Федор Кнорре - Одна жизнь
Он быстро пошел вдоль поезда, через каждые два-три шага легонько трогая на ходу стенки вагонов, натыкаясь и поспешно обходя толпившихся у ступенек людей и снова нащупывая гладкую, покрытую слоем пыли стенку вагона.
Наконец вагоны кончились, но направление он все-таки твердо помнил. Он оттолкнулся от последней стенки, как от берега, и двинулся к входу. Его подталкивали в толпе, и, увлекаемый общим движением, он протиснулся прямо к двери, но на втором повороте сбился, потерял ориентацию, остановился, не зная, куда идти, и нерешительно повернул обратно.
Какой-то человек наткнулся на него, и он, ухватив его за рукав, спросил, как пройти к телефону-автомату.
- Да вон же будка стоит! - ответил человек и нетерпеливо выдернул рукав.
Колзаков медленно пошел, все больше теряя направление, чувствуя, что минуты уходят и его охватывает какое-то бессилие и безразличие к тому, что будет дальше.
- Братишка, а ну, окажи сочувствие инвалиду империалистической бойни! - где-то недалеко произнес сипатый нахальный голос.
Колзаков подошел поближе. В какой-то апатии, отчаянии он пытался себе представить, в какой стороне остался поезд, сколько раз он повернул вправо, и понял, что и обратно ему не найти дороги.
- Ну где? - спросил голос деловито, сперва деловито, потом раздраженно, зло. - Ну чего стоишь? Не видел слепого инвалида? Жалко вшивого гривенника? Айда, проваливай, нэпманская морда!.. Еще что? Ржать?
Колзаков действительно, кажется, угрюмо хмыкнул и тут же почувствовал, как грубая рука нервно и торопливо зашарила по его груди, ухватила за плечо.
- Ржать?.. - с быстро нарастающей ненавистью повторял голос. - Ах, ты ржать?..
- Ты слепой? - спокойно сказал Колзаков.
- А ты, гад, не видишь? Стоит и не понимает!.. Сам не видишь?
- Не вижу, - сказал Колзаков и опять усмехнулся. - Верно.
Жесткие толстые пальцы бесцеремонно прошлись по лбу, по глазам.
- А не смеешься? Чего ж ты тут стал?
- Заблудился, - сказал Колзаков.
- Интересно. А тебе куда надо?
- Телефон пошел разыскивать.
- Вот черт! Ладно, посмотрим, сказал слепой! - Он потянул его за руку. - А ты что в шинели? Солдат? С поезда? Заблудился? Непривычный еще? Привыкнешь, ничего.
Он перехватил Колзакова под руку, как водят слепых, и уверенно вел, лучше даже, чем Саша.
- Вот тут автомат. Монетка есть?
- Ах ты черт, - вспомнил Колзаков. Деньги все были у Саши.
- Ну ты и раззява, солдат. На тебе. Номер-то знаешь?
- Вот, на бумажке, - Колзаков разжал кулак и расправил записку.
- Ну, мы подходящая компания собравши, нам с тобой только записки читать! - засмеялся слепой. - Погоди, сейчас.
Он кого-то грубо задержал, остановил, заспорил, прямо заставил читать номер, да еще стыдил при этом.
- Мало что помято, мало что неясно, а ты читай. На то тебе глаза дадены. Хорошенько читай.
Колзаков вошел в будку и повторил номер телефонистке. Ответила женщина, и он сказал: попросите к телефону Лелю, хотя понимал, что ничего такого не может быть, это все равно что попросить, чтоб сейчас стало пять лет тому назад. Или чтоб у него в тот же миг глаза сделались здоровыми. Он стоял, ничего хорошего не ожидая, и вдруг услышал голос самой Лели. Она ответила, спрашивала, упрямо допытывалась и, хотя он молчал, каким-то чудом узнала его и позвала, заставляла и заставила ответить "да", когда не хотел, не смел с ней заговорить. Что мог он ей сказать - никчемный, слепой, запущенный, беспомощный на руках у бабы-поводыря?
Он бережно опустил трубку на крючок и, не сразу нащупав дверь, тихонько вышел из будки.
- Уладил дело? - спросил слепой. - Пошли! Пошли!.. Куда тебе идти-то теперь? Тебя как зовут?
- Надо бы к поезду... Родионом зовут, - глухо пробормотал Колзаков.
- А ты, Родион, похоже, не купоросу ли хлебнул там в будке? Пошли.
Они выбрались на платформу, где металась, разыскивая его, Саша. Она подхватила Колзакова под руку и заставила бежать. Слепой побежал, держась за Колзакова, вместе с ними.
Запыхавшись, они добрались до вагона, и слепой ужасно обрадовался, что они поспели, и стал хохотать и весело ругать Сашу и даже вслед уже тронувшемуся поезду кричал:
- Эх, бабье, куриный народ! Совсем было свово мужика упустила! Он ведь уж на другой поезд к молоденькой мостился!
С платформы смех был слышен, пока все не покрыл шум уходящего поезда.
