Белград - Надя Алексеева
– По-моему, она свежа.
Сказав так, Чехов вышел, разминулся в коридоре с Арсением, тащившим самовар. Его темный костюм мелькнул в пузатом начищенном боку. Из сада Чехов увидел, как на террасе три женщины, каждая по-своему опечаленная (и скрывающая это), пьют чай. Наливают еще чашку, еще, еще – и так проходит их жизнь…
На пути к набережной Чехова подловил фотограф Тихомиров: этот малый везде таскается за мхатовцами, а теперь охотится исключительно на драматурга, Чехова. Он же и сообщил, что все артисты прибыли, но многих, хоть те и держали физиономии для встречающей публики, укачало будь здоров: «В номерах дрыхнут».
Ялтинская весна была в разгаре: море и небо гуще летних, выцветших тонов. Афиша о прибытии в Ялту художественного театра, отлепившись от столба, прилетела прямо на порог лавки Синани. Чехов, спросив кофе, размышлял над сюжетом про трех женщин. Что их держит вместе? К примеру, они жили возле отца, а после его смерти собрались, как у костра, вокруг брата. Им кажется, что они живут, а на самом деле…
– Антон Палыч, – как всегда, в поклоне, у него одного выходившем с нужной степенью учтивости, подошел Синани. – Получил первую партию вашего собрания сочинений от Маркса. Взглянуть не желаете? Ева распаковывает ящики.
Чехов смотрел на Синани и думал, что вот он, настоящий мудрец.
– Исаак Абрамович, что слышно про погоду в Москве? Вы меня всю зиму пугали, а я и тут околевал с тремя печками. На премьеру не съездил, успех столичный прошляпил…
– Сравнимы ли соленая прохлада и колючий мороз?
Чехов поморщился.
– Ну, не буду вам мешать, – деликатно произнес Синани. – Передавайте поклон Ольге Леонардовне. Может, она окажет нам честь расписаться в гостевой книге? Я ведь помню ее, заходила прошлой осенью…
– Табак у вас покупала?
– Нет, к вам шла, на Белую дачу. Заблудилась, ко мне завернула, да не в лавку, а прямо домой.
– Неужели?
– И через два часа уже уплыла на пароходе. Ева тогда провожала ее на молу, сказала, что она такая стояла, будто героиня…
– Чеховская.
– Именно! Пьесу вашу она в руках мяла. Я так и понял, что пробоваться к вам ходила.
Распрощавшись, Чехов вспомнил, что его пациентка, Фанни Татаринова, теперь ждет его на террасе своей гостиницы «Джалита», и морской вид у нее – лучший в Ялте.
* * *
Мама встретила Аню посвежевшая, со сковородки в ее руке стреляла маслом глазунья с помидорами. Оказалось, пока Аня была в церкви, звонил Руслан; он подыскал им квартиру в новостройке, предлагает снять хоть сегодня: как раз с двух заезд.
– Я к вам не лезу, – провозгласила мама. – Но там пляж рядом, а мне не семнадцать, по лестницам скакать, и воздух на десятом этаже – целебный.
– В Ялте выше третьего запрещали строить: ветер между горами и морем не будет циркулировать.
– То-то ты вся в пыли явилась. Чехов твой небось дворец себе отгрохал.
– Два с половиной этажа.
– Внутри хоромы, значит.
Доспорились до того, что вызвали такси в чеховский дом.
– К Чехову: в Гурзуф или на Белую дачу? – уточнил водитель.
– На Кирова, – ответила Аня.
– Еще Дача Омюр на Кирова есть, знаете, да?
Мама хмыкнула: домов нахватал, я же говорила.
Экскурсия на Белой даче уже началась. Купив билеты, он прошли через сад сразу к дому. В прихожей мама взвизгнула. Там сидел пес, коричневый, похожий на бульдога. Прямо как живой, даже глаза злющие. Фаянсовый.
– Подарок Татариновой. Жила тут такая раньше, богатая женщина, – сообщила смотрительница. – Группа ваша на втором уже, догоняйте.
Лестница скрипела на все лады. Аня поднялась, втиснулась в группу, принялась фотографировать обстановку кабинета. Внизу уронили что-то маленькое, охнули, потом простучали каблуки: ага, мама подтянулась. Научный сотрудник – на бейдже Аня разглядела и запомнила имя: Леокардия – спорила с какой-то женщиной. Та утверждала, что Книппер свела Антон Палыча в могилу:
– А что вы скажете на то, что Книппер забеременела в Москве от любовника?
– Ничего не скажу. Это не доказанный факт и не имеет отношения к экскурсии. В кабинете, вон там, видите, подарок Ольги Леонардовны. Шкатулка «Земля на трех китах». А слоники – чеховские, с Цейлона.
Леокардия была невозмутима, но экскурсантка не унималась:
– А мать, что мать Чехова про Книппер говорила?
– Евгения Яковлевна была очень интеллигентна. Вот, кстати, ее спальня и портрет, написанный Марией Павловной.
Портрет висел над диваном, обитым тканью в горошек (мама тоже такое любит). Аня обернулась, пробежалась глазами по группе – мамы нет. Протолкалась, спустилась по лестнице, заглянула в комнату Книппер: ее вальяжный портрет в белом висел над туалетным столиком с фигуристыми склянками духов. Часы на стене стучали нервно. Пахло каким-то лекарством.
Мамы нигде не видно.
Тут из сада донесся знакомый голос. Мама сидела на скамейке Книппер, под той самой грушей, приложив какую-то белую тряпку к голове, и глотала что-то из рюмки. По запаху – корвалол. Рядом женщина обмахивала ее папкой «Белая дача А.П.Чехова»:
– Успокойтесь, ничего страшного! Мы утром, когда отпираем дом, там будто кто ночевал. Чаем пахнет, жильем. Зимой и печи теплые, хотя обогревателями топим.
– Мам? – Аня поспешила к скамье.
Мама замахала на нее руками и со щелчком пластика вытянула всю воду из бутылочки. Женщина с папкой шепотом сказала, что мама на лестнице увидела Книппер.
– Я сфотографировать хотела, как ты поднимаешься, для Руслана, – слабым голосом произнесла мама. – Так темно стало сразу, смотрю, крадется какая-то женщина с пучком на затылке, платье светлое, длинное, у тебя таких сроду не было. Еще так обернулась на меня, зубы блестят, чисто цыганка. Телефон вот выронила, – протянула мобильный Ане.
По экрану расползлась паутина трещинок. Но телефон работал. Женщина во время всего этого рассказа кивала так, будто они с мамой вместе фильм посмотрели в кинотеатре. Делятся впечатлениями.
– Может, это Мапа, Мария Пална, была? – предположила Аня.
– Ну что вы, зачем ей красться. Она здесь хозяйка.
– А Евгения Яковлевна?
– Мамаша боялась этого дома, переезжать из Мелихово не хотела. Да и дом стоит… – женщина скосила взгляд куда-то за ограду. – В общем, тут татарское кладбище было. Пока Чехов сад размечал, троих успели закопать чуть ли не за забором.
* * *
Когда прием, точнее завтрак, устроенный Фанни Татариновой для МХТ, отгремел, самые близкие отправились пить чай к Чеховым. По весне дом заново оштукатурили: сперва ямщики, а потом и вся Ялта прозвала его Белой дачей. Чехов не возражал.
Он смотрел, как Ольга, закатав рукава и обтянувшись передником, носится из кухни
