Владимир Дудинцев - Между двумя романами
"А, Владимир Дмитриевич, здравствуйте! Давно мы с вами не видались". "Здравствуйте, здравствуйте", - отвечаю. "Что, Владимир Дмитриевич, вы хотите новый роман опять по этому же каналу пустить через "Международную книгу"? Давайте, мы охотно с ним познакомимся". "Да нет, - говорю я. - Нет, не то. Я пришел к вам еще раз поговорить насчет гонорара и насчет авторских экземпляров". "Владимир Дмитриевич, о чем вы? Неужели вам не ясно все, мы ведь не раз уже вам говорили! Ведь мы же вам точно все сказали, - помните? - что это акулы, они же ничего не дают и даже вот авторских экземпляров не могут послать своему автору!" Заметь-те, эти воспитанники Змеула посмели сказать даже такое: "Мы думали, что уж этот роман, который так по нутру пришелся реакционерам на Западе, уж этот роман "реакция" оплатит. Мы на это и били, беря у вас доверенность и рассчитывая что-то получить, но нет, оказывается, даже и здесь у капиталиста своя шкура ближе к телу, и не на этом ли основано то обстоятельство, что буржуи все время дерутся между собой и не могут найти общего языка!" Чувствуете, я как бы и сам был тут ими в буржуи заверстан. Вот же, даже со мной эти капиталисты общего языка не нашли. Можно представить, как закипел во мне пионер с красным галстуком, слыша такой циничный тон из уст ревнителей чистоты!
На этот раз разговор со мной вели какие-то мальчики. Мальчики особенно щедры на такие разговоры. Начальники, они солидного возраста, они лгут спокойно. А эти мальчишки, что ездят за границу, которые жаждут обарахлиться, которые из кожи вон лезут, чтобы прослыть вполне пригодными для отправки за границу, вот они такое городят. Я выслушиваю. Потом говорю: "Все-таки, товарищи, мне кажется, что поступали некоторые..." "Нет, Владимир Дмитриевич, никогда! Такого не бывало! Не может быть... уж это..." Тогда я, как играют в подкидного дурака, как в дурака играют... в карты... достаю из портфеля бумажечку на 400 или 500 долларов - и на стол кладу, как, знаете, шестерку козырную. И, как у Маяковского, - "ожогом рот скривило господину..." Такая наступает пауза... молчание... Немая сцена... Один на другого смотрит, тот на третьего, и наконец: "А скажите, у вас это фотокопия, а подлинник..." Я говорю: "И подлин-ник есть. Только в надлежащем месте". Потом один, который за старшего, нажимает кнопку и вызывает бухгалтера: "Пожалуйста, такую-то книгу". Достают эту книгу, смотрят, листают: "Ах, действительно, у нас это в первый раз случилось! Это будет предметом специального обсуждения на специальном совещании. Такие вещи мы никогда не допускаем, и этот факт так не пропустим. И кто надо будет наказан. Вот. Видите, бумага подшита. Так что, Владимир Дмитриевич, сейчас мы вам эту сумму, 400 долларов, во Внешторгбанк переведем, удержим с нее 25% и вы получите сертификаты. Все?" Молчание. "Ну, Владимир Дмитриевич, мы ведь все уже решили к удобству..." Мол, что ты еще тут сидишь... Тогда я лезу, достаю уже козырную семерку и кладу на стол. Там уже тысячи на три. Тут опять немая сцена. И взгляд под стол, на портфель. "А много у вас там еще?" Я говорю: "Вот, посмотрите, достаточно бумаг". И лукавый взгляд человека, который только что смотрел чистыми глазами мне в лицо: "Да ну что, Владимир Дмитриевич, ну и что? Ну да, действительно... Но это не мы распорядились... Вы же понимаете, что мы не присваиваем этих денег. Уж будьте уверены, что на валюту учет строгий". И даже он мне этак глазами указал на потолок, давая понять, что какое-то лицо вышестоящее распорядилось вот таким образом с моим капиталом. И вот... Но тут я должен обязательно в виде примечания сказать, что если бы не было этого вранья, этого оскорбительного вождения за нос, то я бы так не домогался. Более того, я был настолько еще чист, что сам бы смог пожертво-вать эти деньги французской компартии - при своей нищете. Я бы отлично сам смог эту жертву сделать, а не доверять этот акт каким-то мальчикам, которые, меня водя за нос, имели и свой интерес, потому что их деятельность очень щедро оплачивалась, да и командировки... Вот так завершилось мое образование. Потерял я свой красный галстук. Как будто завершился некий эксперимент, давший мне ценнейший опыт, которого у меня не было, опыт общения с властями.
Но не просто с властями. Власть власти рознь. А со специфическими учреждениями и начальством, которые имеют отношение к загранице. И они мне тут сказали: "Вы ничего не получите". Мне так прямо и сказали. Я тогда взмолился: "Но вы же обещали эти 400 перевести!" "Ну почему 400? Мы вам больше переведем. Сколько стоит "Москвич" в валюте? 700 рублей? Вот мы и переведем вам, уж не помню, 700 или 800 рублей. До свиданья, Владимир Дмитриевич, до свиданья".
