Константин Станюкович - В мутной воде
— Спасибо… всем вам спасибо! Никогда не забуду, что вы для меня сделали…
Он протянул руку и крепко пожал руку Барсука.
— Кланяйся всем… Еще раз спасибо!
— Скорей, ваше благородие, извольте поправляться! — участливо сказали солдаты и ушли прочь.
Венецкий проводил их глазами и терпеливо стал дожидаться прихода сестры. Кровь лила из его раны.
Не прошло и минуты, как около него уже положили нового соседа, совсем мальчика, белокурого юнкера. Он был как смерть бледен, глядел испуганным, умоляющим взглядом и все хватался рукой за бок и вздрагивал, когда в комнате раздавались отчаянные стоны…
Пришла сестра и сделала Венецкому перевязку. Боль была ужасная, но он терпеливо переносил ее. Он взглядывал на сестру, стараясь по лицу ее угадать, как опасна рана.
— Сестра… скажите… моя рана опасна? — наконец решился спросить Венецкий.
— Нет… Нисколько!.. Сейчас доктор осмотрит вас!..
— Сестра… Сестрица!.. Помогите мне!.. Если б вы знали, как я страдаю! — проговорил юнкер.
— Сию минуту, голубчик… Вот только с ними кончу… Вот и готово.
Она уже снимала шинель с мальчика-юнкера, наклонившись над ним. Венецкий заметил, как вдруг лицо ее стало угрюмо, и он понял, что рана бедного мальчика опасна.
— Голубушка! Скажите, ведь я… я буду жить?.. — спросил он робким, тоненьким голосом.
— Разумеется!.. — отвечала сестра, не глядя на него.
— Мне ведь вынут пулю? да?.. Но отчего ж так тяжело… горит внутри… везде горит… Дайте мне пить… пить… Скорее!
Сестра пошла за водой, а мальчик вдруг заплакал:
— Ах! Мне не жить. Я это чувствую… Боже, как тяжело!
Он вдруг весь вытянулся, отчаянно замахал рукой, хотел приподняться и в бессилии опустился на изголовье… Он тяжело, прерывисто дышал… глаза его стали мутнеть…
Пришла сестра, поднесла ему воды, но мальчик уже был мертв. Его тотчас же унесли.
Сосед продолжал стонать и жаловаться, что долго не осматривает доктор.
Наконец его понесли и положили на стол. Доктор стал возиться около него.
Венецкий смотрел на стол. Он увидал, как при свете блеснул какой-то нож и услыхал какие-то отрывистые стоны: «Ах, не надо… Нельзя так. Доктор… доктор, ради бога, не надо!» Затем все смолкло… Через несколько минут что-то скатилось на пол. Венецкий увидал окровавленную ногу и зажмурил глаза.
Пришли за ним. Ему стало страшно, когда его положили на стол и он увидал серьезное, вспотевшее лицо доктора. Руки его были все в крови. Он закурил папироску и отдыхал, пока с ноги Венецкого снимали перевязку.
Доктор наклонился, пощупал руками около раны, подавил вокруг нее, потом взял зонд и запустил в рану.
— Больно? — спросил он его добродушно.
— Больно.
— Ну, это не беда. Поздравляю вас… Вы ранены очень счастливо… без повреждения кости! — весело сказал он и, обратившись к сестре, проговорил:
— Сделайте ему перевязку. Его можно сегодня же везти в госпиталь. Недель через пять будете совсем здоровы! — обрадовал он Венецкого, махнув ему головой. — Следующего! — крикнул доктор.
Венецкого унесли, и место его на столе было тотчас же занято.
— По счастию, я не ошиблась, когда сказала вам, что ваша рана не опасна! — ласково улыбаясь добрыми глазами, говорила сестра, оканчивая перевязку. — Вас сегодня же увезут в госпиталь. Там вам будет хорошо…
Венецкий благодарил сестру за ее ласковые слова, и, когда она окончила перевязку, он взял ее руку и поднес к своим губам.
— Что вы? что вы? — прошептала, конфузясь, сестра. — Не за что!
— И за себя и за других! — промолвил Венецкий.
— Не надо ли вам чего?..
— Ничего не надо… Только бы отсюда скорей.
Его тотчас же унесли в другой дом, где было несколько раненых. На следующее утро он уже ехал с тремя офицерами к Дунаю. Его отправляли в з-ий госпиталь.
Глава двадцать пятая
В госпитале
В госпитале он встретил своего приятеля Неручного. Неручный был там ординатором.
— И вас, Алексей Алексеевич, задели? — говорил Неручный, осматривая его рану. — Ну, батюшка, вы счастливец… На полдюйма дальше, — и быть бы вам без ноги!
— А вы как?
— Ничего себе… Работаю без устали… Работы нам много.
— А мрачные мысли… помните?
