Влас Дорошевич - Безвременье
— Вот когда я папеньке с маменькой за всё, что они для меня сделали, отплачу. Пришёл случай.
И с ужасом себя на этой мысли поймал:
— Да что я? Радуюсь, кажется, что с ними несчастие случилось?
И ответил себе, потому что он был с собой человек честный и правдивый:
— Радоваться — не радуюсь, а облегчение чувствую. Потому что случай вышел долг заплатить.
Когда они будут голодать, — он будет им денег высылать.
Вот и всё, чем он может им помочь. Вот и всё, что может быть между ними общего.
Мученик за общественные интересы
Я уверен, что если бы я теперь приехал в Одессу, я встретился бы там с человеком, безвременно состарившимся, исхудалым, поседевшим, осунувшимся, которого бы я с трудом узнал и который сказал бы, как гоголевский Иван Иванович:
— А знаете? Дело с моими супостатами скоро кончится в мою пользу! Я получил самые верные сведения!
Человек этот — доктор Б. А. Шпаковский.[32]
Бывший старший врач одесской городской психиатрической больницы.
Мученическая, — именно «мученическая», другого слова не приберёшь, — эпопея г. Шпаковского хорошо известна публике. О ней много писали.
В коротких словах история заключается в следующем.
Одесская домовладельческая и купеческая дума избрала управу из своих людей:
— Пусть покормится.
Управа эта построила психиатрическую больницу.
Что делала управа, — знают одни бухгалтерские книги. Да и то далеко не всё!
За «разложенные по карманам» интересы города и больных вступился старший врач больницы Б. А. Шпаковский и, как дважды два — четыре, доказал, что дело «не чисто».
За это было воздвигнуто на г. Шпаковского гонение.
Городская управа поручила своим служащим клеветать на г. Шпаковского в газетах.
Состоявшие на жалованье у управы, эти писатели-добровольцы взводили на г. Шпаковского всякие гнусности.
Шум был поднят до того страшный, преступления описывались такие ужасные, что известия о г. Шпаковском, как о «преступнике конца века», проникли даже в иностранную печать!
Г. Шпаковский был отдан под суд.
Управа, «чуткая к голосу печати», представила г. Шпаковского думе к увольнению от должности.
Дума, ратуя за свою управу, уволила.
Человек был обесславлен, разорён, лишён куска хлеба.
А затем…
Следствие над г. Шпаковским было прекращено, потому что все обвинения оказались клеветой и ложью.
Наёмные клеветники в печати были привлечены г. Шпаковским к ответственности и приговорены за клевету, так как на суде была выяснена вся преднамеренность их лжи.
Здание психиатрической больницы оказалось, как и утверждал г. Шпаковский, действительно, никуда не годным.
Многие из воздвигших на него гонение успели за это время вылететь из муниципалитета «вообще за хорошее поведение».
И вот я прочёл в газетах:
«Одесским особым по городским делам присутствием, согласно указу Сената, отменено постановление думы об увольнении от службы старшего врача городской психиатрической больницы Шпаковского и постановлено предложить думе войти в рассмотрение действий управы при увольнении его».
Прочёл и пришёл в ужас.
Да ведь «история с г. Шпаковским» началась тогда, когда я уезжал на Сахалин!
С тех пор я успел объехать вокруг света, несколько раз исколесить Европу, увидеть несколько выставок, из них одну всемирную, написать четыре книги, столько перевидать, столько перечувствовать, столько переиспытать.
А человек всё боролся за торжество истины в деле, где он кругом прав.
Если я за это время успел сократить свою жизнь на добрых 10—15 лет, — сколько же лет жизни отнято у этого человека?
А ведь мы живём один раз.
Вот поистине «сверхчеловек».
Какая нужна сверхчеловеческая энергия, сверхчеловеческое терпение, чтоб, не переставая, ежедневно, ежечасно бороться столько времени и в конце концов всё-таки добиться торжества истины.
Чёрт её возьми, однако! Что это за ленивое, сонное животное у нас, — эта «истина».
Что это за Гамлет, вечно покрытый «печали облаками»!
Что за траурная особа! Что за факельщик! Что за вдова-салопница, вся в чёрном!
Ни за что не хочет «торжествовать».
Годами надо её расталкивать, «шпынять» под бока:
— Да торжествуй же, подлая! Торжествуй, чёрт тебя возьми!
И наконец-то еле-еле, спустя годы и годы, она начинает «торжествовать».
И что за торжество?