...И все эти слова, и этот поезд, уходящий под смех столпившихся на платформе провожающих, и мечущаяся по перрону Саша, и обшарпанная телефонная будка, приткнутая в углу громадного, переполненного людьми гулкого вокзала, и эта потерянность, и темнота перед глазами, и сиплый нахальный голос слепого - все это, чего она не видела и не могла видеть, потому что стояла с трубкой в руке у другого конца провода, - все, до мельчайших подробностей, Леля знала, помнила, чувствовала, как если б была с ним все время рядом, даже не рядом, а как будто была им самим.
Снова Лелины письма все уходили по разным адресам, наугад, наобум и все возвращались с пометками: "не числится", "не проживает", "выбыл". И вдруг письма перестали приходить обратно. Ответа не было, но письма куда-то приходили, кто-то их получал по этому странному адресу: Горка, переулок Левый.
Когда четвертое письмо осталось без ответа, Леля послала еще одно, последнее, где написала, что решила приехать сама, даже если не получит ответа.
Уж потом она узнала, что все последние письма получала Саша, прятала, яростно рвала и жгла в печке. Она готова была еще хоть десять лет перехватывать почтальона, его сверху издалека было видно, едва он начинал взбираться по пыльной, извилистой дороге на Горку.
Саша уже знала Лелин почерк и перечитывала письма по нескольку раз со злым наслаждением, стараясь себя уверить, что она коварно обманута. Узнав, что Леля вдобавок еще собирается приехать, она уже не могла молчать и сдерживать желание сорвать злость. Притворно благодушно разговаривая с Колзаковым, она за его спиной замахивалась кулаком и делала ненавистные гримасы, чтоб не задохнуться от злобы. Так промучившись сутки, она наконец решилась. Совершенно не зная и уже не раздумывая, чем все это кончится, дала себе волю.
Усадив его лицом к окну, чтоб лучше было видно, она сладким голосом сказала:
- А вот, миленький, тут еще от кого-то письмо пришло. Почитать тебе?
Почтальона в этот день не было, и он это помнил.
- Читай.
Конверта она не вскрывала, - значит, распечатала раньше. Ну и пусть, наплевать.
- Так вот, значит, тут написано: "Проклятый, проклятый человек!.." Ой-ой-ой, что же это такое? Это кто же тебя так смеет обзывать? А? Ты не знаешь, миленький?..
Она начала медленно, с мстительным удовольствием, но теперь уж сама заторопилась и заволновалась.
- Дай сюда письмо, - тихо сказал Колзаков голосом, которого она в другое время бы испугалась. Теперь же она только отодвинулась, загородилась столом, чтоб он не достал до нее. Нараспев, с издевательским выражением она стала выкрикивать то, что знала из письма почти наизусть:
- "Когда к вам стучатся так долго в дверь, бессовестно не откликнуться, ни слова не сказать в ответ: хоть "уходите прочь!". Хоть что-нибудь. Ведь это, наверное, мое сотое к вам письмо. Наверное, я бросила бы вам писать, если бы не было того "да". Неужели я ошиблась?.." Ай-ай, бедняженька, как она ошиблась?.. Ты ее пожалей уж!.. Потеха! А?
- Дай письмо!
- Нет, ты слушай! Тебе ведь пишут! "Может быть, я ничего не поняла? Может, я сумасшедшая? Тогда мне лучше поскорее в этом убедиться!.."
- В последний раз говорю, дай! Пожалеешь!
- Ах, узнал, от кого письмо?.. Оказывается, у вас старые дела с Лелькой! А я-то дура, мне все невдомек было! То-то на тебя напала интересная задумчивость такая! Ах, ах!.. А это он все по своей шлюшке мечтал таково задумчиво!.. Таково...
Колзаков вскочил и наобум кинулся к Саше с протянутыми руками, наткнулся на стол посреди комнаты и, падая на него, рванулся всем телом вперед, так что достал и ухватил Сашу за рукав. Она шарахнулась назад, рукав треснул и разорвался, так что клок остался у него в руке. Саша, задыхаясь от обиды и страха, еле выскочила за дверь, съехала по лестнице, Колзаков на ощупь скатился, скользя рукой по перилам, следом за ней и отстал, только наткнувшись на подпорную стену, окружавшую каменный дворик. Калитку он сразу не сумел найти, и Саша отбежала, издали выкрикивая не помня себя:
- Ага, убить меня готов! За свою любовницу! А? Уйду, к черту брошу. Хватит, понянчилась. Подыхай тут один, слепой черт! - и всякое такое, что полагалось бабам кричать на улице при самом отчаянном семейном скандале. Но при этом полагалось, чтобы муж был пьян, гнался за ней с палкой, чтоб соседи сбегались к ней на выручку, а тут ничего этого не было. В доме была тишина. Хозяек, начавших было выскакивать из-за каменных парапетов двориков, прилепившихся на горе один над другим, Саша сама послала к черту и посоветовала не лезть в чужие дела.
