Пантелеймон Романов - Рассказы

А он совсем не выказал того, что можно было ожидать от него, от мужа, к которому приехала брошенная жена, баба из деревни, в кумачовом сарафане, когда он тут ходит в брюках и во френче да еще живет на даче.

Она не уловила в его лице и голосе ни малейшего оттенка неприязни и раздражения: он был спокоен, так же, как прежде, скользила чуть-чуть покровительственная ласка, в особенности, когда он сказал:

— Чего ты, — чудная? Ну, пойдем, самовар скажу поставить.

Он пошел вперед по дорожке к новенькому домику, окрашенному в свежую желтую краску, стоявшему около забора среди срубленных пней.

Но по дороге остановился и крикнул проходившему человеку в пиджаке:

— Иван Кузьмин, в город надо завтра послать за товаром. Я записку напишу!

И по тому, как он обратился к этому человеку, и по тому, как тот, внимательно выслушав, сказал: «хорошо», Катерина почувствовала, что он и тот же — умный, хозяйственный и добрый — Андрей, и чем-то другой, от которого зависят люди, который распоряжается и приказывает в этом чужом, незнакомом месте так же, как он это делал дома. И так просто и спокойно, как будто иначе это и не должно было быть.

Она подходила к домику с замиранием сердца. Он ничего ей не сказал об этом. Вдруг она сейчас встретится с тою. Наверное, наряжена в платье, как барыня. И Катерина невольно взглянула на свой праздничный сарафан и почувствовала, как горячая волна крови от стыда за свою деревенскую одежду прилила к щекам.

Когда они вошли в просторную комнату домика с новыми сосновыми стенами и перегородками, первое, что она увидела, — это две кровати. У нее так забилось сердце, что ноги вдруг ослабели и подогнулись было, а в горле все пересохло.

И в комнате все так было непривычно непохоже на их избу, где они с ним жили: около окна стол, покрытый газетой, приколотой кнопками по углам, чернильница, перо, стопка книг, какие-то бумаги, наколотые на длинный гвоздь на стене. Чистые городские полотенца около рукомойника в углу.

— Помолиться-то у тебя не на что?.. — спросила Катерина, чтобы не молчать.

— Да, нету, — просто ответил Андрей.

Он мыл руки, стоя к жене спиной, потом, не спеша, вытирал их белым, чистым полотенцем.

А Катерина, неловко присев на первый попавшийся стул, стоявший несколько на середине комнаты, с узелком в руках, оглядывала комнату, и глаза ее жадно искали признаков присутствия здесь той, другой.

И вдруг она увидела старенькую соломенную шляпку на шкафу… Она поскорее отвела от нее глаза, чтобы Андрей не заметил, что она увидела шляпку.

— Ну, вот, сейчас чай пить будем, — проговорил Андрей и стал собирать с обеденного стола газеты и бумаги.

Катерина вдруг почувствовала, что не знает, о чем с ним говорить, чтобы не было молчания. А в молчании страшнее всего чувствовалось, что между ними лежит то, о чем ни она, ни он не сказали еще ни слова.

Когда они жили дома, она каждый день говорила одно и то же: о корове, о ребятишках (их целых трое), о плохой погоде.

Она сейчас напрягала все усилия, чтобы сказать ему что-нибудь, но ничего не могла найти. Потом вдруг вспомнила про корову и обрадовалась.

— Лыска наша отелилась намедни… хорошенький теленочек вышел, весь в нее.

При словах «наша Лыска» невольно посмотрела на соломенную шляпку. И с бьющимся сердцем ждала, что скажет Андрей.

— Весь в нее? — машинально переспросил Андрей. Он, что-то думая, медленно продолжал убирать со стола и складывал газеты на этажерку. И вдруг уже с другим выражением взглянул на жену, как бы решившись сказать о чем-то важном.

Страшная минута наступила…

— Катюша… — сказал Андрей, глядя не на жену, а в окно, — я тебе не писал, потому что это ни к чему… Я живу не один, а… с подругой… Девушка она хорошая, честная… Она сейчас из города со службы приедет, ты ее не обижай. По бабам я не таскался, а… пришлось — честно сошелся, вот и все…

Катерина молча смотрела на него, не моргая, и только горло ее изредка напряженно дергалось от проглатываемой слюны.

Вот тут бы вскочить, платок с головы сдернуть, клок волос у себя выдрать и закричать, как безумной, от обиды и горя. А потом стекла побить.

Но вместо этого она, сама не зная почему, только сказала тихо:

— А я-то теперь как же?

— Как жила, так и будешь жить… — сказал Андрей, — деньги буду посылать, в уборку помогнуть приеду.

Катерина не ответила. Слезы вдруг стали заполнять ее глаза, потом неожиданно пролились через ресницы на руки. И она не глаза утирала, а с рук рукавом стирала слезы.