Действительно, они перевели некоторую сумму во Внешторгбанк, и эта сумма легла в основу того счета, который со временем начал у меня нарастать. Я сообщил издателям свой номер счета. Издатели ответили, что ничего не будет: кампания с этой книгой кончена, книга больше не издается, рынок насыщен, а деньги все отданы. Но, как оказалось, где-то на складах лежали пачка - там - две книг. И эти книги потихоньку продавались. И честные буржуи эти суммочки ничтожные все-таки переводили. Я стал получать из Внешторгбанка извещения: "На ваш счет поступило 30 долларов", "На ваш счет поступило 18 долларов". Такие мелочи. А однажды вдруг - раз! - этот немец Генри Наннен - 20 тысяч марок! И, в общем, отовсюду, раз-раз, раз-раз - и набежала довольно крупная сумма. Вот я начал отдавать долги, которых у меня было много. И дорогой Надежде Александровне этими сертификатами один к одному. Так что я примерно треть этой суммы отдал. А на остальное... Ящики выбросили, купили загранич-ную мебель, английскую, которая сейчас уже пришла в негодность страшную, потому что они, черти, делают красивую мебель, но непрочную. Уж мне Ванька, мой сын, ее ремонтирует, ремонтирует все время, на эпоксидную смолу ставит, прочнейшую заклейку делает. Он все умеет. У него золотые руки, потому что он родился в моей семье. Я сам все умею. Дом-то построили с женой и с ним, с Иваном.
Я могу задним числом сказать, что благодарен чрезвычайно всем злопыхателям - Суркову Алексею, Василию Смирнову, Софронову, Грибачеву и прочим, кого Хрущев называл "мои автоматчики". Я всем этим автоматчикам благодарен за то, что они развязали эту дикую кампанию, потому что она дала мне возможность хорошо воспитать детей. Я уже рассказывал, как Любка учителю истории твердила "а вот и нет". А сколько подобных эпизодов было с остальными детьми! Я не изведал того, что многие родители благополучные изведывали со своими детьми: со мной никогда дети не разговаривали грубо. Они своих родителей уважали всегда. Я с ними всегда жил душа в душу, и до сих пор так. Вот я сейчас лежу на больничном одре, и все, что на мне надето: часы, белье, трусы, вот куртка висит - все мне покупали дети. Несут всякие сласти, бегают, разыскивают. У меня чудо-дети! И уж если говорить, что бытие определяет сознание, то я перечисленных выше злых людей безмерно благодарю за то, что они создали мне 10 лет такого бытия, которые пали на годы детства и отрочества моих детей. Вот так.
Глава 28
ЦУНАМИ РЕВОЛЮЦИИ
Теперь отклонюсь-ка я в сторону, нарушу последовательность повествования. Даже не в сторону, а вглубь в некоторой степени. Почему, скажем, так долго держался я за пионерский красный галстук: уже к сорока шло, а я все чувствовал его у сердца. Откуда это пришло? Отвечаю: цунами революции! Мощная волна, всколыхнувшая общество. Что выплеснула эта цунами на поверхность жизни? Опять отвечу: идеализация происходящего. Да-да, идеализм, несмотря на все марксистско-материалистические лозунги! И Платонов раньше всех увидел это: его чевенгурцы с "Пролетарской силой" и вдохновенной верой в Розу Люксембург. Гротеск? Конечно, но и боль за этих, уверовавших. А с чьей руки пошла эта чистая вера? Интеллигенция, ее лучшие умы издавна несли в народ идею о светлом будущем. Именно они ввергли нас в эту волну, прокатившуюся по 20-30-м годам - несмотря на все сталинские усилия образумить общество - через годы войны. Теперь часто слышу о писателях, художниках 20-30-х годов - подстраивались, мол, под систему. "Бруски", "Бронепоезд", "Любовь Яровая" - нет, все это вынесла та самая цунами. Это были певцы революции, каким был в свое время Прокофьев и каким до конца остался Петров-Водкин. Не были они приспособленцами. Всё совершенно не так.
Удивляюсь, как на протяжении лет сорока пропадает след истины и вырастают уже на новой питательной почве новые интерпретации, не имеющие никакого отношения к тому, что было тогда. Батюшки, я смотрю, господи, значит придется опять археологам раскапывать и поднимать культурные слои, ломать башку! Сразу появятся академики... Нет, не так было, иначе... Я скажу, что тогда сверху задавали меньше, чем сейчас. Тогда снизу очень много шло. Еще близка была Октябрьская революция. А в Октябрьскую революцию ходили с красными бантами все. Я сам видел старуху. Умерла она лет в 90. Сидела она за столом, вокруг - сыновья, внуки... До революции, хотя и рабочие, они жили в отдельной квартире, а к тому времени, как я с ними познакомился - в коммуналке, в одной комнате. Раньше им было тепло, а сейчас - не больше 13 градусов. Раньше могли что хошь говорить, а теперь говорят шепотом - это было еще при Сталине. Разговор, которому я был свидетелем, - тоже шепотом. Одного не было: он в тюрьме сидел - ни за что. Сын старухи, брат Бориса Николаевича, "дядика Борика". Старуха сидела за столом, а дядик Борик, тот самый, который застрелился потом, выдающийся инженер и изобретатель - изобрел величайшую машину, я о ней в романе писал, машину, которую вот так пускают, и она подходит к стене и сама ее насквозь проходит, каменную, толщиной в 5 метров. Это для проходки горных выработок. Она пошла за границей, а у нас "монополисты" ей не дали ходу. И вот, дядик Борик застрелился. Это был один из тех людей, которые дали мне свою жизнь для написания романа. Так вот, он эту бабушку время от времени подначивал: "Мама, а кто ходил в красном платочке? Нет, нет, мамочка, подожди, вот ты ругаешь то, другое, а кому мы обязаны всем этим, кто ходил в красном платочке?" И мама умолкала. Так что я говорю: была гигантская развязана инерция - свобода, пресечение всякой эксплуатации, впереди коммунистическое будущее... Эта цунами... она катилась через 20-е, 30-е, через всю войну, постепенно угасая. А значит, и лжи не было. Я, по крайней мере, в своих рассказах верил в трудовой энтузиазм. Ошибался? Сейчас дойдем и до этого.
