Без исхода - Константин Михайлович Станюкович

Стрекалов решился сейчас же ехать к «подлому пасквилянту».

— Дома господин Крутовской? — спросил он не без некоторого волнения у кухарки, подойдя к двери маленького серенького домика.

— Дома-с. Да вы идите прямо.

Николай Николаевич вошел и встретился с Людмилой Николаевной. Он вежливо поклонился и спросил:

— Господина Крутовского можно видеть?..

— Володя! — крикнула Людмила Николаевна в дверь и сама ушла, ласково промолвив: «Садитесь, пожалуйста».

Крутовской вошел и, увидев ненавистного ему «буржуа» у себя, почувствовал некоторое приятное чувство, щекотавшее его самолюбие. Он поклонился Стрекалову и спросил:

— Что вам угодно?

— Мы можем поговорить одни? — сказал Стрекалов, оглядывая своего собеседника.

— Отчего ж не можем? Можем, господин Стрекалов. Пожалуйте сюда — это мой кабинет, — заметил Крутовской, показывая на дырявый стул в своей узенькой комнате, слишком смело названной им кабинетом.

— Извините меня, господин Крутовской, — начал Стрекалов, усевшись, — если я позволю себе задать один вопрос: вы автор последней корреспонденции?

— Я! — не без самодовольства ответил Крутовской.

«Скотина!» — подумал Стрекалов и возымел сильное желание придушить «эту маленькую, тщедушную фигурку с змеиными глазками». — «Еще хвастается!»

— Вот видите ли что, господин Крутовской. Я, конечно, не смею винить вас в том, что вы, не зная меня, вошли в личную оценку моих поступков и даже намерений — это дело, конечно, ваше; но я позволил себе приехать к вам, чтобы объяснить, что дело это не совсем так было, как вы изволили описать…

— А как же было дело? — спросил Крутовской.

— Если вам будет угодно, для разъяснения истины, которая для меня дороже всего, я могу вам доставить самые подробные сведения. Я — людей не обманывал, как вы изволили выразиться в статье. Я заключил с ними условия, быть может, и стеснительные для них — хотя лично я в этом и сомневаюсь, — но, во всяком случае, они знали, что делали, когда подписывали контракт…

— Но что же вам угодно?.. — нетерпеливо сказал Крутовской.

— Я позволю себе вас просить восстановить только истинный смысл факта… Вы бы этим крайне меня обязали и поступили бы согласно справедливости!.. — ласково говорил Стрекалов.

«Ну, как я ему предложу денег? — думал Николай Николаевич. — Очевидно — невозможно!»

— По моему мнению, господин Стрекалов, вы лучше всего сделаете, если ответите на статью и сами восстановите смысл факта. Предположим, что я, быть может, и ошибся, вы докажете мою ошибку, и делу конец…

— Я так занят… и если б вы могли взять на себя это дело, то поверьте, господин Крутовской, что я не остался бы неблагодарным…

— То есть как же это, господин Стрекалов? — почти крикнул Крутовской, сверкая своими маленькими глазенками.

— Я бы вам был обязан, как человеку, восстановившему факт в истинном его виде…

— Нет уж… восстановляйте его сами, господин Стрекалов, а я не буду!

Стрекалов ни слова не сказал, встал и уехал.

— О подлецы! — шептал он. — И гордость какая… гонор! Сидит себе, точно у него двести тысяч в кармане!

Делать было нечего; мысль о подкупе пришлось оставить и возложить надежды на то, что о гнусном пасквиле скоро забудут. И правда, через неделю в Грязнополье забыли о статье, но Николай Николаевич не забывал об ее авторе. Он не мог хладнокровно слышать фамилию Крутовского, этого «подлого пасквилянта».

XXI

Чтения на заводе были разрешены без особых затруднений; его превосходительство, предупредительно изъявляя Николаю Николаевичу свое согласие, сделал Стрекалову комплимент за его «либеральные начинания», заявил, что он, «с своей стороны, рад всей душой помочь делу просвещения непросвещенных», и прибавил:

— Надеюсь, Николай Николаевич, лектор лицо благонадежное?

— Совершенно. Дельный и скромный молодой человек, которому я не затруднился доверить образование сына…

— Значит, говорить нечего! Очень рад, что вы нашли подобного молодого человека… Теперь такие люди, говорят, редкость… Нынешняя молодежь, кажется, не грешит скромностью и, кроме того, очень любит высказывать свои мнения решительно… особливо в газетах, — добавил генерал не без иронии.

Николай Николаевич при этих словах вспомнил о своем враге и хотел было о нем заикнуться, но благоразумно согласился с «вполне справедливым мнением его превосходительства» и, поблагодарив за помощь такого просвещенного администратора, уехал, промолчав о Крутовском.

В ближайшее воскресенье было назначено первое чтение, о чем было сообщено рабочим накануне самим Стрекаловым при расчете; при этом Николай Николаевич сказал маленький спич, в котором упомянул, что «ученье свет, а неученье тьма», и что «знающему легче заработать деньги, сберечь их, а не пропить в первом кабаке»… Рабочие прослушали спич молча и заявление о чтениях приняли совершенно равнодушно и даже не без юмора. Однако ж, ради любопытства, на следующий день на завод пришло до трехсот человек; собрался больше молодой народ; старые не пошли и даже посмеивались над теми, кто шел «ихние сказки слушать».

В ожидании начала толпа заняла пустую мастерскую и громко галдела о своих делах; слышалось пощелкиванье орехов, смех и насмешки над «сказками».

В половине двенадцатого стали собираться и почетные посетители; весть о чтениях пронеслась в Грязнополье с быстротою ветра, и грязнопольцы заранее вкушали удовольствие посмотреть «на спектакль» и поглазеть друг на друга. Первым приехал Стрекалов с семейством, затем супруга председателя палаты с мужем, штаб-офицер, несколько лиц судебного ведомства, десятка два дам и мужчин… Весело болтая, рассаживалась публика в кресла, поставленные за барьером, отделявшим их от рабочего люда. Явилась и Колосова под руку с Александром Андреевичем. Надежда Алексеевна была несколько бледна и похудела; тем не менее при входе она обратила на себя общее внимание; вся в черном, она была очень интересна.

— Айканов разве не будет?.. — с ехидством прошипела Настасья Дмитриевна на ухо мужу, оглядывая вошедшую пару.

В это время Колосова поравнялась с Настасьей Дмитриевной и, кажется, услышала шепот Стрекаловой; она побледнела еще больше и любезно поздоровалась с Стрекаловой. Обе дамы поцеловались и очень нежно узнавали о здоровье друг друга, пока мужья их крепко жали друг другу руки…

— Le voilà![27] — опять шепнула Стрекалова не без злобного чувства зависти к Колосовой и любезно пожала руку вошедшему молодому красивому брюнету…

Брюнет сел недалеко от Надежды Алексеевны.

Ровно в двенадцать часов на лекторском возвышении явился Глеб в новой паре платья, довольно ловко сидевшей на его ширококостном теле. Он сел и окинул взглядом аудиторию. Все глаза устремились на него, точно на морское чудовище; разглядывали глаза, нос, руки и запонки «стрекаловского учителя», большинство дам нашло его «вульгарным»; Надежда Алексеевна