Обещание - Дэймон Гэлгут
Делаешь что можешь. В твоем распоряжении множество приемов, запавшие щеки можно подпухлить ватой, где-то что-то подклеить. Ловкость рук, тонкая работа. Он чуткий человек, мог бы стать художником или, возможно, гомосексуалом, любить живое мужское тело, но вместо этого наводит кисточками косметику на трупы, чего только не способны скрыть под собой пудра и румяна. И, само собой, духи, флакончики с дженериками хранятся у него в маленьком зеркальном шкафчике на стене. И при жизни-то люди воняют, но после смерти все намного хуже, а в случае Мани особенно плохо дело обстоит с ногой. В эту ногу его ужалила змея, и она в скверном состоянии. Хорошо, что не в лицо. Мало что можно сделать с этой распухшей ногой, разве только прикрыть, обрезав брючину. В гроб бы поместился.
Последнее вместилище Мани еще не выбрано, эта деликатная процедура как раз идет сейчас в переднем офисе за стенкой в два кирпича, где две дочери умершего консультируются с младшим из братьев. Низенький и пухлый, с редеющими светлыми волосами, слишком туго втиснутый в брюки, Фернон Винклер, обильно потея, показывает им варианты в каталоге, состоящем из пластиковых файлов в спиральном переплете, куда вставлены распечатки на матричном принтере и дешевые мгновенные фотоснимки.
Мне не нравится эта фурнитура, говорит Астрид. А ты что думаешь, Амор?
Она вздыхает. Это правда так важно?
Фурнитура? переспрашивает Фернон. Вы цветы имеете в виду? У вас не эти будут. Бутоньерки в другом каталоге, вам надо будет выбрать.
Нет, не цветы. Ручки. Мне не нравятся эти дешевые пластиковые ручки.
Астрид в ярости, но слишком опечалена, чтобы это показывать. Па выплачивал похоронные отчисления, и все равно ее возмущают цены, которые со скорбным видом заламывают эти жулики за обычный, по сути, деревянный ящик. Ей не хочется здесь находиться, в этом безликом офисе с серым ковровым покрытием, тоже своего рода ящик с письменным столом и телефоном в углу. Телефон звонит часто, свежие мертвецы, которым нужны похороны, поступают бесперебойно, горю нет конца, и прямо сейчас на двух стульях из тех, что стоят тут и там у голых стен, сидит молодая пара, оба безутешно плачут и держат друг друга за руки.
Мы можем поменять ручки, говорит Фернон Винклер. Ему надоела эта старшая, шипит и шипит, а вот которая помоложе очень даже ничего, симпатичная, ему нравятся тихие, воображение вот-вот разыграется, но нет, не надо, не здесь и не в этих брюках. Как-то раз уже оконфузился подобным образом на людях.
В конце концов, после всей канители, Астрид останавливается на люксовом гробе в стиле «убунту»[35], очень популярный сейчас вариант, в ногу со временем. Согласно описанию в каталоге, его отличают теплый румянец тщательно отполированной древесины меранти и просторные габариты, в которых проявляется щедрость и открытость африканской натуры. Обшитая тканью крышка украшена посередине традиционным зулусским орнаментом из бусин, внутри же все уютно обито мягким материалом, в его расцветке отражены изысканные краски саванны. Также очень привлекательны серебряные складывающиеся рифленые ручки местного производства.
Не столь привлекательно то, как ведет себя ее младшая сестра, она за всю поездку едва несколько слов из себя выдавила. Астрид рассчитывала на какое-то ее участие, иначе незачем было брать ее с собой. И что?
Прости меня, говорит Амор. У меня нет твердого мнения о ручках и тому подобном.
Никакого сарказма она в эти слова не вкладывает, просто она слабо знакома с нюансами мироустройства, но Астрид говорит: жаль, я вижу, ты считаешь, что я живу в ограниченном мирке. Но ведь и о ручках кто-то должен решения принимать.
Амор обдумывает услышанное. Нет, говорит она наконец, я не считаю, что ты живешь в ограниченном мирке.
Это в машине Астрид, в ее маленькой «хонде», по пути обратно на ферму. На выезде из города, в медленном потоке транспорта. Напряжение между ними спало, по радио 702 тихим фоном бренчит гитара. День для Астрид выдался тот еще, дети с раннего утра ходили на голове, Дин тоже постарался, поиграл, так сказать, на ее басовой струне, а теперь эта эпопея с гробом. Но дело не в сегодня и даже не в нескольких днях, с ней, по правде, уже давно не все в порядке. Не один год.
Если честно, говорит она другим голосом, так оно и есть, я в ограниченном мирке живу.
Амор слушает.
Думаю и не понимаю, как я в нем очутилась, говорит Астрид.
Почему она принялась исповедоваться перед младшей сестрой, которую не очень-то любит? Есть что-то такое в Амор, из-за чего тебя на это тянет. Там, где раньше видны были только пустота и тупость, чуть ли не повреждение мозга, теперь, наоборот, молчаливая внимательность, некий ум. С ней можно поделиться, она для этого подходит.
Мы не предохранялись, я забеременела, и нет чтобы поступить по уму, нет, я вместо этого бегом с Дином в магистратский суд[36], и бац, весь остаток жизни псу под хвост. Как у Ма! Я делать-то делала, а думать не думала, просто делала. Телом, можно сказать, делала. А ум был где-то еще. Теперь у меня двое детей, я вымотана и не чувствую себя ни молодой, ни красивой.
Она хмурится. Что там впереди, почему все застопорилось? Она жмет на клаксон. Я люблю Дина, говорит она. В смысле, хорошо к нему отношусь. Не то чтобы там что-то. Но мы очень разные.
Амор вдумчиво кивает. (Ты хочешь от него уйти.
О нет, нет! Ни за что.) Астрид созерцает свое будущее через ветровое стекло, дожидаясь зеленого света. Но у меня был роман на стороне, говорит она почти шепотом.
Амор снова кивает. С кем?
С человеком, который пришел установить сигнализацию.
Представила, и смех разбирает.
