Николай Гейнце - Самозванец
— Но, батюшка, есть повиновение, которое выше человеческих сил… Я должна выйти замуж за человека, которого я не только любить, но и уважать не могу…
Она громко зарыдала и по-детски склонила голову на грудь священника.
— Никто, никто ко мне не имеет жалости, — каким-то душу холодящим стоном вырвалось у нее из груди.
— Умоляйте вашего отца…
— Отец неумолим!
— Но что же вы имеете, дочь моя, против вашего жениха?
— Я не люблю его…
— В старину говаривали: стерпится — слюбится…
— Он игрок, человек без правил, без нравственности…
— В старину говаривали: женится — переменится…
— Он окружен такими людьми и настолько находится под их влиянием, что перемена немыслима… Он женится на мне ради моего состояния.
— Он сам богат…
— Он игрок, у него много долгов… На эту страсть не хватит никакого богатства.
— Но откуда вы это все узнали, дочь моя?
— Я не ребенок, батюшка… Живя у матери, я видела таких, как он, готовых за тысячу рублей подписать вексель на десять тысяч… Наконец, я люблю другого!
Она оборвала это вырвавшееся у нее невольно признанье и замолчала.
— Конечно, брак без взаимной любви и уважения — не брак в христианском смысле… — после некоторого раздумья сказал отец Иосиф. — Я поговорю с вашим батюшкой.
Молодая девушка сквозь слезы, с немой мольбою и благодарностью, посмотрела на священника.
В то время, когда происходил этот разговор, веселое общество гостей, во главе с Корнилием Потаповичем, возвращалось через лес домой.
Матильда Францовна Руга шла под руку с графом Сигизмундом Владиславовичем.
— Дочь управляющего производит на него впечатление, я это сегодня заметил, — сказал последний.
— Конечно, — подтвердила Руга. — Да это и не удивительно, она именно такая девушка, которая может разжечь кровь истощенного развратника.
— Я постараюсь раздуть в нем страсть, так что он сбросит сентиментальные цепи влюбленного жениха.
— Мне вообще не нравится эта свадьба, — промолвила певица.
— Мне также, но она необходима.
— Конечно, эта дочь бывшей ростовщицы очень богата.
— Это еще не единственная причина. Граф Петр сам богат, но по завещанию своей матери он только после женитьбы вступает в полное владение своим состоянием. Если он до тридцати лет не женится, то будет получать пожизненно только доходы. Капиталы же, имения перейдут в род матери. Вы понимаете, что уж для этого одного он должен жениться.
— Без сомнения. Одним выстрелом он убьет двух зайцев, сделается полным хозяином и своего и своей жены имущества.
— Совершенно справедливо! И это для меня важно теперь, когда он в моих руках.
Матильда Францовна засмеялась.
— Вы сделали из него такого страстного игрока, какого я когда-либо видела.
— А вы воспитали в нем самого ужасного развратника.
— Кроме того, я держу в руках обоих отцов: одного надеждой на обладание Ольгой Хлебниковой, а другого возможностью брака с Селезневой…
— Так что мы оба одинаково трудились и трудимся для общего дела, — заметил со смехом граф Стоцкий.
— Я рассчитываю поэтому тоже получить свою долю.
— Конечно, конечно… Если мы будем действовать и дальше заодно, он от нас не уйдет. Он будет рассыпать свои миллионы, а мы их подбирать. Любовь и карты! Большего рычага и не требуется, чтобы разорить его.
— Хорошо, я ваша союзница.
— А я нуждаюсь в вас именно теперь…
— Говорите, я слушаю.
— Он признался мне, что серьезно любит свою невесту.
— Я могу подтвердить это.
— Но он не должен любить свою жену, иначе она будет иметь власть над ним: она вырвет его из той жизни, которую он ведет. Он будет сидеть дома, откажется от карт и любви, и тогда прощай наши надежды на его состояние.
— Необходимо раздуть страсть к Ольге…
— Это именно и следует.
— Случай представляется благоприятный — она уезжает в Петербург.
— Великолепно! Вы знаете ее адрес?
— Конечно, я обо всем расспросила ее, и простодушная девочка рассказала мне все, что я хотела знать…
— Значит, начало сделано.
Они вышли на опушку леса и стали приближаться к дому, присоединившись к остальному обществу.
План будущей драмы был составлен.
При возвращении общества в дом Надежда Корнильевна незаметно прошла через заднее крыльцо в свое помещение. Туда к ней вскоре явился Корнилий Потапович.
