Сергей Клычков - Чертухинский балакирь
Петр Кирилыч, думая так, не к слову замолчал, глядя Спиридону прямо в глаза. Спиридон прожевал бороду, отвернулся от Петра Кирилыча и принялся ее спокойно разглаживать широкой, как заслонка, ладонью.
Маша, глядя на это поглаживанье, еще пуще побледнела в углу, и руки, опущенные вниз, у нее задрожали: в сердцах отец али и в самом деле Петр Кирилыч ему пришелся по духу, и что Маше будет за то, что она Петру Кирилычу проболталась сдура да радости обо всем, о чем раньше бы из нее клещами слова не вырвать, потому что и сама она свыклась с отцовской верой; кажется, в огонь бы и воду пошла и скорей удавилась бы на тонкой веревке с мутовки в корчаге, чем ни с того ни с сего обмолвиться словом чужому человеку и на отца, может, накликать беду.
"Знать уж… быть такому греху!" - не раз подумала Маша со вздохом, еще не понимая и не разгадав, как обо всем этом думает сам Спиридон и как он поступит с Петром Кирилычем, который знает теперь, куда Спиридон Емельяныч убирает на зиму картохлю.
Но по лицу Спиридона никогда ничего не поймешь…
- Так, Петр Кирилыч… так… да, друг сердешный… - говорит спокойно Спиридон Емельяныч, видя, что Петр Кирилыч на самом нужном месте осекся и глядит на него не сморгнув, - так… недаром тебя люди прозвали "балакирь"! Ни лошадь, ни кобыла: не было вроде, а… было!.. Так… ну, а… хочу я спросить… о боге как ты понимаешь? О боге? - повернулся быстро Спиридон, словно ветром каким на него дунуло, опять по столу забарабанили пальцы, бороду еще больше заправил в рот и так смотрит на Петра Кирилыча, будто только это и интересно ему от него услышать, а что там дальше с ним было да приключилось, до этого Спиридону, знать, нет особой нужды…
Петр Кирилыч поднялся с лавки, полотенце на пол свалил и руки расставил:
- Я… Спиридон Емельяныч, человек не божественный… живу как бог на душу положит…
- Да… да… Петр Кирилыч… так оно, пожалуй, и лучше… потому что то же на то же выходит… А все же… ежели такое дело случилось… Ты ведь, сколь я пойму, сватаешь… Машку (так и огрел глазами Спиридон бледную Машу)… Сколько пойму… так нам, Петр Кирилыч, подумать бы вместе.
- Дык что ж, Спиридон Емельяныч, - подался Петр Кирилыч весь к Спиридону, - разве я отпираюсь?.. Только я говорю, что по этой самой части слабенек… в церковь редко хожу… люди к заутрени, а я… по грибы… али забор подпирать в огороде - надо же правду сказать…
- Правду говорить вот как надо… Соврать всякий сумеет!..
- Так и я же про то же… Что сказать?.. Я не поп!..
- И не дьякон! - засмеялся Спиридон во всю бороду, встал с лавки и не торопясь положил за Петром Кирилычем полотенце на место, расширился во все свои непомерные плечи и, все еще улыбаясь, потрепал Петра Кирилыча по загривку: - Денежки на кон!.. Не отдал бы я тебе свою Машку, Петр Кирилыч, за деньги, а… теперь…
Маша закрылась рукой, Петр же Кирилыч еще шире руки расставил.
- …бери, Петр Кирилыч, задаром!
- Батюшка! - всполохнулась Маша из угла, словно курица оттуда прокудахтала, протянула она руки к отцу и то ли просила простить ее, пощадить, то ли благодарила за такое быстрое решенье отца, которое было ей, судя по всему, по душе.
- Молчи! - грозно топнул Спиридон, обернувшись к Маше, инда под ногой половица погнулась и звонко отдалось в стекле: молчи! Занес было руку, потом опустил, с минуту подумав, снова поднял и, сложивши крест высоко над головой, как будто крестом хотел Машу ударить, подошел к ней и… благословил.
- Поди нарядись, полудурье… Чего ты на сговор вышла фефелой, иль за ночь сестрин сарафан износила?
Грохнулась Маша Спиридон Емельянычу в ноги, схватила его за сапоги и стукнулась громко в них лбом, потом поднялась с опухшими глазами и с большой слезой на левой щеке, поклонилась снова в пояс сначала отцу, потом Петру Кирилычу и, не разгибаясь от поклона, бросилась к двери. Петр Кирилыч не знал, как ответить, и потому неловко только мотнул головой на Машин поклон.
*****
- Что ж, Петр Кирилыч, дело оно неплохое, - начал Спиридон совсем другим голосом, как будто ничего не случилось и на Машу он совсем не кричал, а так уж это и нужно: отцовский обычай. Только брови лежали над глазами словно волчьи хвосты, на которые Петр Кирилыч не мог глянуть без страха. -Ты садись, Петр Кирилыч, в ногах правды нету… Что ж… говорю… вместе небось мельничать будем, не все же тебе молоть языком!.. За это хлебом не кормят.
- Да разве я прочь от дела, Спиридон Емельяныч? - оживился Петр Кирилыч.
- Пора!
- И Маше хорошо будет со мной, - прибавил Петр Кирилыч, не зная, что дальше сказать Спиридону, когда у него над глазами от каждого слова волчьи хвосты так и растут… и из глаз зелень идет…
- Доброе слово! Только вот с тобой нам как будет обоим?..
