Невидимый Саратов - Михаил Сергеевич Левантовский
– Мужчина, – Заруцкий пощелкал пальцами, – мы вас теряем?
– Да чёт задумался.
Заруцкий покрутил бокал в руке, отхлебнул.
– А ты по детству звонил в скорую для прикола? – Голос Саратова прозвучал неожиданно и странно, примерно так люди говорят во сне. – Типа, знаешь, там: «А-а-а-а-а, умираю, помогите, кишки вылезли» – вот это вот всё.
– Не-е, у меня бабушка врачом была, я как-то стеснялся. Пацаны какие-то знакомые звонили однажды, угорали.
Саратов усмехнулся:
– Я прост чё думаю. Понятно, что мы щеглы были, не понимали. Делать нехуй было, развлекались как могли. И вот, прикинь, мы тогда звонили ведь просто поугорать, а теперь – оп?
Заруцкий вопросительно вскинул брови, глядя на захмелевшего друга.
– А теперь, – захмелевший друг провел в воздухе линию и остановился. – Теперь мы вот тут, в этой точке. Взрослые мы во взрослой нашей жизни. Теперь, если мы будем звонить в скорую, а кто-то уже, может, и звонил, то это будет по-настоящему.
Заруцкий допил пиво залпом, кивнул и пожал плечами: мол, ну да, как-то так.
Пшикнула новая бутылка, полилось в бокалы.
Саратов продолжал:
– А вот это время, которое между теми звонками в детстве, по приколу, и нынешними, серьезными, как это назвать? Вот эту линию, от точки А до точки Б?
– Вовений, ты что-то усложняешь. – Заруцкий пощелкал пальцами, потер нос. – Ну как это еще назвать. Жизнь, наверное. Просто жизнь.
Саратов вполголоса повторил: «Просто жизнь». Просто жизнь, просто жена. Просто показала письма своим просто подружкам. Просто зависала в тачке со своим просто шефом. Просто замечательно.
Приложился к пиву и, не опуская кружку, уставился в окно. Над забором горел фонарь, на улице давно стемнело. В небе мигали красным далекие огоньки самолета.
Саратов подумал: «Кто летит в этом самолете? Кто и куда? Сколько там людей? О чем они думают? Боятся ли они лететь? Они уже так высоко, когда ни дом Заруцкого, ни городок не видно? Или еще видно? И почему, когда видишь, как в темном небе светятся красные огоньки далекого-далекого самолета, становится немного грустно?»
Красные огоньки напомнили о мигалках скорой помощи.
Саратов поморщился.
Первый пилот доложил по радиосвязи: «Пролетаем над эпохой обиженных мужчин. Никому слова не скажи. Наблюдаем двух взрослых мужиков, рефлексирующих на кухне. Подготавливаемся к снижению. Повторяю: два взрослых рефлексирующих мужика. Предположительно, один рефлексирует по своей жене, другой за компанию».
– Может, по водке? – Саратов подмигнул приятелю. – Кисляк какой-то это пиво.
На розовощеком лице Заруцкого засуетились веснушки.
– А когда не по водке? Я вообще-то сразу предлагал!
Заруцкий похвалил себя за то, что вовремя кинул бутылку в морозилку. Саратов погрыз себя за то, что вспомнил про скорую. Внутренний жук-точильщик подбирался к пульсирующей мякоти обиды.
Всевидящий и всепонимающий друг не выдержал:
– Вов! Да хорош ты загоняться. Помиритесь еще сто раз, ебать-колотить. Столько лет вместе живете, а ты сидишь лирику разводишь. Лицо как на поминках.
– Да. Ты прав. Чёт я это… – Саратов встал, походил по кухне, разыскивая продолжение мысли. – Я просто понял, что надо было по-другому сделать.
Заруцкий встряхнул в руке сигаретную пачку:
– А я тебе что говорил? Конечно, блять, по-другому. Ты тоже странный такой, торпеду включил, хоть бы разобрался сначала. Зачем ты его вообще ударил? Этот терпила интеллигентный завтра накатает на тебя заяву – и привет. Или Ольгу уволит. Тьфу-тьфу, конечно.
Саратов наполнил рюмки, хрустнул бутербродиком со шпротой и соленым огурцом, прожевал и сказал, предлагая выпить:
– Так вот. Я думаю, не надо было его по ебальнику бить. Надо было с ноги втащить. Вот так было бы правильно.
– Старик. Завязывай. – Заруцкий пододвинул к себе пепельницу. – Согласись, ты горячку напорол. И вообще ты какой-то смурной стал.
Даже если не считать ваши с Олей, это самое, отношения. Что не так?
– Да не знаю… – Саратов скрестил руки, пожал плечами. – Такое чувство, как будто я шел, шел и никуда не пришел. Работа одна и та же, всё каждый день одно и то же. Я с этими надгробиями сам уже иногда как надгробие. Всё какое-то неживое. Не знаю. И что я сделал за тридцать пять лет? Чего полезного?
– Ну, тут ты не прав. Во-первых, из этих тридцати пяти ты как минимум одиннадцать лет штаны в школе протирал. А это уже не тридцать пять, а двадцать четыре. Оттуда еще убери время, когда мелкий был. Совсем другая цифра получается, нестрашная. Тридцать пять – вообще хуйня. Мне батя рассказывал, что он в это время только что-то понимать начал и жить начал.
Саратов поморщился.
– Ты вон почти сам дом построил. Или что там. В смысле пристройку сделал. Дочка у тебя вон какая. Скоро выше тебя будет.
– Это она в мать, – буркнул Саратов и на секунду просиял, подумав о дочери. – Катька классная. Когда в первый класс пошла, я решил, что никогда ее не буду за оценки кошмарить, как меня родители кошмарили. Двойки, тройки, да и хер бы с ними. А она в итоге вообще отличницей оказалась. Вот так.
– Видишь! – Заруцкий наполнил рюмки до краев. – Давай, за отличницу!
Разговор вышел из берегов и растекся во все стороны, затопив кухню пьяной болтовней. Саратов говорил Заруцкому, что тот классный чувак и хороший дизайнер, только мечется много и боится расти дальше. Заруцкий соглашался, с благодарностью глядел на приятеля влажными глазами и в свой черед говорил, что Саратов – вот такой мужик! Что Саратов, если бы не забросил свои творческие дела, мог бы стать артистом. Какие песни сочинял! «В ключицах раковины скапливалось мыло» – ну это еще надо придумать такое! «В ключицах раковины»! А всё равно красавчик, нашел себя в надежном деле, стабильная работа сегодня важнее всего. И вообще, у него, на минуточку, уникальная профессия. Памятники, надгробия, портреты на граните – что, много у кого такая работа?
– Работа-работа, – добавил опьяневший Саратов и потянулся к гитаре, – перейди на Федота.
Пальцы пощипали струны. Хотелось поорать во всю глотку, но это надо еще подпить. Когда в животе уже тепло, хочется курить одну за одной, разговаривать о жизни и чувствовать, как чешется сердце. Вот тогда – да. А сейчас – нет, сейчас не то.
А еще Саратов смущался, если надо
