Тысяча свадебных платьев - Барбара Дэвис
– Ничего такого не было, Аделин. Он просто очень доброжелательно ко мне отнесся.
На что она понимающе хихикает:
– Они всегда такие – очень доброжелательные. Только будь осторожна, chérie. Это вовсе не кино. И каким бы красивым ни был герой, он далеко не всегда безопасен.
– А он, по-твоему, герой? – говорю я, и в моем голосе непроизвольно проступает разыгравшаяся во мне мечтательность.
– Ну, даже если и нет – выглядит он совершенно как герой. Да и в AFS, по-видимому, считают так же. Они крайне придирчиво отбирают кандидатов. Впрочем, я полагаю, это и правильно. Чтобы делать то, что они делают, нужно иметь особый характер. Вот потому-то и побереги свое сердечко, детка. В военную пору сердечные привязанности опасны.
Я послушно киваю, но глубоко в душе понимаю, что предостерегать меня уже поздно. Привязанность уже образовалась – по крайней мере, во мне.
Когда мы подходим к отделению травматологии, нас уже поджидает тележка, заставленная металлическими подносами из столовой. Аделин хлопает покрасневшими от работы руками:
– А вот и обед подвезли. Очень хорошо! Сейчас накормим наших подопечных мужчин, а потом и сами с тобой сходим перекусим. И ты мне расскажешь поподробнее про тот платок.
Не знаю, что бы я здесь делала без Аделин. Она помогла мне стать увереннее, знакомя меня с другими волонтерами и по мере сил сглаживая мои конфузы и оплошности.
Один день мне запомнился особенно ярко. У нас было большое поступление раненых, и все торопились скорее застелить новые койки. Я поспешно вышла из прачечной с огромной кипой свежего белья и, свернув за угол, на всем ходу налетела на главного врача больницы – более известного как «доктор Джек», – облив его горячим кофе.
Вспыльчивый нрав Самнера Джексона часто становился темой обсуждения среди медсестер и санитарок госпиталя. Но когда я посмотрела на него в тот день – увидев залитый черным кофе белый халат и стремительно сгущающиеся на лице тучи, – я поняла, что слухи явно приуменьшены. Он был высок и крепко сбит, с широченными плечами, с густыми мохнатыми бровями, низко нависающими поверх глаз, и с характерным носом, скорее напоминающим профессионального боксера, нежели хирурга.
Я поскорее выпалила извинение на французском, потом на английском, затем снова на французском, все это время отчаянно пытаясь не вывалить на пол кипу простыней. Как обычно, мне на выручку подоспела Аделин, объясняя главврачу, что я тут новенькая и еще немного неповоротлива. Он вперился в меня своими темными, непроницаемыми глазами, и у меня замерло дыхание.
Наконец вместо гневной насупленности на его губах появилась едва заметная улыбка.
– Мадемуазель, как врач я глубоко убежден, что кофе, имеющий высокую эффективность при приеме внутрь, при наружнем применении приносит крайне мало пользы. В будущем постарайтесь быть чуть помедленней на поворотах.
С этими словами он бочком меня обошел и двинулся дальше по коридору, а я осталась стоять с подкашивающимися коленями и забрызганными кофе простынями.
За прошедшие с тех пор недели я многое узнала о Самнере Джексоне, о его личном участии в спасении раненых и о тех невероятных усилиях, что он предпринял, чтобы ни один немецкий солдат уж точно никогда не занял койку в нашем госпитале. Больные, за которыми мы ухаживаем, – это французы, канадцы, англичане или американцы. Мы в большинстве своем не делаем различий между их национальностью. Главное, что нам известно – это что все отделения постоянно заполняются, как заполняются и розданные судна.
Некоторые из лежащих у нас мужчин – если точнее, юношей, которые немногим старше меня, – попадают сюда из лагерей для военнопленных, и как только они достаточно оправятся, их отсылают обратно. Других, наиболее тяжело раненных, отправляют домой – они слишком покалечены, чтобы оставаться в рабочем строю. А некоторые умирают. Причем порой умирают после, казалось бы, почти полного излечения. Для меня всякий раз большое потрясение – приехать утром и обнаружить опустевшую постель. Или уже занятую совершенно другим, незнакомым мне человеком. И медицинские заключения при этом одни и те же: «Внезапное ухудшение состояния», «Сепсис», «Инфаркт», «Кровоизлияние», «Врачи сделали все, что могли». Это всегда настолько неожиданно, настолько жутко и трагически непредсказуемо.
