Алексей Писемский - В водовороте
- Я не знаю-с! Они хлопочут устроить себе царство блаженства на небесах, а мы с вами на земле, и что возможнее в этом случае, я не берусь еще на себя решить.
- Ну, вы все уж отвергаете, во всем сомневаетесь! - возразил князь, вставая и собираясь уйти.
- Многое отвергаю и во многом сомневаюсь! - подтвердил Миклаков, тоже вставая.
- До свиданья! - проговорил князь, протягивая ему руку.
- До свиданья! - сказал и Миклаков, и хоть по выражению лица его можно было заключить о его желании побеседовать еще с князем, однако он ни одним звуком не выразил того, имея своим правилом никогда никакого гостя своего не упрашивать сидеть у себя долее, чем сам тот желал: весело тебе, так сиди, а скучно - убирайся к черту!.. По самолюбию своему Миклаков был демон!
- Куда же вы путь ваш теперь направляете? - спросил он князя.
- Да домой, и прежде всего, по совету вашему, по-пройдусь побольше пешком, чтобы успокоить свои нервы, - отвечал тот ему полушутя.
- И непременно успокойте их! - ободрил его Миклаков.
- Хорошо бы таким легким способом усмирять себя! - проговорил князь и, еще в комнате надев шляпу, вышел. Пешком он действительно дошел до самой почти Крестовской заставы и тут только уже сел в свою коляску, и то потому, что у него ноги более не двигались. В это самое время мимо князя проехал на своих вяточках Елпидифор Мартыныч и сделал вид, что как будто бы совершенно не узнал его. Старик просто не считал себя вправе беспокоить его сиятельство своим поклоном, так как сей последний на вечере у себя не удостоил слова сказать с ним, а между тем Елпидифор Мартыныч даже в настоящую минуту ехал, собственно, по делу князя. После недавнего своего объяснения с Елизаветой Петровной, возымев некоторую надежду в самом деле получить с нее тысячу рублей, если только князь ей даст на внука или внучку тридцать тысяч рублей серебром, Елпидифор Мартыныч решился не покидать этой возможности и теперь именно снова ехал к Анне Юрьевне, чтобы науськать ту в этом отношении. Он застал ее на этот раз в комнатах и с очень печальным и недовольным лицом: Анна Юрьевна все грустила о своем негодяе, юном музыкальном таланте. При виде ее печали Елпидифор Мартыныч немного было растерялся, но, впрочем, сейчас же и собрался с духом.
- А я к вам опять насчет князя, - начал он с полуулыбкой.
- Насчет князя? - спросила Анна Юрьевна.
- Да-с, насчет его и госпожи Жиглинской!
- Но он дает им там что-то такое?
- Дает-то дает-c! Но старуха Жиглинская не хочет этим удовольствоваться и желает, чтобы князь еще единовременно дал им тысяч тридцать, так как дочь ее теперь постигнута известным положением.
- Est il possible?[118] - воскликнула Анна Юрьевна почти испуганным голосом.
- Постигнута! - повторил еще раз Елпидифор Мартыныч, поднимая свои брови.
- Как это жаль!.. Как это жаль! - продолжала Анна Юрьевна тем же тоном.
Она сама, бывши на именинном вечере у княгини, заметила что-то странное в наружности Елены, и ей тогда еще пришло в голову, что не в известном ли положении бедная девушка? Теперь эти подозрения ее, значит, оправдались. Главное, Анну Юрьевну беспокоило то, что как ей поступить с Еленой? Она девушка, а между тем делается матерью, - это, вероятно, распространится по всей Москве, и ей очень трудно будет оставить Елену начальницей женского учебного заведения; но в то же время она ни за что не хотела отпустить от себя Елену, так как та ей очень нравилась и казалась необыкновенной умницей. "Ничего, как-нибудь уговорю, успокою этих старикашек; они сами все очень развратны!" - подумала про себя Анна Юрьевна. Под именем старикашек она разумела высших лиц, поставленных наблюдать за благочинием и нравственностью. На Елпидифора Мартыныча Анна Юрьевна на этот раз не рассердилась: она начинала уже верить, что он в самом деле передает ей все это из расположения к князю и к Елене.
- Ну так вот что! - начала она после короткого молчания. - Вы скажите этой старушонке Жиглинской, - она ужасно, должно быть, дрянная баба, - что когда у дочери ее будет ребенок, то князь, конечно, его совершенно обеспечит.
- Слушаю-с! - отвечал покорно Елпидифор Мартыныч.
- И потом посоветуйте вы ей, - продолжала Анна Юрьевна, - чтобы не болтала она об этом по всем углам, и что это никоим образом не может сделать чести ни для нее, ни для ее дочери!
