Избранное - Феликс Яковлевич Розинер
Ахилл направился было к большому стогу, решив, что стоит осмотреть его. Но вскоре увидел, что на всем снежном пространстве между опушкой и стогом не было ни одной неровности, и эта гладкая поверхность говорила, что по крайней мере два-три дня никто к стогу не приближался. Ахилл забрал чуть дальше от леса, чтоб, оставив справа и опушку, и стог, по прямой сразу выйти к нужному месту реки, но, чертыхнувшись, свернул снова в лес: по целине, где не было лыжни, идти оказалось и трудно, и медленно, потому что наст, на который Ахилл понадеялся, был непрочен и при каждом шаге проваливался. По лесу было дальше, но быстрее все же, и меньше тратилось сил, да к тому же Ахилл при свете, идущем с опушки, от поля, мог посматривать в сторону, — нет ли случайной, ушедшей куда-нибудь вбок лыжни, нет ли глубоких, совсем еще свежих следов, уводящих туда, к стене тьмы…
Отсюда до поселка километра два. «Ну что же, тут Славка вполне уже мог бы…» — начал убежденно рассуждать Ахилл и поразился тому, как деловито он подумал о Славкиной смерти.
У спуска к воде Ахилл снял лыжи и пошел по крутому откосу. Ботинки стали печатать в снегу рельефный рисунок подошв. Отлично, подумал Ахилл и вдруг представил комизм ситуации: он в роли детектива! Он ищет следы!..
Но следов, похоже, не было никаких. У кромки воды держался стеклянным навесом тонкий ледок, под которым булькали, лениво и призрачно перемещались распластанные воздушные пузыри. Открытый глинистый грунт был тоже всюду подернут игольчатыми нитями замерзшей влаги, которую к вечеру, едва ушло солнце, как схватило морозцем, — так никто и не потревожил. Вода тяжелым темным опененным медом лоснилась внутри омута, этой вымоины поперечником метров в десять, вдававшейся в берег, и это была как будто бадья, в которой глубоко работала мешалка, — крутила, перемешивала, затаскивала внутрь, на себя, и так уже все за долгие годы наладила, что медовая масса казалась упруго-стоячей, лишь чуть колебимой, как если бы, чуть тронутые, шевелились там, в бадье, жирные листья фикусов, филодендронов, агав, и по ним, по их накатанной глади, струилась едва заметным и вроде даже ненужным слоем вода. Эти сплетенные намертво лопасти гулкой воды, бубнящей в бочку омута немотствующее «гу-гу-гу-гу», заставили Ахилла простоять над ними, как в беспамятстве, минуту или две и очнуться лишь от видения: там, внутри, кружит Славика, и он, Ахилл, бросается за ним…
Он выбрался наверх — продрогший, с потерявшими уже чувствительность ногами. «Нельзя стоять, — сказал он себе. — Простудишься. Ну, и к черту. Буду болеть. Никого чтоб не видеть. Подите все в… Надоело, Ахилл, — на-до-е-ло…»
Он вышел снова на поле, и тут уже ничего не оставалось, как вспахивать наст: нужно было стянуть длинной хордой-прямой большую речную дугу, чтобы сразу попасть на мостик. Все вокруг было серо — и снег, и небо. Утро пришло бессолнечное, пустое. Дыхание вылетало изо рта с усилием, наверное, оттого, что в воздухе стояла влага. «Погода сменится, — опять подумал он, — потеплеет».
И тут его пронзило страхом: далеко через поле, прямо перед ним, там, где и был через реку мост, темнела зыбким пятнышком кучка людей, а чуть в стороне виднелся квадратик машины. Было заметно, как люди перемещались, ходили, что-то такое делали. Господи! Значит, искали или… уже нашли?!
Ахилл рванулся, ветер — тоже порывистый, сыроватый и плотный — стал выдувать из глаз за слезою слезу, от промерзших ступней пошла выше, к коленям, тупая боль, Ахилл каждый выдох делал со стоном и слышал сам, как жутко звучало его надрывное «ы!.. х-х… уы!.. х-х… уы-ых!..» — будто сдыхал кто-то рядом уже совсем безнадежный. Он разглядел солдат и увидал, что машина тоже была военная — «козлик», который, судя по всему, и привез их сюда. Метров за сто и они уже смотрели на него, а он все вглядывался, нет ли рядом с ними черного в снегу, нет ли лежащего, вытянутого неподвижно, но не было, и он сообразил сказать себе, что может лежать внизу, у речки, что, может, еще не подняли…
— Э, э!.. — попытался он крикнуть издали, но понял, что только хрипит, и его не слышат. Он подбежал, уже выдыхаясь совсем, вплотную к ним, остановился и, сняв рукавицу, отер глаза, потом отхаркнулся в снег.
— Ищете… из поселка?.. мальчика? — спросил он, глядя в их лица, — все белесые, пухлогубые — телятки-солдатики из деревень, всем по девятнадцать, не больше.
— Ищем, можно сказать, — осторожно ответил один. Еще один матюгнулся и презрительно процедил:
— Ищем… у пчелки в жопке.
— А что? — не зная о чем, спросил его Ахилл.
— А то… — все так же недовольно ответил солдатик. — Где искать-то? Покатили… Ну, погуляем, по крайности…
У Ахилла отлегло немного. Не нашли, только ищут. Но он сразу же заметил, что солдатики, их было пять человек, истоптали все и на мостике, и вокруг и уже побывали внизу, у реки, где берег тоже был весь в отпечатках армейских сапог.
— Ну, ребята, гляньте-ка, это все ваши, — показал он им на следы, — а когда подъехали, было что на мосту или сбоку тут, на спуске? От лыжных ботинок? Или от лыж?
Они помялись, обладатель сержантских нашивок сказал, что не видели. Да и не смотрели. Подъехали, стали заглядывать в воду, что еще?
— Унесло его, — убежденно сказал тот, что был настроен с мрачным недовольством. — Под лед затянуло, а весной найдут. Это как всегда.
— Так сказали ж, ружье у него, — возразили ему. — Чего в реку-то бросаться?
— А на хрен нас слали? — спросил мрачный.
Никто не ответил. Ахиллу дали «беломор», он закурил вместе со всеми.
— А ты из поселка? — спросил сержант. Ахилл кивнул. — Знал парнишку-то? — И так как Ахилл кивнул снова, продолжил: — Любовь, что ль? Или так, по дурости?
Ахилл не знал, что