Чем мы можем вознаградить г. Шпаковского за преждевременные седины, за разорение, за отнятые годы жизни?
Что можем сказать ему?
Разве, как в одном рассказе Герцена, о крепостной актрисе:
— Пойди, голубушка, домой; видишь, какое счастье, что ты невинна!
Мне очень часто приходилось наблюдать это явление, — да, вероятно, приходилось и вам.
Живёт себе человек тихо, смирно и удачно.
Ищет себе человек хороших мест — находит. Ищет прибылей — находит. Ищет друзей — находит.
Но вдруг его кусает какая-то муха, и он начинает по какому-нибудь поводу «искать справедливости».
И — моментальная перемена декораций!
Человек худеет, бледнеет, желтеет, сохнет, седеет, сгорбливается, покрывается морщинами.
Совсем какой-то принц Жофруа, влюблённый в принцессу Грёзу! Что-то жалкое и беспомощное.
Время для него теряет своё нормальное течение.
Он живёт не месяцами, не годами, а «сроками».
— Не пропустить бы срок кассации.
— Не пропустить бы срок апелляции.
Родные его плачут:
— Господи! Да бросил бы! Да забыл бы. Не сводить ли уж его к гипнотизёру?! Пусть «отрешит»!
Лучшие друзья начинают от него сторониться:
— Знаете! Ведь это невозможно! Всё об одном и том же, да об одном и том же!
В обществе решают:
— Неприятный человек! Беспокойный человек!
Ему перестают верить:
— Везде ему отказывают в справедливости! Изволите ли видеть! Неужели весь мир не прав, — он прав один?
В присутственных местах косятся.
— Все пороги обил!
Его избегают, над ним смеются, наконец, начинают даже сожалеть:
— Бедняга — того!
Указывают на лоб и крутят пальцем.
А он, одинокий, всеми заброшенный, всем неприятный, — ищет, ищет истины.
Он, действительно, похож на человека, отыскивающего женщину, которую видел во сне!
И наконец, — чудо! Находит.
Что находит?
Наконец, добивается.
Чего добивается?
Сакраментальной фразы:
— Поди, голубушка, домой; видишь, какое счастье, что ты невинна.
Знаете! В виду такого результата, пожалуй, согласен с господами, которые крутят пальцами около лба.
Да! Пожалуй… Чтоб бороться, чтоб биться, чтоб «не плюнуть», чтоб тратить годы, чтоб «искать справедливости», для этого надо быть мономаном.
Непременно мономаном. Немономана не хватит!
Это у нас особый сорт мономании — искать справедливости.
Как, однако, чёрт возьми, приятно всё это думать и писать.
Подумайте!.. А впрочем, приятного аппетита и спокойного сна. Главное — спокойного сна.
Полицейское дело
«Нижний Новгород. — В судебной палате рассмотрено дело бывших полицейских: Шлеметевского, Шульпина, Ольховича, Шибаева и Панова, обвиняемых в нанесении весной 1899 года побоев с переломом рёбер задержанному крестьянину Воздухову, который не приходя в сознание, умер. Били его ногами, книгой, кулаками. Избитого бросили в камеру. Первые трое из поименованных подсудимых приговорены палатой в каторжные работы на четыре года».
Газетная телеграмма.Трое нижегородских полицейских приговорены к 4 годам каторги.
Для них это приговор к смертной казни, и притом мучительнейшей.
Каторга ненавидит полицию.
Воров, грабителей, убийц, самих когда-то «допрашивали» в участках, и когда к ним попадает полицейский, они «припоминают».
На Сахалине, проходя мимо одной из тюрем, я услыхал отчаянные вопли.
— С хородовым ихрают! — объяснил мне с улыбкой «стрёмщик», стоявший на страже у дверей.
В другой раз мне пришлось видеть, как «играли с городовым».
«Игрок» Василий Петрович выиграл большое состояние, — рублей восемьдесят.
Весь «номер» тюрьмы был поставлен вверх ногами.
Старый «бабай», татарин, целый день не закрывал своего «майдана».
Стоял у раскрытого ящика с картами, папиросами, варёными яйцами, ситником, жареным мясом:
— Можэт, Васыл Петрович что потрэбует.
Василий Петрович лежал на нарах и уже скучал.
Около него суетились, вертелись, егозили голодные «жиганы», выдумывая, чем бы ещё развлечь Василия Петровича.
Водку Василий Петрович пил и других потчевал.
На гармонике ему играли.
Картинки он у Балада, тюремного художника-кавказца, покупал и рвал.
«Хама», как собаку, кормил.
