Алексей Писемский - Боярщина
- Мне до тебя маленькая надобность, Иван, - сказал граф ласково. - Сядь поближе.
Иван Александрыч сел.
- Какой есть дворянин Молотов, Савелий, кажется, Макарыч, что ли? продолжал Сапега.
- Савелий, ваше сиятельство, точно так-с, - подхватил Иван Александрыч.
- Что ж он такое за господин? - спросил Сапега.
- Какой господин, ваше сиятельство, бедняк, лет тридцати дубина, нигде еще и не служил. Делает вон телеги, - подхватил Иван Александрыч.
- Он часто бывает у Эльчанинова?
- Не молу знать, ваше сиятельство.
- Он теперь у меня, вместе с Мановской, я ее, больную, привез к себе.
- У вас, ваше сиятельство?
- Да, у меня. Я их обоих привез из Коровина; больная в беспамятстве. Хочешь посмотреть?
- Для чего же, ваше сиятельство, не посмотреть!
- Ну так ступай в библиотеку, знаешь, там окно над шкафом, влезь на шкаф и посмотри.
- На шкаф влезть, ваше сиятельство? Нет, бог с ними. Нельзя ли как-нибудь в щелочку?
- Не нарочно же для тебя делать щели.
- Ну так и не надо, ваше сиятельство, я не хочу.
- Ты-то не хочешь, да я хочу. Мне надобно знать, что будет говорить больная, когда придет в себя. Сослужи мне эту службу.
- Помилуйте, ваше сиятельство, если вам угодно, так я сейчас же... Я ведь думал, что вы говорите это так, для меня-с.
- Именно сейчас же, только вот в чем дело: тебе, может быть, придется просидеть целую ночь да и завтрашний день.
- Это ничего, ваше сиятельство, лишь бы вам было угодно.
- Ну, значит, спасибо, только слушай: ты как можно внимательнее должен смотреть, что будут они делать и что говорить. Я нарочно оставил их вдвоем.
- С кем же вдвоем, ваше сиятельство?
- Да я тебе говорил, с этим Молотовым.
- Понимаю-с, понимаю-с теперь, а то никак еще в ум-то хорошенько не мог сразу взять, - подхватил Иван Александрыч.
- Тебе нечего тут в ум и брать, - перебил его граф, - твое дело будет только подслушать и подсмотреть все, что будет делаться в комнате, и мне все передать, хотя бы стали бранить меня. Понимаешь?
- Понимаю, ваше сиятельство.
- Ну так пойдем... я тебя запру в библиотеке.
- Только ночью-то, ваше сиятельство, больно темно там будет.
- Да что ты, чертей, что ли, боишься?
- Маленького нянька напугала, вот теперь, если комната чуть-чуть побольше да темно, так уж ужасно боюсь.
- Полно вздор молоть, пойдем.
Граф и племянник вошли в библиотеку. Начинало уже смеркаться. Невольно пробежала холодная дрожь по всем членам Ивана Александрыча, когда они очутились в огромной и пустой библиотеке, в которой чутко отдались их шаги; но надобно было еще влезть на шкаф. Здесь оказалось немаловажное препятствие: малорослый Иван Александрыч никак не мог исполнить этого без помощи другого.
- Дай я тебя подсажу, - сказал граф.
- Вы, ваше сиятельство?.. Как это можно вам беспокоиться! Позвольте уж, я лучше сбегаю за стулом.
- Давай сюда ногу.
- Не могу, ваше сиятельство, грязна очень, я, признаться сказать, приехал без калош.
- Говорят тебе давай, несносный человек.
Иван Александрыч вынул из кармана носовой платок, обернул им свой сапог и в таком только виде осмелился поставить свою ногу на руку графа, которую тот протянул. Сапега с небольшим усилием поднял его и посадил на шкаф. Иван Александрыч в этом положении стал очень походить на мартышку.
- Ну, прощай, смотри хорошенько, я побываю у тебя, - сказал граф, вышедши, и запер дверь.
Ивану Александрычу сделалось очень страшно, и он решился все внимание обратить на соседнюю комнату, в которой уже показался огонь.
Сапега вошел в комнату больной.
- Вы здесь? - сказал он, подходя к Савелью и садясь на ближний диван.
- Я попрошу позволения провести здесь всю ночь.
Сапега хотел что-то отвечать, но приехавший медик прервал их разговор. Он объявил, что Анна Павловна в горячке, но кризис болезни уже совершился.
- Когда она придет в себя? - спросил заботливо граф.
- Я полагаю, сегодняшнюю ночь или поутру.
- Сегодняшнюю ночь, - повторил граф. - Послушайте, - прибавил он, обращаясь к Савелью, - мне кажется, вам лучше одному остаться у больной, чтобы вид незнакомых лиц, когда она придет в себя, не испугал ее.
- Это очень хорошо, ваше сиятельство, - отвечал Савелий.
- Мы так и распорядимся... Вы сегодня не будете дежурить, - сказал Сапега горничной. - Впрочем, не нужно ли чего-нибудь сделать? - спросил он медика.
- Теперь ни к чему нельзя приступить, надобно ожидать от природы, я должен остаться до завтрашнего дня, - отвечал медик.
- Благодарю; стало быть, мы можем уйти. До свиданья.
Хозяин, медик и горничная вышли из комнаты.
