Борис Ряховский - Тополиная Роща (рассказы)
Степь раскалялась, текли от земли горячие воздушные струи. Показался слепяще-белый язык песка; он уходил в мутную даль, как в гигантскую горячую гортань. На конце языка в охристом ободке подрагивала водяная капля.
Птицы, прижав крылья, упали с высоты к омутку пересохшей речки. По самые глаза запустили клювы в воду. Из-за поворота высокого берега вымахнул вихрь - будто караулил птиц, изогнулся, в броске хищной пастью сцапал птиц - с песком, с илом. Завертелся, ускоряя вращение, всасывая воду с протяжным свистом.
Птицы бились на дне воронки, хлестали крыльями, вихрь мял их, швырял о землю, вновь подхватывал.
Красный вырвался из скрученных струй, понесся вокруг вихря. В броске пробил пыльно-глинистый конус. Вдруг очутившись в пустоте, красный провалился вниз, как по трубе: то была полая середина вихря. Рядом опустился сухой куст тальника - как большая мертвая птица, истлевшая в песке, невесомая, с редкими перьями в сухих крыльях. В кольце мусора блеснуло: плёкая! Красный рванулся - но сгинула голубка в бешеном кружении. Голубь вылетел, как через окно, в чистоту солнечного дня.
Покидая долину, вихрь выбросил плёкую, она ударилась о песок, кувыркнулась. Следом вихрь выплюнул корягу, которая на лету развалилась с сухим треском. Ее комель, белый как кость, упал на грязное дно омутка.
Вихрь прыжком перескочил сухое русло, исчез. Шуршал ручеек сухой глины, стекая по срезу берега. Остались от вихря, как от коровы, вываленные в песке лепешки - ошметки ила.
Сломанное крыло у плёкой чертило по песку. Птицы шли по высохшему руслу за ручейком, его перевитый шнурочек стеклянно поблескивал в белых гальках, шершавых, будто известковых, от сухого ила.
Над хаосом холмов, такыров, оврагов, что веерами сбегались к руслу высохшей речки, парил беркут. Его глаза видели, как ответвление русла привело птиц в провал, где на днище валялись черепа зайцев, катышки совиного кала, сухие шкурки ежей, свернутые в трубочки. Красная птица изредка взлетала, делала круг и вновь шла рядом с черно-пестрой. Беркут как бы пас птиц-пешеходов.
Пробегала над речным руслом машина гидрогеологического отряда.
Блеснул в гальке шнурочек воды. Шофер с ведром спустился по берегу, увидел отбегавших от воды голубей. Подивился, а как разглядел - голубка волочит крыло, рассудил, что занесло птицу сюда лихо и что погибнуть им. Ближайший поселок километрах в восьмидесяти. Шофер поймал голубку - рябой не давался ему, взлетал из-под руки. С ведром воды в одной руке, с голубкой в другой вернулся к машине. В кузове между ящиками сделал для голубки домик из своей тяжелой рабочей телогрейки, проверил, есть ли продух.
Речка повернула, утянула за собой клин желто-серой травы. Мотор натужно зашумел, машина запылила. Красный летел над машиной. В кузове между ящиками был втиснут черный сверток.
На плоскостях степи машина набирала скорость, красный отставал. Но возникал на пути гигантский веер оврага, начинала машина вычерчивать зигзаги. Красный складывал крылья, падал с высоты, так что из травы картечью вылетали овсянки и с писком уносились, мелькая белыми рулевыми перьями.
...Старый красный блуждал бы годы со связанными крыльями в поисках родного двора, он околел бы с голоду где-нибудь в угольном сарае, он замерз бы, облитый помоями, с лентой морковной кожуры на спине, - ничто не могло помешать вернуться в родной двор, ничто, кроме голубки, которую надо гнать на посад в гнездо.
В сумерках машина догнала колонну гидрогеологического отряда. На повороте, когда замедлил ход грузовик с установленным на его платформе буровым станком, машина с плёкой в кузове вскочила в середину колонны.
То была последняя заминка в движении. Люди спешили добраться до места, колонна рванулась и пошла в сумрак, густеющий на глазах. В последнем усилии красный догнал колонну, снизился. Крылья уж не слушались, он падал. Вспыхнули фары, голубь - ослепший, с риском промахнуться и разбиться о борт - упал на ящики, вцепился.
Его мотало, ящики двигались. Он пытался звать голубку, выходило прерывистое хрипение.
Цвигун измучился - какой сон в кабине грузовика, на ходу; валишься головой в стекло, а стукнувшись, через силу таращишься - медленно расплетаются в свете фар ленты пыли. Смыкаются веки, горячие от пыли, от ветра и солнца. Вдруг кто-то быстрый прокатится перед машиной по сухой, оголенной светом земле.
Останавливались машины, одна за другой погружались в темень. Цвигун выволок раскладушку, спальный мешок, лег.
Вспыхнул над головой белый от пыли борт, погас. Вновь и вновь вспыхивал своим проникающим под веки кварцевым светом: то включали фары, маячили отставшей машине. Цвигун было с раздражением полез из мешка (увидел далеко вспышку, будто колыхнула сухая гроза), как стоявший на подножке человек сказал в кабину:
- Кончай светить, стало быть, у него опять мотор не тянет.