— Подите ж!.. До сих пор лезут в голову. Как за делом, — ничего, а чуть отдохнешь, — опять какая-то хандра… Ну, да об этом нечего толковать… Сейчас пошлем телеграмму к вашей матушке. Успокоительную телеграмму…
— Да… да… непременно.
— А больше никого не извещать?
— Кого же больше?.. — покраснел Венецкий. — Нет, не надо больше никого беспокоить…
Венецкому было хорошо в госпитале. Его поместили в хорошей, светлой комнате, где лежало десять офицеров, раненных относительно легко. Присмотр был хороший. Кормили недурно. Две сестры милосердия дежурили по очереди и были внимательны. Неручный часто просиживал у постели Венецкого свободные полчаса вечером…
Через три недели Венецкий уже мог подняться с постели и при помощи костыля ходить по комнате.
Война оставила в нем гнетущее впечатление. Он все еще находился под влиянием тех картин, которые он так недавно видел. То же впечатление замечал он и на других. Нередко завязывались разговоры между ранеными, и почти все они в один голос высказывали чувство отвращения к войне. Но он заметил еще нечто такое, что сперва даже удивило его. Он увидал, что многие из его товарищей по госпиталю, люди, которые едва ли прежде могли задумываться над чем-либо, стали сознательней относиться к окружающим явлениям, и дух критики являлся результатом такого отношения. Один другого возмутительнее рассказы передавались молодыми офицерами про те проделки насчет казны и солдат, которые не были ни для кого тайной. Про несправедливость в назначении наград тоже было немало толков, и Венецкий не раз улыбался, слушая, как горячился один армейский поручик, потерявший руку под Систовом, жалуясь, что ему дали Анну, тогда как его представили к Владимиру.
Старый армейский полковник пробовал было спорить, но и он в конце концов уступал и нередко, желая отделаться от сомнений, повторял:
— Эх, господа… Не наше это дело… Наше дело — идти куда пошлют, а не рассуждать… Я вот и сам ничего не получил, ну, и что делать… Может быть, Станислава получу. И за Станислава спасибо, — иронически прибавлял он.
Но среди этих личных жалоб нередко раздавались и жалобы общественного характера… Возмущалось человеческое чувство, являлась потребность хоть здесь, в больничной палате, высказать свое мнение.
Нередко заглядывал Венецкий в соседнюю солдатскую палату, нередко вместе с сестрой милосердия беседовал он с солдатами под вечер, когда обыкновенно собирались кучки около кроватей, и сперва стеснявшиеся Венецкого, но потом полюбившие его за «обходительность» солдаты высказывали, бывало, и при нем свои взгляды. Видно было, что и они понимали, что и с ними не всегда церемонятся; и, правда редко, а нет-нет да у кого-нибудь из них срывался вопрос: «За что?» — и саркастический ответ на замечание кого-нибудь из самых покорных о том, что «нашему брату уж так положено»…
Венецкий не мог без улыбки вспомнить, как на третий же день после его прибытия в госпиталь в палате появился молодой генерал с двумя адъютантами. Он был, конечно, убежден, что приезд его был неожидан, хотя еще за два дня все в госпитале знали, что будет генерал, и к этому дню госпиталь пообчистился: на постелях было чистое белье, кушанье было получше, и смотритель вместе со старшим врачом несколько раз проходили по палатам.
Генерал остался доволен. Он подходил к офицерам, сказал каждому по приветствию и, подойдя к кровати Венецкого, спросил:
— Под Плевной ранены?
— Точно так.
— Тридцатого августа?
— Тридцатого, ваше превосходительство!
— Будьте уверены, молодой человек, что ваша кровь будет отомщена!.. — вдруг выпалил генерал, очевидно сам не рассчитывая сказать такую фразу.
Но, раз сказав ее, он уже не мог остановиться, чтобы не прибавить:
— Этот день был славный день… Русские войска еще раз доказали, что для них нет ничего невозможного. Который год вы на службе?
— Восьмой…
— А… восьмой?.. Надеюсь, вы скоро поправитесь и тогда снова в бой… Я думаю… вам хочется поскорей… рветесь?..
Венецкий промолчал и, несмотря на боль в ноге, не мог не улыбнуться, когда генерал, искренне воображая, что осчастливил Венецкого, ушел далее, окруженный свитой…
В тот же вечер Неручный рассказывал приятелю, как главный доктор «втер очки» почетному посетителю.
Уже прошло четыре недели, как Венецкий лежал в госпитале, от матери получена была только одна телеграмма и одно письмо, в котором она выражала радость, что бог его помиловал. От старика Чепелева, которому он тоже написал одно письмо, несмотря на то что сказал Неручному, что, кроме матери, ему некого беспокоить, не было ответа. Он часто думал об Елене и чувствовал, что по-прежнему любит ее, а она… что она делает? вспоминает ли о нем?..