- Слушаю-с! - повторил еще раз смиренным голосом Елпидифор Мартыныч и стал раскланиваться с Анной Юрьевной.
- А вы отсюда через Останкино поедете? - спросила она его.
- Через Останкино, если вы прикажете, - доложил ей Елпидифор Мартыныч.
- Ну так вот: заезжайте, пожалуйста, к Григоровым!.. Скажите им, что в воскресенье в Петровском парке гулянье и праздник в Немецком клубе; я заеду к ним, чтобы ехать вместе туда сидеть вечер и ужинать.
- Слушаю-с! - сказал и на это с покорностью Елпидифор Мартыныч. - А вы ничего не изволите сказать князю при свидании об этих тридцати тысячах на младенца, о которых я вам докладывал?.. - прибавил он самым простодушным голосом.
- Нет, ничего не изволю сказать и нахожу, что это глупо, гадко и жадно со стороны этой старушонки! - отвечала с досадливой насмешкой Анна Юрьевна.
- Конечно, что-с!.. - согласился опять с покорностью Елпидифор Мартыныч и отправился в Останкино.
Здесь он, подъехав к даче Григоровых, прямо наткнулся на самого князя, который выходил из своего флигеля. Елпидифор Мартыныч счел на этот раз нужным хоть несколько официально и сухо, но поклониться князю. Тот тоже ответил ему поклоном.
- Анна Юрьевна поручила мне передать княгине, что в воскресенье она заедет за вами ехать вместе в Немецкий клуб, - проговорил Елпидифор Мартыныч.
- Хорошо, я передам жене, - сказал князь.
- Мне поэтому можно и не заезжать? - спросил Елпидифор Мартыныч.
- Совершенно можете! - разрешил ему князь.
Елпидифор Мартыныч на это опять только, как бы официально, поклонился и направился в Москву; такой ответ князя снова его сильно оскорбил. "Я не лакей же какой-нибудь: передал поручение и ступай назад!" - рассуждал он сам с собою всю дорогу.
Князь между тем прошел в большой флигель. Княгиню он застал играющею на рояле, а барона слушающим ее. Он передал им приглашение Анны Юрьевны ехать в Немецкий клуб ужинать.
- Хорошо! - отвечала ему на это довольно сухо княгиня.
- Мы поедем таким образом, - продолжал князь, - ты с бароном в кабриолете, а я с Еленой в фаэтоне!
- Хорошо, - сказала и на это совершенно равнодушно княгиня.
Князь после того пошел к Жиглинским. Насколько дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем день и начинала, что ждала князя. Он приходил... Она сажала его около себя... клала ему голову на плечо... по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
В воскресенье Анна Юрьевна приехала к Григоровым по обыкновению, в кабриолете и с грумом. Для княгини и барона тоже был готов кабриолет, а для князя фаэтон, в котором он и заехал за Еленой, чтобы взять ее с собой. Когда, наконец, все уже были в своих экипажах, то Анна Юрьевна впереди всех улетела на своем рысаке. За ней поехали в кабриолете княгиня и барон, и так как княгиня сама пожелала править, то они поехали довольно тихо. Сзади их тронулся князь с Еленой, который, как ни старался в продолжение всей дороги не смотреть даже вперед, но ему, против воли его, постоянно бросалось в глаза то, что княгиня, при каждом посильнее толчке кабриолета, крепко прижималась своим плечом к плечу барона. Такого рода наблюдения нельзя сказать, чтобы успокоительно подействовали на князя, и в парк он приехал недовольный и раздраженный.
В Немецком клубе наше маленькое общество собралось в одну группу, и сначала, как водится, пили чай, потом слушали хор полковых музыкантов, слушали охриплое пение тирольцев, гиканье и беснованье цыган, и все это никому не доставило большого удовольствия. Анна Юрьевна, собственно, затеяла ехать в Немецкий клуб с единственною целью встретиться там с своим юным музыкальным талантом, которого вряд ли не предполагала простить даже и которого она в самом деле встретила, но в таком сотовариществе, что никакое снисхождение ее не могло перенести того. Она увидала его входящим в сад под руку с весьма молоденькой девицей, но уже пьяной и с таким нахальным видом, что о роде занятий ее сомневаться было нечего. Юный же талант, увидав Анну Юрьевну, поспешил вместе с своей спутницей стушеваться, а затем и совсем исчез из клуба. Вследствие всего этого Анна Юрьевна весь остальной вечер была злая-презлая!
- Пойдемте ужинать, гадко все тут! - сказала она, и все с удовольствием приняли ее предложение. Анна Юрьевна за свою сердечную утрату, кажется, желала, по крайней мере, ужином себя вознаградить и велела было позвать к себе повара, но оказалось, что он такой невежда был, что даже названий, которые говорила ему Анна Юрьевна, не понимал.
