Пеликан - Мартин Михаэль Дриссен
— Дело твое, — ответил он.
И вот Андрей впервые в жизни заночевал в гостинице, той, что находилась неподалеку от фотоателье. Он был чрезвычайно взволнован, не успокаивал даже затхлый запах постели. По улице то и дело шныряли машины, а из-за тонких штор в номере все никак не наступала ночь. Но дело того стоило: в одиннадцать часов утра в обмен на восемь динаров ему выдали тонкий желтый конверт с фотографиями и негативами в отдельном кармашке.
Пять снимков тудмановского письма вышли практически одинаковые. С помощью лупы можно было с легкостью разобрать слова, только вот зачем? Тудман и так прекрасно помнил, что он там написал.
Андрей ликовал. Он один владеет этой тайной. Почтальон толкал велосипед вверх по крутым переулкам, смотрел на фуникулер, поднимавшийся от городских крыш прямо к вершине холма с памятником, и воображал: вот захочу и заставлю эти вагоны остановиться.
Против Тудмана лично Андрей ничего не имел. Они были едва знакомы, даже кафе посещали разные. Конечно, Тудман ветеран, имеет награды, поэтому даже немного досадно, что жертвой оказался именно он. Но Андрей придерживался мнения, что судьба беспристрастна: если дело того требовало, сам маршал Тито приносил в жертву старых товарищей.
Жена Йосипа приводила в замешательство. Проявившиеся в ней довольно рано признаки слабоумия должны были насторожить супруга, но когда перед тобой юная круглолицая особа с крепкой грудью, недостаток ума не всегда вызывает подозрение, тем более когда мужчина прошел ужасы войны и мечтает о простой, безопасной жизни. Йосипа не напугало даже то, что их первенец Димо родился с синдромом Дауна и прожил всего полгода. Следующая, Катарина, появилась на свет с заячьей губой и немного выучилась говорить лишь к шести годам, к тому же оказалась диким, неуправляемым ребенком, хотя Йосип чувствовал к ней что-то вроде привязанности, когда она принимала таблетки и они вместе садились складывать большой пазл, постоянно один и тот же — с белой кобылицей и белым жеребенком на лугу из одуванчиков. С таким ребенком вполне можно было поладить. Но вот жена постепенно становилась все более непредсказуемой и невменяемой. Она скандалила, орала, бесконечно жаловалась и страдала припадками ревности. Вместе выйти на улицу было невозможно: если Йосип здоровался с соседкой, жена тут же его отчитывала, а если не здоровался и, опустив глаза, проходил мимо, она шипела, уверяя, что прекрасно видит, как сложно ему сдерживаться. Она была убеждена, что на фуникулере катаются только бесстыжие заграничные шлюхи, раздвигающие ноги ради бесплатной поездки. Казалось, чем более бесформенной и жирной она становилась, тем сильнее упивалась собственным безобразием. Ее лицо округлялось все больше, темнея и сморщиваясь, как грецкий орех, а глаза по-прежнему были голубыми, в точности как у той юной девушки, за которой он когда-то ухаживал, и это только усугубляло ситуацию. Соседи какое-то время пытались помочь, но постепенно горе Йосипа стало восприниматься как неизбежность.
Первым письмом, которое он написал после смерти матери, было письмо с номером, адресованное даме из Загреба.
Объявление о знакомстве гласило, что еще вполне молодая женщина ищет заботливого, приятного господина, возраст значения не имеет, воспитание приветствуется.
И вот впервые за много лет у Йосипа был секс, поэтому каждые шесть недель он ездил на автобусе в Загреб.
Особенно привлекательным в ней было то, что она всегда ходила на шпильках и проявляла живой интерес к истории развития канатных дорог.
Тот самый день. Андрей ведет наблюдение. Тудмана хорошо видно, ведь он единственный пассажир и везет наверх сам себя, чтобы насладиться обедом в тени памятника. Когда фуникулер останавливается и вагоны встают в начальную и конечную точки, почтальон снова садится на велосипед и медленно катится по улице Николы Теслы — широкой мощеной дороге с платанами, где находится нижняя станция фуникулера.
Накануне он вырезал буквы и слова и составил из них письмо шантажиста, точно как в сериале «Коломбо». Андрей провозился кучу времени — пришлось вырезать аккуратно, чтобы не повредить принцессу Диану. Снимки самого письма с номером не пригодились — к тому моменту ему удалось заполучить более веские доказательства.
Три недели назад он доставлял почту на площадь с автобусными остановками и на одной из них заметил Йосипа Тудмана в неизменной зеленой форме машиниста фуникулера и с букетом в руке. Это было подозрительно. Андрей сделал вид, что ничего не заметил, и промчался мимо.
Дома он решил не тратить время на еду — тарелка анчоусов на кухонном столе осталась нетронутой; сменил форму на сандалии, шорты, поло и соломенную шляпу, а еще прихватил с собой сумку с фотоаппаратом. В бутылку из-под лимонада налил простой проточной воды — день был жаркий, а прогулка предстояла долгая.
Если не подниматься на фуникулере или по крутой извилистой тропинке вдоль путей, то к памятнику героям на холме можно добраться, проехав вдоль побережья с юга, затем свернуть на первой горной развилке вверх и дойти до белой деревянной таблички в форме стрелы, указывающей путь к водохранилищу. Маршрут малопривлекательный, поэтому лишь немногие находили повод посетить стерильный водоем без рыбы, окруженный голыми известняковыми стенами.
За десять лет Андрей ни разу здесь не бывал. Он пристегнул велосипед к бетонной скамье для пикника, повесил сумку с фотоаппаратом на шею и пошел вправо вдоль побережья по кратчайшей дороге к памятнику и горной станции фуникулера. Если его предположения верны, Тудман со своей дамой из Загреба сейчас воркуют на постаменте.
Если же они предусмотрительно устроились за монументом, он сделает вид, что фотографирует насекомых в прибрежном тростнике. Маловероятно. В романтичном настроении вид на бухту и море гораздо предпочтительнее скудного куска суши. А уж этот жалкий хвастун Тудман и подавно захочет произвести впечатление; поэтому и понадобился фуникулер — не следовало государству отдавать его в частные руки. Тудман собирается положить к ногам дамы великолепную панораму города и набережной, будто сам завоевал их для нее. Ему еще повезло, что новые хозяева его не уволили.
Андрей осторожно поднялся по ступеням к памятнику, приготовил камеру, опустился на четвереньки и стал подкрадываться к постаменту. Если Тудман его застукает, он ответит, что делает художественные фото панорамы с бронзовыми сапогами и растоптанными фашистскими эмблемами на переднем плане. Кодак будет его оружием и алиби одновременно.
Все опасения оказались напрасны. Тудман и его спутница в платье с цветочным рисунком и белой шляпе сидели на нижней ступени в порочном объятии, не замечая ничего вокруг. Рядом стояли два бокала и бутылка игристого.
Андрей начал фотографировать. С каждым щелчком затвора его сердце замирало,
