на прощанье Марта непременно выкинет что-нибудь. И, может быть,
