Утро (Из дальнего прошлого) - Константин Михайлович Станюкович
И тогда боцман взволнованно и горячо сказал:
— Ну, братцы! Вовсе дырявая душа у старшего офицера. Вроде как обгаженный заяц. Всю команду продаст, чтобы только ему не попало. Выдай ему к шести склянкам того, на кого подозрение, чтобы старший офицер доложил капитану… Так пусть сам разыскивает, а я, братцы, не согласен лепортовать на Зябликова!.. Пусть и он, подлюга, утопил Дианку, а я не согласен. А там какая ни выйдет и мне и всем люзерюция, хоть бы с меня спустили шкуру и разжаловали из боцманов. Так ли, братцы?
Старый кривоглазый матрос Бычков первый проговорил:
— Это ты правильно, Иваныч! Начхать на старшего офицера, ежели он так подло о нас полагает!.. Не до смерти же будут шлиховать за суку. Небось примем плепорцию… Примем! Шкура нарастет.
Бычков говорил спокойно и уверенно, точно подбадривал и всех и себя.
Его все поддержали. Раздались голоса:
— Некуда двинуться…
— Мы не кляузники!
— Небось бога помним!
— Обидно из-за такого подлеца Зябликова отвечать, а ничего не поделаешь!
Только два унтер-офицера молчали.
По их лицам было видно, что они недовольны решением боцмана.
Но этика прежних матросов не допускала кляуз по начальству, и оба унтер-офицера не имели смелости сказать, что из-за Зябликова не стоит терпеть и можно бы указать на него.
Рыжий, веснушчатый унтер-офицер наконец предложил сейчас же форменно своротить рожу Зябликова и пристращать, что на берегу его изобьют до полусмерти.
— Тогда повинится! — прибавил рыжий.
Боцман нахмурился и сердито спросил рыжего:
— Это ты куда гнешь? По какой такой совести?
Рыжий заморгал глазами и, точно не понимая вопроса, ответил:
— Я, слава богу, по совести, Иваныч.
— Так не верти лисьим хвостом… Ежели избить сейчас Зябликова, так сразу обозначится, на кого мы указываем… Почище кляузы придумал… А еще «во совести»!
— Невдомек, значит, Иваныч. Не сообразил, значит! — увильнул унтер-офицер.
— То-то непонятливый! — насмешливо проговорил боцман. — На берегу Зябликова проучим, а пока что, как бог даст, какая будет отчаянная разделка от капитана! Он придумает! — прибавил угрюмо боцман.
Все подавленно молчали. Никто не сомневался, что капитан «вгонит в тоску» за Дианку.
Хотя капитан очень редко наказывал линьками и никогда не дрался, а между тем внушал какой-то почти суеверный страх именно редкостью, но зато и беспощадностью наказаний.
И главное — он словно гипнотизировал матросов своею загадочною молчаливостью и суровою нелюдимостью. Всегда наверху во время штормов и непогод, чистый «дьявол», как говорили матросы, спокойный, никогда не испытавший ни малейшего страха, он в другое время редко выходил наверх из каюты и никому, ни офицерам, ни матросам, не сказал за год ни одного приветливого слова. Только одной Дианке и показывал расположение. Мартышку, как все звали на клипере капитанского вестового, ни разу не ударил. А Мартышка боялся капитана несравненно больше, чем прежнего своего драчуна капитана.
Мартышка испуганно на баке рассказывал:
— И лба не перекрестит. И ничего не боится. И глаза страшные, такие пронзительные и горят. И все читает книжки. И ни разу к обеду офицеров, по положению капитанскому, не звал. И в кают-компанию его никогда не звали. Одним словом, вовсе будто с дьяволом знается! — таинственно прибавлял Мартышка.
— Однако валим, братцы, и к местам! — проговорил боцман, закрывая заседание.
— А я, Иваныч, сейчас попытаю Елисейку… — неожиданно сказал кривоглазый матрос.
— Как?
— А добром, Иваныч.
— Прост ты, Бычков!.. С Елисейкой ни крестом ни пестом… Оглашенный!
— Не говори, Иваныч. Знал такую загвоздку. Был на «Орле» со мной такой же оглашенный. Ругали да били его до точки и вдруг… добром. Он и поворот на другой галц!
— Что ж, попытайся, Бычков… Только зря…
Все поднялись наверх.
Боцман стал обходить палубу и, приглядывая за «убиркой», покрикивал:
— Поторапливай, черти! Не копайсь, братцы, такие-сякие.
И, когда замечал очень подавленные лица молодых матросов, тихо прибавлял:
— До срока не входи в тоску… Духом не падай, матросики!.. Чище валяй… Не жалей суконок…
И в грубоватом голосе боцмана звучала подбодряющая, почти ласковая нотка.
Тем временем Бычков «пытал» Зябликова «добром».
— И команда не верит?.. А ты, Бычков, хоть и по-хорошему пытаешь спасибо и за то, — а зря пытаешь! Не топил я Дианки… Знаешь ты, кто ее потопил?
— А кто?
— По моему понятию, сам капитан и потопил.
— Это как же понять, Зябликов?
— Обмозгуй и поймешь! Не мирволь он подлой суке… при нем бы и осталась. Не было бы и смуты… Капитан, значит, совсем виноватый, что решился своей собаки… И выходит, быдто сам потопил… Смотри за подлой, чтобы не кусала людей… И что еще объясню, Бычков?..
— Что?
— Загадливый у нас капитан… Страшный!.. А может, не такой он окажется страшный. И дойдет, что сам виноват. Тоже и понять надо всякого человека… Вы не понимаете и думаете: большая будет отместка, а я понимаю его и за Дианку не боюсь, хоть и помню, как меня приказал разделать! — хвастливо проговорил Зябликов.
Бычков сообщил боцману о неудаче своей попытки и о словах Зябликова и прибавил:
— А ведь Елисейка правду выдумал.
— То-то подлец с понятием… Не держи капитан такой собаки! — сердито сказал боцман. — А Елисейка врет… Это он потопил Дианку!.. — прибавил боцман.
— А бог его знает, Иваныч. Он ли? И хвастает, что не боится капитана за Дианку. Не такой, мол, страшный.
— А ты верь! И прост же ты, Бычков. Вовсе ты прост!
Пробило шесть склянок.
— Пойти к дырявой душе!
И боцман пошел на мостик.
— Разыскал? — спросил старший офицер.
— Никак нет, ваше благородие!
— Так укажи, кого подозреваешь!
— Ни на кого не имею, ваше благородие.
— Так ты Зябликова покрываешь? Вот ты какой боцман. Я тебе покажу! — говорил взбешенный старший офицер.
И он наскочил на боцмана и подносил к его темно-красному широкому носу свой маленький белый кулак.
Боцман не спускал своих вытаращенных глаз со старшего офицера.
Тогда он ударил боцмана по лицу и, словно бы вдруг облегченный, крикнул:
— Ступай!..
И, обратившись к вахтенному офицеру, сказал:
— Конечно, это тварь Зябликов! Я так и доложу капитану.
В ту же минуту из капитанской каюты выскочил Мартышка и подбежал к боцману.
— Встает! — сказал вестовой.
— Хватился Дианки?
— Нет… Сей секунд хватится. И что только будет!
И Мартышка во все лопатки полетел на камбуз — сказать коку, чтобы варил кофе.
О том, что капитан встал, стало известно на палубе.
Подавленные и испуганные люди притихли. На палубе воцарилась мертвая тишина.
Никто и не взглянул на стаи белоснежных альбатросов, реющих в прозрачном воздухе.
VI
Дианка,