В мире наступила полная темнота.
Утро в степи холодное. Цвигун полез в кузов за фуфайкой.
В проходе между ящиками бегал голубь, надувал зоб, мел хвостом. В растерянности глядел Цвигун: это был красный - красный дяди Вани, бежавший пешком со двора у него, у Цвигуна.
Определенно он был: пальцы кончались уродливым утолщением!..
Веря и не веря себе, Цвигун отправился вслед за товарищами, которые шумной кучкой лезли на ближайшую гору - осмотреться, кричали оттуда:
- Цвигун, по центральной улице идешь!.. Первый прохожий!
Здесь, между горами, закладывали усадьбу нового совхоза: через месяц придет первая колонна с щитовыми сборными домами, с бетономешалкой, с кирпичом. Делом отряда, он назывался "отрядом по водоснабжению усадеб новых совхозов", было пробурить водяные скважины, и дело это Цвигун любил.
После обеда на убранный стол поставили транзистор. Попискивали далекие станции, накатывала музыка оркестров, диктор извещал о делах дня. Цвигун собрался поваляться на спальном мешке перед сменой, а заступал он в ночь, но сегодня проклятый красный лишал Цвигуна этих утешительных радостей. Мало того, что он взялся неизвестно откуда, - с ума рехнешься, ну чего он сюда залетел, как?.. - мало того, красный сидел на ящиках в кузове и тоскливо тянул свое "бу-у". Затем, когда ящики выгрузили, он перебрался на другую машину, где стояли бочки с бензином, гудел там, вывозился. Улетел, объявился к вечеру, обессиленный. Поклевал посыпанное Цвигуном пшено. Ночевал на развалинах. Утром удод гонялся за ним по заросшей полынью крыше, распуская веером хохол и выкрикивая "ду-ду". Ночью Цвигун полез на развалины, поймал голубя - боялся, что сова схватит. Сутки красный просидел в ящике, колотился, совал голову в щели, не пил, не клевал. Цвигуна донимали: чего доброго, дескать, сдохнет.
...Доняли, выпустил. Голубь улетел.
Когда на третий день притащили на буксире отставший грузовик и шофер спустил на землю плёкую, Цвигун разразился ругательствами: просто-то все как!
Он разобрал оплывшую кучу самана, сложил голубятню. Сколотил дверцу, набил травой ящик из-под печенья. Осторожно пощупал плёкую - с яйцом голубка - и посадил ее на гнездо: несись давай.
На другой день красный упал колом перед развалинами (на горе ли он сидел, кружил ли в небе), завертелся, затряс головой, забегал. Тут силы покинули его, он умолк, поклевал пшена, изредка торопливо тыча плёкую клювом. Сидел в гнезде тихий.
Тут бы Цвигуну отправить голубей в Тополиную Рощу или забыть о них не умрут, нашлись бы охотники покормить их, подлить воды. Все ясно: летели птицы домой, подшибли плёкую, или как она там сломала крыло... подобрал птиц шофер, но томило Цвигуна чувство раздражения... ведь не бывает такого: красный ушел у него со двора связанный, плёкая - на одном крыле, как они нашлись, как красный от связки освободился?.. Нитки суровые, такие на дратву идут. Как шофер на них наткнулся?
Сходное чувство Цвигун испытывал к покойному дяде Ване: тридцать пять лет на границе, а ни званий, ни орденов, ни хорошей пенсии, ни семьи была какая-то жена, не выдержала жизни в песках, сбежала. Одни рассказы про такое, чего сроду не бывало.
Ночью Цвигун, разгоняя дрему, ходил вокруг станка, по краю светового круга, очерченного лампочкой. Под ботинком хрустнуло; он решил, что наступил на фалангу - выползают на свет такие ядовитые мохнатые твари, прошел дальше, но вернулся: слишком звучно лопнуло. Наклонился, поднял расплющенную яичную скорлупу. Понес ее ближе к свету, рассмотрел: гладкая, белая, со свежими кровянистыми прожилками на внутренней стороне.
Мимо спящего лагеря Цвигун прошел к голубятне, открыл дверь, нашарил в углу гнездо. По тому, как яростно вцепились в руку, Цвигун определил, что на гнезде сидит красный, его очередь. Снял его, посветил фонариком. В ямке гнезда лежало яйцо, рядом с ним слепой уродец с зачатками крылышек и синим клювом, столь тяжелым для него, что птенец силился и не мог поднять голову.
Удод привык к шуму буровых, не уносился за гору, когда поднимали, развинчивали колонну труб, меняя шарошку. На дне долины белела россыпь бетонных труб, плит. На въезде - доска с надписью "Центральная усадьба совхоза "Дальний". Бульдозер прогрызал траншею к кучке сборных щитовых домов. Над крайним, где помещались дирекция совхоза, партком и рабочком, гибким побегом тянулась мачта радиостанции, на ее конце почка: отсиживается рябенький, выводной из-под красного и плёкой. Второй выводной и красный кружили высоко в небе.