Савелий, оставшись один в спальне, сейчас пересел ближе к больной. Глаза его, полные слез, с любовью остановились на бледном лице страдалицы, которой, казалось, становилось лучше, потому что она свободнее дышала, на лбу у нее показалась каплями испарина - этот благодетельный признак в тифозном состоянии. Прошло несколько минут. Савелий все еще смотрел на нее и потом, как бы не могши удержать себя, осторожно взял ее худую руку и тихо поцеловал. При этом поступке лицо молодого человека вспыхнуло, как обыкновенно это бывает у людей, почувствовавших тайный стыд. Он проворно опустил руку, встал с своего места и пересел на отдаленное кресло.
Предсказание врача сбылось, больная часа через два пришла в себя; она открыла глаза, но, видно, зрение ее было слабо и она не в состоянии была вдруг осмотреть всей комнаты. Савелий подошел.
- Это вы? - сказала она слабым голосом.
- Я, Анна Павловна, слава богу, вам лучше, - отвечал Савелий.
- Погодите, - начала больная, осматриваясь и водя рукой по лбу, как бы припоминая что-то, и глаза ее заблистали радостью. - Где мы? Верно, в Москве, у Валера, - сказала она с живостью. - Мы приехали к нему, где же он? Бога ради, скажите, где он?
- Мы не у Валерьяна Александрыча, а только скоро к нему поедем.
- Так не у него! Господи, я его не увижу! Где же мы?
- Мы у графа, Анна Павловна.
- У графа! - вскрикнула она. - Зачем же мы у графа? Поедемте, бога ради, поедемте поскорее, я не хочу здесь оставаться.
- Вам здесь покойнее, Анна Павловна, - сказал Савелий. - Граф нарочно перевез вас; он очень заботится, пригласил медика, и вот вам уж лучше.
- Уедемте, бога ради, уедемте, - просила она, - мне здесь нехорошо.
- Если мы поедем в Коровино, вам опять будет хуже, вам нельзя будет ехать к Валерьяну Александрычу, а уж он, я думаю, скоро напишет.
- Мне будет и там лучше, я буду беречь себя, я буду лечиться там.
- Вам нельзя будет лечиться, у вас нет денег; это я виноват, Анна Павловна; мне оставил Валерьян Александрыч двести рублей, а я их потерял.
- Вам Валер оставил двести рублей? Какой он добрый!.. Мы напишем ему, он еще пришлет нам, только уедемте отсюда.
- Куда же мы будем писать, Анна Павловна? Мы не знаем еще, где Валерьян Александрыч. Поживите здесь покуда.
- Здесь? Ах нет, я не могу, не верьте графу, я боюсь его.
- Но чего же вам опасаться, Анна Павловна? Я при вас неотлучно буду.
- Нет, уедемте, бога ради, уедемте, мне сердце говорит. Вы не знаете графа, он дурной человек, он погубит меня.
- Анна Павловна, вспомните, что вы будете здесь жить для Валерьяна Александрыча, чтобы поскорее выздороветь и ехать к нему... Что если он напишет и станет ждать вас, а вы не сможете ехать?
- Ах, как мне тяжело! - сказала бедная женщина и закрыла лицо руками.
- Мы останемся здесь недолго... Бог даст, Валерьян Александрыч напишет, мы и поедем. До тех пор я буду беспрестанно около вас.
- Да, будьте, непременно будьте. Я без вас здесь не останусь, не отходите от меня ни на минуту, граф ужасный человек.
Вся эта сцена, с малейшими подробностями, была Иваном Александрычем передана Сапеге, который вывел из нее три результата: во-первых, Савелий привязан к Анне Павловне не простым чувством, во-вторых, Анна Павловна гораздо более любила Эльчанинова, нежели он предполагал, и, наконец, третье, что его самого боятся и не любят. Все это весьма обеспокоило графа.
IX
О переезде Анны Павловны в Каменки точно ворона на хвосте разнесла в тот же почти день по всей Боярщине. "Ай да соколена, - говорили многие, по преимуществу дамы, - не успел еще бросить один, а она уж нашла другого..." "Да ведь она больна, - осмеливались возражать некоторые подобрее, - говорят, просто есть было нечего, граф взял из человеколюбия..." - "Сделайте милость, знаем мы это человеколюбие!" - восклицали им на это. "Что-то Михайло-то Егорыч, батюшки мои, что он-то ничего не предпринимает!.." - "Как не предпринимает, он и с полицией приезжал было", - и затем следовал рассказ, как Мановский наезжал с полицией и как исправника распек за это граф, так что тот теперь лежит больнехонек, и при этом рассказе большая же часть восклицали: "Прах знает что такое делается на свете, не поймешь ничего!" Впрочем, переезд Мановской к графу чувствительнее всех поразил Клеопатру Николаевну. Помирившись со своей совестью и испытавши удовольствие быть любимою богатым стариком, она решительно испугалась пребывания в доме графа Мановской, которую она считала своей соперницей. Очень естественно, что она навсегда утратит покровительство Сапеги, который оставит и не возьмет ее с собою в Петербург, чего ужасно ей хотелось, - и оставит, наконец, в жертву Мановскому, о котором одна мысль приводила ее в ужас. Под влиянием этих опасений она решилась объясниться с графом и написала к нему письмо, которым умоляла его приехать к ней, но получила холодный ответ, извещающий ее, что граф занят делами и не может быть впредь до свободного времени. Она послала еще письмо, на которое ничего уж ей не отвечали. Видя тщетность писем, что еще более усилило ее опасения, она сама решилась ехать к графу и узнать причину его невнимания.
