Его запах после дождя - Седрик Сапен-Дефур
С тех пор каждый день я чувствую его отсутствие, и, если честно, мне странно, что жизнь идет по-прежнему. Так что я знаю. Знаю о лавине ждущих меня чувств. Я уже плакал, сжав ладонью ошейник. Взять собаку – значит впустить в свою жизнь любовь, с которой никогда не расстанешься, жизнь об этом позаботится, угасание и конец неизбежны и непереносимы. Взять собаку – значит связать себя с существом, которое обречено, начать насыщенную жизнь, неизбежно счастливую и неизбежно печальную, щедрую на все. Исход этого союза – не тайна, можно постараться забыть о нем, можно, наоборот, не забывать, но и в том, и в другом случае над ним витает печаль, она его пронизывает. Однако что ни день мы повторяем все тот же танец, позволяя радости занять свое место, отдалить печальную неизбежность, взять над ней верх. Биология, наука о жизни, как ее называют, в общем-то не слишком богата идиллиями. Если вы родитель и ваша любовь направлена на ребенка вашей человеческой породы, течение времени обычно заботится о том, чтобы ребенок пережил вас, и над вами не нависает мысль, что его жизнь вот-вот закончится. Но когда вы любите существо другой породы, чей срок жизни ограничен, неумолимая логика указывает вам дату, когда новорожденный догонит вас по возрасту, перегонит и умрет. И это страшная нелепость, никуда не годный парадокс: смерть собаки, она против природы. Подумать только – у твоего счастья имеется срок годности, и сколько бы ты ни старался замедлить ход жизни твоей собаки или ускорить свой собственный, все напрасно, это так, и все: с биологическим временем не торгуются – собаки уходят раньше. Любителям серых попугаев повезло, у них глаза не на мокром месте. Впустить в свою жизнь собаку – значит понять, что счастье чревато печалью, оценить, насколько чувствительна потеря, и знать, что ее не смягчат никакие воспоминания, сколько бы их ни было: очень счастливых и самых разных. Это значит принять, что каждое летучее мгновенье будет прожито в сто раз интенсивнее, чем обычно, это значит столкнуться с потрясающей и волшебной возможностью не пропустить ни одной своей минуты и ощущать свою жизнь с удвоенной силой. Из-за такой вот реальности и готовности ее принять я испытываю к каждому человеку, который по-хорошему дружит с собакой, восхищение сразу и навсегда.
Я вышел из «Пенальти», унося с собой настойчивую мысль: я думал, что пришло время вернуть в свою жизнь немного отваги – отваги любить. И снова вернулся в бар буквально на секунду, купил гороскоп на этот день, мой оказался так себе, но я не нашел другого способа направить этот день раз и навсегда себе на благо.
За порогом торгового центра стояла чудная погода, кто бы мог подумать.
Я снова позвонил мадам Стена, и она снова тут же сняла трубку. Я сказал, что приеду, чтобы не тянуть время, к ней сегодня же, в субботу, в конце концов она тоже имеет право на воскресный отдых. Прежде чем сдвинуть с места мой фургон – в его металлических стенках даже самой большой собаке не будет тесно, – я посмотрел на горы. С автомобильной стоянки виднелась горная цепь Монблана со сверкающими вершинами и темные вершины горного хребта Физ, которые внушали невольное опасение, но все же и те, и другие предлагали рискнуть. Я отпустил свои мысли в свободное плавание, но, испугавшись, что они быстренько вернутся в строй, подсказал, чтобы направлялись в сторону мечтаний.
Правда, быстро опомнился и попытался интеллектуальной акробатикой отвлечь себя от неожиданно возникшего желания пуститься в путь. Поединок оказался неравным. Я обратился за помощью к разуму, хотя обычно сторонюсь его. Я сказал себе, что суббота – плохой день для принятия важных решений, от которых будет зависеть вся моя последующая жизнь. В этот день ты уязвим как для экономических посягательств, так и для посягательств в любых других сферах. После напряженной рабочей недели ты разряжаешься, погружаешься в легкомыслие, зачастую излишнее, которое может довести тебя до крайности. Меня даже качнуло в сторону проблем чистопородности. С 2002 года, когда Ле Пен[5] прошла во второй тур, общественность стала активно обсуждать вопросы о прирожденных достоинствах одних людей и несовершенстве других и о невозможности изменить эти поставленные природой границы; сторонники крайних мнений всячески старались надеть на всех свои очки, через которые мы должны будем смотреть на мир, и мне показалось, что французы не прочь их примерить. Так вот, бернский зенненхунд из Макона разве не образчик откровенного самозванца? Мне, выросшему на книгах Гастона Ребюффа[6], на альпийских легендах о сенбернарах из Сен-Бернара и о недосягаемых эдельвейсах, отправиться знакомиться с рожденным в департаменте Сона и Луара жалким подобием святыни швейцарских пастухов! Разве это не размен мечты на дешевку? Не оскорбление благородной породы? Да пес из Церматта[7] и то был бы лучше! Но тут маятник качнулся в противоположную сторону, и я стал рассказывать себе совсем другую историю. Отдаленность от базовой основы, укорененной в немецкой Швейцарии, не сможет помешать этой собаке прожить богатую приключениями жизнь. Курс швейцарского франка и мое пристрастие к коктейлям решили дело в пользу прекрасной Бургундии. Как же порой мы гибки и податливы!
Я взглянул на карту. Конфрансон. Автомагистраль 40, затем D1079.
Не так уж и далеко. А мне-то казалось… Вполне в пределах досягаемости. И кто знает…
II
Две сотни километров – и (не сон ли это?) я в Конфрансоне, одном из отдаленных уголков Франции, где на немалую территорию приходится малая горстка жителей, но их это нисколько не печалит. Городки здесь очаровательные, когда проезжаешь мимо, и безотрадные, если приходится написать свою фамилию на почтовом ящике. К мадам Стена ведет проселок немного в стороне от деревни. Его извилины можно объяснить только желанием полюбоваться красотой полей, заросших – честное слово, не знаю чем – ослепительно желтым. На одном из безлюдных поворотов стоит под дубом Диана и кого-то ждет.
Пока ехал, я казался себе кем-то вроде любителя прекрасных книг или редких вин: и вот я вхожу в лавочку букиниста или погребок винодела и выхожу оттуда с пустыми руками, ругая себя за то, что поверил, будто достаточно заглянуть в эти пристанища обещаний, чтобы что-то найти – найти в них ничего нельзя! Самообман хорош тем, что его охотно себе прощаешь, потому и делаешь постоянно вид, будто невозможное возможно.
Я бы мог кое-кому позвонить и посоветоваться, но не стал. Мне же хотелось, чтобы меня поддержали ответом, а не дискутировали со мной по бездушному мобильнику, стоит или не стоит мне вообще сюда ехать. Я боялся услышать скептическое сомнение, а еще больше – одобрение из любезности. Мне не захотелось никого посвящать в начало новой истории, тем более что она так уязвима перед судом множества очевидностей. Хотя холостяцкое положение представляется многим несовместимым с понятием счастья, оно имеет то немалое достоинство, что ты не должен постоянно учитывать мнение кого-то еще, кто находится рядом с тобой, не должен подчинять себя радостям или горестям близости. Я представляюсь себе широкоплечим Тинтином[8], чья компания то милый ангелок, то хитроумный дьявол, и только с ними я горячо обсуждаю, какую именно жизнь стоит прожить. Но, насколько я себя помню, оптимизм всегда побеждал. Резкие повороты в жизни