— Ну, чего ты, обойдется как-нибудь… — сказал Андрей и, взглянув в окно, прибавил: — Вон она идет… тоже Катериной зовут… Катей. Утри глаза-то, нехорошо. Я ей про тебя говорил…

Катерина послушно-торопливо утерла слезы.

Она ожидала увидеть женщину крупную, с белыми толстыми локтями и грудями, свежую, с белым лицом, разжиревшую на легких хлебах, на ее четырехстах пятистах рублях, в то время как она подсохла, кормя и нянча его детей, убирая хлеб в поле. Руки стали шершавые, загорелые; локти, когда-то белые и круглые, заострились.

И опять жгучая ревнивая ненависть метнулась в ней темной волной от сердца в голову. Но сейчас же ее глаза стали круглыми от удивления: в комнату вошла тоненькая, худенькая девушка в беленькой кофточке, короткой синей юбке и желтых стоптанных туфлях. Светлые волосы были острижены по-мальчишески и только придерживались круглой роговой гребенкой.

Она вошла и от неожиданности остановилась со связкой бумаг в руках.

«Что же он нашел в ней такого? Грудь, как доска, заду и совсем нет», подумала Катерина.

— Катя, у нас гости, — сказал Андрей, видя ее нерешительность и вопрос, Катеринушка приехала.

Катя, смущенно покраснев, улыбнулась и подала гостье худенькую, незагоревшую руку.

— А я и не догадалась сразу, — сказала она, опять как-то виновато и вместе с тем ласково улыбнувшись. И сейчас же спохватившись, прибавила: — С дороги-то кушать небось хотите?..

— Я сказал хозяйке самовар поставить, — сказал Андрей.

— Ну вот и ладно. Я только сейчас со службы, — прибавила Катя, обращаясь к Катерине. Мимоходом взглянула на себя в ручное зеркало, висевшее на стене около полотенец, оправила волосы и ушла за перегородку.

Катерина все так же сидела как-то неловко посередине комнаты на том стуле, на который села, как вошла. Она не знала, о чем ей говорить и как себя держать с мужем, когда здесь за перегородкой была она, его жена. У нее только против воли сказалось:

— Дробненькая какая, худенькая…

— Ничего, человек хороший, мягкий… — ответил Андрей. Как бы что-то вспомнив, Катерина торопливо развязала свой узелок и достала оттуда черные лепешки.

— Вот, гостинчика…

И так как в это время в комнату вошла Катя с подвязанным фартучком и черными от угля руками, Катерина невольно сказала, обращаясь к ней и как бы стыдясь своих черных лепешек:

— Вот, гостинчика вам деревенского…

Катя опять покраснела и бегло взглянула на Андрея.

— Бери, бери, — сказал тот, занявшись чем-то в углу, — ничего, человек хороший…

— Ну, зачем вы… не стоит, право. — И сейчас же прибавила: — А я люблю их до ужасти! На юраге?

— На юраге, на юраге, — поспешно ответила Катерина, обрадовавшись, что девушка знает, что такое юрага.

А потом сидели втроем и пили чай.

— Иванова-то ссадили все-таки, — сказала Катя мимоходом, обратившись к Андрею. — Общее собрание было, шуму сколько…

— Да что ты?.. Давно пора, — ответил, оживившись, Андрей. Он хотел еще что-то сказать, но Катя, как бы спохватившись, прервала этот разговор и, обратившись к Катерине, проговорила:

— У вас на ладонях мозоли, а у меня на пальцах, — целыми днями на машинке стучу.

И Катерине хотелось что-нибудь рассказать, чтобы Андрей так же заинтересовался и оживился, как при словах Кати о каком-то Иванове; хотелось рассказать, как она ехала, что видела, но не знала, как начать, и сказала только, обращаясь к Кате:

— А у нас Лыска наша отелилась, корова наша, целую ночь с ней не спала. Теленочек весь в нее, как вылитый…

— Я теляточек люблю, — сказала Катя.

Помолчали.

— А у меня отчегой-то бородавки на руках вскочили, — проговорила Катя.

И Катерина обрадовалась, что она заговорила о бородавках, так как знала средство от них — кислоту. И сейчас же начала рассказывать, как сводить, и старалась подольше говорить — из боязни, что скоро кончит, и больше не о чем будет говорить.

После ужина, который был для Катерины мучителен тем, что она никак не могла справиться с ножом и вилкой и все роняла то одно, то другое, Катя убирала посуду, а Катерина думала об одном: где они положат ее спать. Небось отведут куда-нибудь к соседям, а сами останутся тут вдвоем.

Эта мысль опять подняла со дна души мутную волну ревности и обиды. Но Катя принесла откуда-то складную кровать и стала стелить третью постель в комнате.