Его последние дни - Рагим Эльдар оглы Джафаров

Один из психов подобострастно протягивал доктору рисунок. Рассмотреть, что на нем изображено, я не смог, но вряд ли там шедевр.

— Очень красиво, — едва взглянув на рисунок, ответил Розенбаум. — Хотя и есть над чем поработать, да?

— Да! — согласился псих. — Будет еще лучше!

Доктор повернулся ко мне и подошел ближе. Неторопливо взял стул, поставил напротив, сел и уставился меня с очевидным требованием объясниться.

— Меня таким взглядом не проймешь, я привычный.

— Каким таким? — уточнил Розенбаум.

— Требовательным.

— С чего вы решили, что я смотрю именно так?

— Бросьте это. Сейчас вы спросите, кто еще на меня так смотрел, да? Ну а потом поплачем за маму, за папу, за того парня.

— А вы бы хотели, чтобы я спросил?

— Хотите анекдот про психолога? — ответил я идиотской очевидной остротой на идиотский очевидный вопрос.

— А вы хотели бы рассказать? — выкрутился он.

Я неожиданно для себя самого хохотнул. И поднял руки, как бы сдаваясь.

— Ладно, вы победили. Дайте угадаю, на меня наябедничали и вы пришли, чтобы сказать, что нормальный человек так себя не ведет?

— Нет. — Он помотал головой. — Не думаю, что это ненормальное поведение. Все мы иногда хотим сделать кому-то больно.

— Зачем? — спросил я еще до того, как подумал.

— Ох, ну тут много версий. — Розенбаум закинул ногу на ногу, подперев рукой голову. — Мазохизм штука интересная.

— Вряд ли вы оговорились, да?

— Нужно хорошо понимать, что зачастую мотивы совершенно обратные. Часто мазохизм, например, представляет из себя чистой воды садизм, если, конечно, верить психоаналитикам. Об этом писал Бенвенуто, если правильно помню. Жертва, страдая, становится чище, чем мучитель, при этом как бы делая его чудовищем. Ты чудовище, ты плохой, ты делаешь мне больно, а я такой хороший и в белом пальто, смотрю на тебя свысока. Вот и кто тут садист на самом деле?

— Вы это к чему? — не понял я. — Как-то невпопад отвечаете или мне кажется?

В этот момент психи за соседним столом подскочили и принялись собирать свои художественные принадлежности. Я догадался, что близится время обеда. Розенбаум повернулся и сделал знак санитару, означающий, видимо, что мы еще посидим тут.

— Как ваше настроение? — повернувшись ко мне, спросил он.

— Да ничего. Скучно только. Когда вы меня выпишете?

— Скучно. — Розенбаум как-то нехорошо усмехнулся. — А почему скучно?

— Ну, как тут все устроено, я понял, все посмотрел. Больше тут делать особо нечего. Потому и скучно.

— А, ну так вы из тех писак, которым все понятно, да? — Какая-то очевидная провокация — естественно, я на это не куплюсь.

— Примерно.

— Понимаю. — Тут он скорее имел в виду, что я в ловушку не зайду. — А расскажите мне про скуку.

— Что это значит?

— Слово «скука» само по себе ничего конкретного не значит и никак не описывает ваши чувства. Расскажите мне про нее. Какая она? Как выглядит? Как ощущается? Вы же писатель! Подключите воображение.

Я хотел отмахнуться, но решил играть по-честному. Закрыл глаза и стал представлять скуку.

— Я бы сказал, что это что-то густое, вязкое. Наверное, в груди. Как будто не хватает воздуха. Все какое-то серое…

Я остановился и открыл глаза, понимая, что он скажет.

— Продолжайте.

— Нет уж, я и так понял, что вы хотели показать.

— Понять мало. — Кажется, он несколько разочарован, но чем именно? — Не существует скуки. А то, что вы называете скукой, — это неспособность или нежелание пережить то, что с вами происходит. Вот скажите, нехватка воздуха хоть чуть-чуть похожа на скуку?

— Ну, наверное, можно провести параллель…

— Скука похожа на асфиксию? — Он чуть усилил голос, как бы выдергивая меня из теоретизирований.

— Нет.

— А с чем бы вы тогда ее сравнили?

— Со страхом, наверное. Но это абсолютно логично. Вы держите меня в психушке, тут жутковато. А вы не спешите меня выписывать.

— Почему вы так думаете? — Он изобразил искреннее недоумение. — В общем-то, я это уже сделал.

Я уставился на него в недоумении. Выписал и молчит, что за бред?

— Завтра утром вы отсюда выезжаете. Сегодняшним днем оформить не получалось. Утром поставлю подпись, и до свидания.

— Ну и отлично!

— Так о чем вы хотели поговорить?

— О чем угодно, только не обо мне! Достали уже эти копания.

— Ну, предложите тему.

— Давайте про суицид. — Я сделал такой жест рукой, будто я скучающий граф-нигилист. — В тот раз интересно получилось.

— И этот человек говорил мне, что у него нет суицидальных мыслей, — усмехнулся Розенбаум. — Я с удовольствием.

— Нет, мы не про меня. Вот как, например, понять, что человек хочет покончить жизнь самоубийством?

— Смотря какой человек. — Розенбаум провел пальцами по усам. — Пол, возраст?

— Допустим, ребенок. — Я усмехнулся собственным мыслям на тему «пол человека». — Мальчик, конечно.

— Понимаю, — усмехнулся доктор. — Сколько лет?

— Ну а со скольки лет вообще совершают самоубийства? Есть какой-то нижний порог?

Розенбаум задумался, я откровенно наблюдал за ним. Он просто вспоминает или опять-таки строит какую-то стратегию?

— Насколько мне известно, есть зафиксированный случай совершения самоубийства шестилетней девочкой.

— И что стало причиной?

— Не знаю. Мама отправила ее в свою комнату в качестве наказания, а она там повесилась. Но мы ведь не знаем, может,