Петр Кирилыч не сразу нашелся ответить. Потом вспомнил, что про него стороной судачат в деревне, и тихо ответил:
- Я не разбойник, Спиридон Емельяныч!
- Разбойников я… не боюсь, - вскинул голову Спиридон Емельяныч. -Чего я боюсь, - сказать тебе, так не поверишь, пожалуй! - хитро сморгнул Спиридон и улыбнулся.
С водонос непомерные плечи, руки, - говорили, Спиридон ими безо всего выворачивал пни и таскал из земли молодые деревья, как ребят за вихры, -еще чего Спиридону с такою силищей бояться!
- Боюсь я пуще всего, Петр Кирилыч, знаешь кого?.. Отца Миколая!.. На ведмедя голый выйду… а на эту гниду… пожалуй, что нет!..
С этим словом Петр Кирилыч припомнил странный звон, который он слышал с обрыва, когда они с Машей шли по берегу недалеко от моста и Маша обмолвилась о Спиридоновой вере, вспомнил все, что болтали в свое время про брата Спиридона Андрея, и без дальних слов обо всем догадался.
"Так вот оно что!" - смекнул Петр Кирилыч и немного думая выпалил как из ружья в Спиридона:
- Спиридон Емельяныч… возьми меня в свою веру!
Спиридон даже немного шатнулся.
- Человек - не кулек, под мышку его не ухватишь, а вера в человеке -вот здесь! - Спиридон Емельяныч показал на пупок. - В самой середке!..
- Ну, так тогда… научи богу молиться и верить… Сделай милость такую!.. Я еще по-хорошему-то… ни в одну веру не верил!
- Молись, Петр Кирилыч, так же, как и живи, а живи так, будто читаешь молитву… вот и вся недолга!..
- Молитвы я знаю, Спиридон Емельяныч…
- Знаю, что знаешь… небось не татарин… надо вызнать в человеке самое главное.
- Ну вот и скажи: что же в человеке, по-твоему выходит, главнее… всего?
- Всего главнее, Петр Кирилыч, плоть в человеке.
- А ведь и верно… пожалуй, - простодушно согласился Петр Кирилыч.
- Плотен мир, Петр Кирилыч… Во-вторых же, и главнее всего, самое главное - дух!.. Только что есть плоть в человеке и что в человеке есть дух?
Петр Кирилыч так и впился в Спиридона. Спиридон же в плечах будто еще шире раздался, на лицо весь просветлел, словно невидимые руки зажгли большую лампаду, у которой стоял Спиридон, опираясь в оконный косяк, борода заходила волной, и, как у молодого, от широкой улыбки в бороде сверкнули белизной крепкие зубы.
- Сказано бо в книге "Златые уста": "Плоть в человеке крепка и упорна, как зимний лед на реке, дух же прозрачен и чист, как вода речная под ним, бегущая по золотому песку чисел, сроков и лет!.. Растает лед на реке и сольется в виде стоялой и отяжелевшей за зиму воды с весенней веселой водою, тогда придет на землю весна и поднимет над головой высокую чашу, до края налитую светом и радостью, и из чаши Вечный Жених отопьет только глоток!.. Сотлеет упорная плоть и сольется с духом текучим, рассыпавшись прахом, смерть с дороги под окно завернет и подаянья попросит, и никто ей в куске не откажет и даст самый лучший кусок! Вот что плоть в человеке и что в человеке есть дух!"
- Д-у-у-х! - зачарованно передохнул Петр Кирилыч, схватившись рукой за глаза, будто больно им было от света, идущего от Спиридона.
- Сказано бо было и то: "Человек в землю уходит, чтоб сбросить в земле истлевшую плоть и жить в плоти плоти, сиречь в нескончаемом духе, ибо дух есть - нетленная плоть, но человеку не легко расставаться с землею и с земною любовью, как и змее вылезать из старой обшарпанной кожи. Значит, дух в человеке и плоть, лед и вода, суть два закона одного естества, и оба их надо исполнить, и ни одним нельзя пренебречь".
Спиридон обмахнул лоб рукавом и замолчал.
- Поэтому… по этой книге выходит, монахи стараются… зря? -спрашивает Петр Кирилыч.
- Здря… потому: лед и… вода!..
- То есть как, Спиридон Емельяныч? - переспросил Петр Кирилыч.
- Да так…
Хотел Спиридон Емельяныч еще что-то прибавить, но за спиной у него чуть скрипнула дверь, Спиридон на слове запнулся и опять замолчал… Замолчал и Петр Кирилыч: в двери показалась Маша в голубом сарафане, который ей подарила Феклуша, в белой шелковой косынке на голове, на которой цвели хитрым рисунком цветочки.
Петр Кирилыч уставился на Машу и сначала глазам не поверил: уж то ли сряда на человеке такую силу имеет, то ли еще совсем не пришел в себя Петр Кирилыч, только таких девок Петр Кирилыч не видел сроду-родов… разве вот когда в первую ночь Антютик показал ему дубенское дно и у плотины ворота раскрылись… Только там было все ночью, в луну, да и… было ли в самом-то деле?.. Угораздился же сказать Спиридон: не было вроде, а… было! А тут: белый день, Машу можно за руку взять, колокольчики по подолу и спереди падают вниз по каемке, белый платок из чистого шелку, индо хрустит от него на зубах, на плечах расфуфырка, а в расфуфырках известно - девку можно понять и этак, и так, а какая она на самом-то деле?..
