Райгород - Александр Гулько
Целыми днями, хлопоча в лавке, Сендер и Соня ждали ночи, чтоб, забыв об усталости, поскорее оказаться в жарких объятиях друг друга. Засыпая, держались за руки и видели одни и те же сны. Просыпались с рассветом, чтоб с улыбкой встретить дела и заботы нового дня.
Так в трудах и радостях протекала их жизнь. Была любовь, пришли успехи в торговле, появился достаток. Только детей все не было. Вначале вообще ничего не складывалось. В следующие полгода Соня два раза беременела, но оба раза случались выкидыши.
Супруги переживали, думали, что не могут иметь детей, так как состоят в родстве. Ходили к раввину советоваться.
– Это вряд ли, – отвечал ребе. – Если двоюродные, то, конечно, не очень хорошо… а троюродные – так это разрешается. Это можно… Но надо соблюдать заповеди, молиться. И, даст Бог, все получится!
Сендер и Соня делали все, как велел ребе. Продолжали соблюдать заповеди. Молились два раза в день, утром и вечером. И в каждой молитве просили Бога дать им потомство. Соня хотела дочку, Сендер, разумеется, – сына.
Только через год Бог услышал их молитвы. В мае Соня забеременела, а в январе 1901 года, первого числа, родила. К радости Сендера, сына. Назвали его согласно традиции – в честь не дожившего до радостного дня рождения внука папиного отца – Лейбом.
Морозным утром следующего дня на базарной площади встретились раввин и православный батюшка.
– Если вы еще не знаете, – оглаживая длинную густую бороду, пробасил батюшка, – я вам сообщаю: у Сендера Гройсмана вчера родился первенец!
– Это я не знаю?! – воскликнул ребе, пощипывая жидкую бороденку. – Я знал еще… Еще до того!
– До чего? – удивился батюшка.
– Не имеет значения! – отмахнулся ребе. – Вы не поймете! В Талмуде сказано…
Святые отцы время от времени пускались в богословские споры. Ребе и сейчас был готов начать дискуссию. Но батюшка замахал руками, улыбнулся и примирительно произнес:
– Главное, чтоб был счастливым! Кстати, хочу вас попросить: когда будете делать брит[6], не забудьте, что ребенок особенный! Родился в первый день нового века.
Раввин не признавал юлианского календаря, но на всякий случай спросил:
– Как именно я должен иметь это в виду? Как-то иначе резать?
– Резать… красиво! – расхохотался батюшка. Потом энергично потер красные от мороза щеки и добавил: – Буду за него молиться. Если, конечно, позволите…
– Почему нет! – разрешил раввин. – Хуже не будет!
И, похлопав друг друга по плечам, они разошлись.
Так, получив двойное благословение, маленький Лейб стал расти. В десять месяцев он пошел. В два года заговорил, причем сразу на двух языках – на идише и по-украински. В четыре бегло читал на иврите. В семь, немного поучившись в хедере[7], быстро овладел основами арифметики. Спустя еще год меламед[8], встретив Сендера на улице, сказал, что его сын может больше в хедер не приходить.
– Я недостаточно плачу? – забеспокоился Сендер.
– Я недостаточно знаю! – ответил учитель. – Мне больше нечему его научить. Отправьте мальчика в Умань или даже в Киев, в ешиву[9]. Он, с Божьей помощью, может стать хорошим раввином.
Когда Сендер принес эту новость в дом, выяснилось, что у меламеда есть союзники – обе бабушки. Они тоже сказали, что раз мальчик такой, не сглазить бы, умный, ему действительно нужно учиться.
– На Давида или, в крайнем случае, на Боруха… – говорила одна бабушка, имея в виду великого ребе Давида-Цви и великого мыслителя Баруха Спинозу.
По местечковой традиции она всех называла по имени, даже великих и незнакомых.
Вторая бабушка, со стороны папы, была менее притязательна. Она считала, что учиться нужно на богача. Даже искренне верила, что этому где-то учат.
Сендер неточно знал, кто такие Давид-Цви и Барух Спиноза, и был совсем не против, чтоб сын стал мудрецом. Но интуитивно он больше разделял мнение свой мамы – раввином, конечно, быть почетно, но как-то… необычно, что ли. Да и ответственность немалая! Никогда в их роду не было раввинов. И потом, что это за занятие такое – молиться? Лучше пусть, как отец и дед, будет торговцем, лавочником. Верный, как говорится, кусок хлеба. А в Бога верить и так можно. Где написано, что для этого нужно быть раввином? А что касается учебы, так он не возражает, учиться надо. Например, в Проскурове[10] есть коммерческое училище, и туда вроде бы принимают еврейских мальчиков. Он об этом подумает, время еще есть. А пока можно и дома учиться. Слава Богу, ему есть чему научить собственного сына.
И Сендер стал учить сына торговать.
Почти все время – с раннего утра и до позднего вечера – маленький Лейб проводил в лавке. К десяти годам он умел делать там практически все. При необходимости мог легко заменить родителей. При этом имел и собственные обязанности: доставлял товар покупателям и вел тетрадь «с кредитами». Последнее означало следующее: если у людей не было денег, товар им отпускали в кредит, под обещание заплатить потом. Размер долга и срок оплаты записывали в специальную тетрадь. При частичном расчете запись корректировали, при полном – удаляли. Поскольку люди в местечке жили в основном небогатые, то должников у Гройсмана было много, сотни две. Содержание тетради Лейб каким-то невообразимым образом помнил наизусть.
После бар мицвы[11] Сендер стал брать сына на встречи с поставщиками. К их немалому удивлению, юноша мгновенно производил в уме сложные расчеты. Что позволяло отцу быстро оценивать предлагаемые условия и принимать верные решения. Понятно, что к тому времени юноша уже неплохо говорил и читал по-русски. (Кстати, русский он выучил стараниями мадам Лавровской, помощницы местного аптекаря, которая по какой-то диковинной причине приехала в их места из самого Петербурга. Мадам Лавровская давала ему книги Пушкина, Толстого и Короленко, а при встрече они подробно обсуждали прочитанное.)
Так как с рождением сына молитвы о потомстве, видимо, не прекращались, семья росла. После Лейба Соня родила еще троих. Одна девочка умерла в младенчестве от дифтерита, а двое – Нохум и Лея – росли здоровыми и веселыми, на радость родителям и старшему брату.
Спустя много лет, рассказывая детям, а потом и внукам о своем детстве, семье, Лейб Гройсман скажет, что у него было хорошее детство и он был самым счастливым ребенком на свете. Дом, где он рос, был чистым, теплым и уютным. Он до сих пор помнит, какой свежестью и цветами пахло белье, которое стелила ему мама. Какой невыразимой, особой теплотой мерцали свечи пятничными вечерами. Какой