В первое время я пыталась кого-то об этом расспрашивать, но ни один человек из персонала, похоже, не желал говорить об этих опустевших койках. Дескать, врачи и медсестры занимаются теми, кто остался жив. И, как я быстро усвоила, мне тоже следует придерживаться этой линии, если я хочу работать в госпитале. Я должна делать то, что мне говорят, без лишних вопросов и комментариев, и не совать свой нос во все, что за пределами моей компетенции.
И вот я выполняю то, что мне поручают. Держусь тише воды ниже травы, стараясь приносить пользу. Забочусь о питании раненых, слежу за порядком на складе, бегаю туда-сюда, принося и передавая все, что требуется принести или передать. И все же любимым моим занятием остается написание писем за тех солдат, которые сами не могут это сделать. Возможно, причина кроется в тех словах, которые Энсон сказал мне тогда в столовой: что эти послания родным и любимым тоже спасают солдатам жизнь.
Слова, что мне приходится записывать, зачастую полны печали, но все же в них всегда ощущаются мужественность и отвага. Иногда, когда пишу, я еле сдерживаюсь, чтобы не расплакаться, поскольку сознаю, что где-то есть мать, или жена, или невеста, которая вскоре прочитает эти слова и зальется слезами благодарности и вместе с тем – глубокого страдания. Изувеченный – но живой. Слепой – но получивший пощаду. Живой – но безвозвратно изменившийся.
Причем нет никакой возможности узнать, когда эти письма дойдут до адресата – и вообще, случится ли такое. Личная корреспонденция долгими днями, а то и неделями лежит нетронутыми стопками, ожидая, когда ее перешерстят цензоры. Наконец, после их тщательной «чистки», почту грузят на корабль или самолет – и, если повезет, письма доберутся до места назначения через четыре-шесть недель. Если доберутся вообще.
И тем не менее солдаты их пишут – а некоторые и каждый день, – всячески приукрашивая грязную, жестокую, кровавую молотилку войны ложными оптимистичными заверениями, сдабривая разными мелкими новостями и сплетнями. Их письма – это надежда, которую они шлют домой, тоненькая ниточка, связывающая солдат с теми, кто ждет их на дальних берегах. Матерям, женам, возлюбленным – всем, кто томится в страшном аду неизвестности. Долгие недели без единой весточки. Вознося молитвы, так и остающиеся без ответа. Все время ожидая писем, что так и не доходят до адресата.
Исправно доходят разве что телеграммы-похоронки.
Глава 16
Рори
23 июня 1985 года.
Бостон
Рори поморщилась, собирая свои кудри в тугой хвост. После многих бессонных ночей выглядела она как во время экзаменационной сессии: бледная, осунувшаяся, с ввалившимися глазами.
Прошло три дня после ее встречи с Солин, и она все не могла избавиться от ощущения, что их случайное знакомство задумано свыше как своего рода тревожный звоночек, как напоминание о том, что реальная жизнь редко разворачивается так, как это описано в романах, что герои не бывают непобедимыми и влюбленные редко когда счастливо едут в финале вдвоем навстречу рдеющему закату. Что разбитые сердца так и остаются разбитыми.
Она взглянула на часы, вновь посмотрела на свое лицо в зеркале. Жаль, что она не встала пораньше, чтобы хотя бы подсушить волосы феном. Или – еще лучше – позвонить матери и сказать, что у нее что-либо стряслось и она не сможет приехать на бранч. Но теперь отказываться было уже поздно. «Вдова» уже точно остывала во льду, а сама Рори безнадежно опаздывала. Опять.
Когда Рори, опустившись на четвереньки, принялась шарить под кроватью в поисках левой туфли, в квартиру неожиданно позвонили. Она направилась к двери, ожидая увидеть за ней какую-нибудь девочку с косичками, продающую скаутское печенье, или парочку прилично одетых молодых людей, раздающих религиозные брошюры. Но увидела в холле Солин Руссель, держащую в руках белую, перевязанную бечевкой коробочку для пирожных со знакомым черно-белым логотипом «Сладких поцелуев».
– Bonjour, – весело сказала ей Солин. – Надеюсь, вы не завтракали?
Рори открыла было рот, но ничего не смогла сказать в ответ. Пожалуй, она не сильнее была бы огорошена, если б, открыв дверь, обнаружила там принцессу Диану.
– Что привело вас сюда? – изумленно спросила Рори.
– Теперь ваша очередь.
– Моя очередь – чего?
– Поведать мне свою историю. Я вам свою рассказала,
