Земля Сахария - Мигель Коссио Вудворд
— А есть без ложки?
— Ладно, ладно. Нечего хвастаться, здесь всем одинаково достается, все мы, как Иов, маемся.
— Как кто?
— Иов… Был такой. В Библии.
— В такие штуки я не верю. Это дело священников. У нас в деревне был священник, так его прозвали Керосин. Вечно, бывало, пьяный. Я помню, один раз…
— Ради бога, хватит, Папаша! — Дарио поднимается с камня, на котором сидел.
— Да, здорово Папаша пули льет.
— Что теперь будем делать? — спрашивает Мавр.
— Надо подождать Арсенио, он поехал сообщить о пожаре, — отвечает Пако.
— Я, пожалуй, пойду встречу его по дороге, — заявляет Дарио.
— И я с тобой, — предлагает Мавр.
— И я, — откликается Папаша.
— Почему не подождать его? До лагеря километра два. Только устанем, и все, — замечает Пако.
— Оставайся, если хочешь. А я пойду.
— Ладно, ладно. Я тоже с вами.
Отправляются в путь. Небо постепенно темнеет. Ветер порывами дует в спину, осыпает пеплом. На тропинке — следы волов, выбоины, камешки, трава… Родная, освобожденная земля. Звенят москиты, тучами вьются над головой. По обеим сторонам — поля сахарного тростника. Посреди дороги — дерево. Они останавливаются. На коре вырезано ножом: «Здесь был Певец. Апрель 1965. Мы победим». Они вырезают тоже: «Здесь были Папаша, Мавр, Пако и Дарио. А еще — Томегин и Фигаро». Идут дальше.
Папаша насвистывает единственный известный ему блюз: «Ну до чего же чудно́ в раю». Мелодия Бородина, Папаша ее выучил, когда работал в казино. Портрет Папаши поместили в журнале «Ревю», да, да. Но никто больше не слушает рассказов старика. Все устали. Образы прошлого преследуют Папашу: два огромных негра в роскошных восточных одеждах выносят на открытую эстраду «Тропиканы» паланкин. В паланкине — знаменитая танцовщица Бренда. Цветные прожектора освещают могучую фигуру высокого негра в белой набедренной повязке. Опахалом из синих перьев негр медленно обмахивает стройные ноги Бренды, виднеющиеся из-за бисерного занавеса паланкина. Он не сводит глаз с белых прекрасных ног, луч прожектора скользит по его торсу, по мускулистым рукам, обвитым оранжевыми лентами, негр все машет опахалом, а перламутровая богиня любви начинает свой сладострастный танец. Да ну! Кривляние, фарс, театр!
Там был еще один негр, он приближался с улыбкой к танцовщице, она протягивала унизанную перстнями руку, выходила из паланкина и на какой-то миг оказывалась в черных объятиях… Так вот, этот второй негр встретился как-то Папаше и предложил работу в «Тропикане» — роль в новом ревю, где как раз требуются два рослых негра, чтоб все получалось в точности, как в сказках «Тысячи и одной ночи». Папаша сперва отказался, все это ему вовсе не улыбалось, потому что того негра не зря прозвали Цветок Коварства, и Папаша не хотел впутываться во всякие истории. Однако место было выгодное: работать вечерами, плата хорошая. Дела по перевозке мебели шли совсем плохо. Папаша согласился и стал артистом, танцовщиком-профессионалом. Папаша выносил Бренду на эстраду в течение трех недель, на четвертую его приняли за Цветок Коварства, и пошла потеха — дрались прямо на эстраде. А на следующий день Папаша прославился на весь мир — его фотографию поместили в журнале «Ревю». Только лучше об этом не рассказывать. Подумают, пожалуй, что и Папаша такой же, как Цветок Коварства. Так и быть, расскажу немного по-другому. Старик снова начинает насвистывать ту же мелодию.
Пако с трудом догоняет Дарио. Они идут впереди всех.
— Потерпи немного, — говорит Дарио. — Устал?
— Да, порядком. Это хуже, чем я думал, — отвечает Пако. — Ну а ты? Как тебе работается с Папашей? Обгоняет он тебя?
— Когда как. Каждый делает сколько может.
— Ты сколько срубаешь?
— Наверно, по сто пятьдесят или около того.
— А я даже до семидесяти в день не дотягиваю. Не получается. Мне кажется, я был бы полезнее в другом месте. А? Как ты думаешь?
Дарио не отвечает. Оба немного запыхались от быстрой ходьбы.
— Я так говорю, потому что… Можно служить родине по-разному… Ну и жара! Я-то, конечно, ничего, только… В конце концов, если на то пошло, я же счетовод. Ты-то знаешь. И я не привык… Давай отдохнем немного.
Они останавливаются. Рядом банановая роща. Тихо, свежо, мачетерос почти каждый день ходят сюда «писать письма», то есть облегчать желудок.
— У меня плоскостопие. Стоять не могу.
— Конечно, трудно. На рубке приходится быть на ногах целый день.
— Иногда, кажется, вот сейчас упаду. Голова кружится.
Дарио смотрит на ноги Пако. Похожи на гусиные лапы. Как у Ла Наве, портного из нашего квартала. Тот, когда напивался, всегда сбрасывал ботинки. Бывало стоит босиком, качается и кричит, что идет ко дну.
— А супинаторы у тебя есть?
— В туфлях. Но в сапогах-то их нет. Сдохну я тут.
Некоторое время оба молчат.
— Дарио, — спрашивает Пако, — ты думаешь… думаешь, я выдержу?
— Что?
— Да вот, сафру. По-моему, я заболею. Солнце меня просто убивает. А теперь еще этот пожар. У меня все лицо горит как в огне. Вот потрогай-ка лоб, потрогай. Наверное, температура.
— Лоб холодней, чем у покойника.
— Но я же весь в поту. Я чувствую, чувствую, со мной что-нибудь случится. Может, у меня тиф? Знаешь Дарио, здесь ведь тиф. Видел, какая тут вода? От такой воды что угодно можно схватить.
— Вода как вода. Из колодца. Все ее пьют, и никто пока что не заболел.
— Пока что, пока что… А я тебе говорю, в этой воде бациллы. Ты видел, какого она цвета? Красноватая, как тина. Боже мой! Если я здесь заболею тифом, я пропал.
— Хватит пускать слюни. Никто не заболел… Просто ты хочешь уехать, смыться. Сдрейфил. Ну и ладно, катись!
— Да нет же. Нет, нет! Я ничего. Я в порядке. Просто я плохо переношу жару. Дарио, я думаю… Ты как считаешь, я выдержу?
— Это от тебя зависит.
— А если поговорить с Флоренсио? Попрошу, чтоб перевел меня на кухню к Арсенио, пока заживут волдыри на ладонях… А? Как ты думаешь?
— Флоренсио пошлет тебя куда подальше. Потерпи. Первые дни тяжелей всего.
— Ты думаешь, я смогу?..
— Постарайся.
— Да, да. Дай-ка глоток воды.
— Из колодца, смотри.
Дарио протягивает ему фляжку. На дне осталось намного воды. Пако колеблется. Потом отвинчивает пробку. От этой воды можно заболеть тифом. Ну и пускай! Вот он сейчас ее выпьет, и никто больше не скажет, что Пако сдрейфил! Папаша делает им какие-то знаки, Пако, закрыв глаза, пьет. Вода щекочет горло. Он заболеет тифом, и его отправят в город. По крайней мере сафре конец.
За несколько минут до смерти боец народной милиции Эдуардо Гарсия, погибший в обрушившемся доме,