— Что твоя голова? — спросил он.
Молодая девушка подняла на него распухшие от слез глаза.
— Ты опять плакала! — с резкими нотами в голосе сказал Корнилий Потапович.
— Отец! — произнесла она.
В тоне этого восклицания было столько душевной муки, столько слезной мольбы.
— Ты опять за свое… Сядь, поговорим…
Она села на пуф.
Он опустился в кресло напротив.
— Дочь моя, — начал он после минутного молчания, которое было настоящей пыткой для молодой девушки, — постарайся выбросить из головы все свои институтские бредни, тебе представляется прекрасная партия, дело уже решенное, твое замужество не терпит отлагательства… Я должен сообщить тебе, что свадьба состоится в октябре…
Несчастная девушка застонала. Ее охватил невыразимый ужас.
Кровь застыла в ее жилах, и на бледном лице не осталось буквально ни одной кровинки.
— Отец, сжалься!
Корнилий Потапович, казалось, не обратил на стоны и на возгласы дочери ни малейшего внимания и продолжал:
— Эта свадьба необходима по многим причинам. Во-первых, слово, которое я дал молодому графу; во-вторых, страстное желание твоего будущего свекра графа Вельского и, в-третьих, я сам имею намерение жениться и нуждаюсь в содействии графа Петра Васильевича и его друзей. Этих причин, конечно, достаточно, чтобы мое решение было приведено в исполнение. Кроме того, тут есть еще кое-что, о чем я тебе не могу сообщить. Одним словом, я сказал тебе мое неизменное решение…
— Отец, отец… — рыдала Надежда Корнильевна.
— Никаких противоречий!
Молодая девушка вскочила с пуфа и упала к его ногам.
— Сжалься! — умоляла она его, обнимая его колени. — Будь милосерд, не делай меня несчастной! Я не люблю его и не могу любить!
— Глупости! Любовь придет сама собою. Он такой хорошенький мальчик.
— Но он человек безнравственный, у него нет ничего святого.
— Ты исправишь его.
— Но…
— Никаких но… Встань, Надежда, и вспомни свою клятву у постели твоей умирающей матери.
Молодая девушка вздрогнула.
— Отец… — снова простонала она, не поднимаясь с пола.
Страдания ее не трогали холодного, черствого эгоиста. Он встал и двинулся к двери.
Она вскочила и загородила ему дорогу.
— Отец, еще одно слово.
— Ну?
— Я люблю другого.
— Так вот что, — засмеялся он злым смехом. — Берегись! Я предчувствовал, что близость с этим семинаристом не приведет к добру… Давно следовало прогнать этого попа вместе с его отродьем. Знает он, что ты его любишь?
— Мы никогда не говорили об этом! Он и не подозревает. И сама-то я поняла это только теперь.
— Счастье для него, что он не знает… Я ускорю твою свадьбу.
— Отец, это твое последнее слово?
— Мне нечего больше говорить!
С этими словами он вышел.
Совершенно разбитая, бросилась молодая девушка в кресло и глухо зарыдала.
Часть вторая
В ВЕЛИКОСВЕТСКОМ ОМУТЕ
I
В БОЛГАРИИ
Михаил Дмитриевич Маслов, выразив мнение, что Савин снова ухитрится убежать, оказался пророком.
Николай Герасимович действительно ускользнул от прусских жандармов за несколько минут до передачи его русским властям на самой границе.
Успокоенные поведением сопровождаемого ими арестанта, поведением, не дававшим места малейшему подозрению даже желания им совершить бегство, жандармы-философы, как прозвал их Савин, при остановке поезда на станции Александрово, обрадованные удачным выполнением ими поручения начальства, разговорились со встретившимися им земляками, упустив лишь на одну минуту вверенного им и подлежащего передаче в руки русских жандармов арестанта.
Этой минуты было достаточно для Николая Герасимовича, чтобы исчезнуть бесследно, точно кануть в воду.
Произошел переполох.
Русские власти донесли о событии по принадлежности.
Немецкие жандармы отправились в свой «фатерланд» под гнетом предстоящего им дисциплинарного взыскания.
Они были угрюмы, не философствовали и не политиканствовали.
Николай Герасимович между тем, верный своему заранее составленному плану, остался временно в пределах России, пробрался в один из пограничных городов, где один из его родственников, или вернее муж его родственницы занимал крупный пост.
