Отель «Тишина» - Аудур Ава Олафсдоттир
— Мама…
Задыхаясь от духоты в комнате, я подошел к окну, выходящему во двор; на подоконнике непрерывно мигали красные огни оставшейся с Рождества гирлянды.
На окне, которое нельзя было открывать, чтобы не впустить холодный воздух, висят шторы из маминой гостиной, я узнал рисунок, только она их подшила. Из окна можно наблюдать за катафалками, увозящими свой повседневный груз.
— Гудрун Лотос приходила в конце мая, конопатая, как яйцо ржанки, у нее диплом океанолога; ее парень рэпер, нюхает табак, и в ухе у него кольцо, но не обычное, а целая связка колец в мочке, добрый мальчик из Эскифьордура, не отходил от матери на смертном одре…
— Мама, все уже всё поняли…
— Некоторые мужчины так и не могут прийти в себя после того, как…
— Не нужно обращать внимание на все, что она говорит, — предостерегаю я девушку и открываю окно.
Затем мама забывает, что собиралась сказать, старается вспомнить, но не может и замолкает, как выдернутый из розетки радиоприемник. Через некоторое время она исчезает в другом мире и в другом времени, где ищет свою путеводную звезду. И вот она уже молодая девушка, потерявшая своих овец, затуманенный взгляд скользит по комнате, тени ползут по окрестным склонам.
Девушка бесшумно исчезает за дверью, а моя мать пытается настроить слуховой аппарат, настроиться на магнитное поле Земли, на волну времени.
Я стою у книжного шкафа и пробегаю глазами по корешкам книг: «Война и мир» Толстого, «Прощай, оружие!» Хемингуэя, «На Западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка, «Ночь» Эли Визеля, «Пожалуйте в газовую камеру» Тадеуша Боровского, «Выбор Софи» Уильяма Стайрона, «Без судьбы» Имре Кертеса, «Сказать жизни „Да!“: психолог в концлагере» Виктора Франкла, «Человек ли это?» Примо Леви. Беру с полки сборник стихов Пауля Целана «Фуга смерти», открываю:
…мы пьем тебя ночью, мы пьем тебя утром, утром мы пьем тебя, ночью пьем мы и пьем.
Засовываю книгу в карман и достаю «Первую мировую войну».
— С тех пор, как мое тело покинуло лоно матери, в мире было развязано пятьсот шестьдесят восемь войн, — донесся голос из кресла.
Трудно сказать, когда моя мать понимает, что происходит, потому что она как мигающее электричество, или как мерцающая свеча, или догорающий фитиль. Когда мне кажется, что он уже совсем потух, он неожиданно разгорается снова.
Когда девушка уходит, помогаю матери лечь в постель, держу ее под руку, а она волочит тапочки по светло-зеленому линолеуму. Сколько же она весит? Сорок килограммов? Легкий ветерок, а не то что сквозняк мог бы свалить ее с ног. Я отодвигаю в сторону две подушки, украшенные вышивкой, и пристраиваюсь на краю кровати. Мама откинулась назад, и ее тело утонуло в перине. На ночном столике стоят духи, которые я подарил ей на Рождество, «Eternity Now», потому что ее окружает Вечность. Мама держит меня за руку; синие вены, познавшие жизнь ладони, ногти, которые ей покрывают лаком раз в неделю.
Именно мама помогала мне с математикой в гимназии и никак не могла понять, что математика далеко не для всех открытая книга.
— Найти производную очень просто, — сказала она однажды.
И объяснила, как вычислять квадратный корень без калькулятора.
Квадратный корень из двух (√2) — это число, которое дает 2 при умножении само на себя. Поэтому мы ищем неизвестное x, удовлетворяющее следующему условию: x2 = 2. Далее мы видим, что х находится между 1,4 и 1,5, поскольку 1,42 = 1,96 < 2, а 1,52 = 2,25 > 2. Следующий шаг — проверить числа в этом промежутке, то есть 1,41, 1,42 и так далее до 1,49. Тогда выяснится, что 1,412 = 1,9881 < 2, а 1,422 = 2,0164 > 2. Таким образом, квадратный корень из двух — это число между 1,41 и 1,42.
— Уже заключили перемирие? — доносится вопрос из кровати.
Раз в неделю мама ходит к парикмахеру, и весеннее солнце через западное окно освещает ее красиво уложенные светло-фиолетовые волосы, она как одуванчик в его лучах.
— Шестьдесят миллионов погибло во Второй мировой, — продолжает она.
Разговаривать с мамой все равно что говорить с отсутствующим. Меня это устраивает, мне вполне достаточно чувствовать тепло живого тела. Убедившись, что она меня понимает, перехожу к сути визита:
— Я несчастен.
Мама гладит меня по ладони.
— Над нами нависла угроза войны, — говорит она и тут же добавляет: — Наполеон был в изоляции от самого себя. Жозефина была одинока в браке, как и я.
На книжном шкафу — ряд фотографий в рамочках, в основном Лотос в разном возрасте, по две моих и моего брата Логи. На первом снимке мне четыре года, я стою на стуле, одной рукой обняв маму за шею, она в голубой блузке с ниткой жемчуга на шее и темно-красной помадой на губах. Я подстрижен под ежика, другая рука в гипсе и на перевязи. Это мое самое старое воспоминание; в кость пришлось вставить штифт. Мама стоит рядом с органом. Что же мы отмечали? Ее день рождения? Вглядевшись, замечаю на заднем плане наряженную елку. Снимок был сделан сорок пять лет назад, у мальчика честное, открытое лицо.
На другой фотографии я на конфирмации. Рот полуоткрыт, я удивленно смотрю на фотографа, словно меня разбудил незнакомый человек, словно я еще не привык к миру, в котором родился. Это был мир с мебелью из тика и обоями в цветочек во всех комнатах, в остальном же черно-белый, как телевизор.
Я делаю последнюю, отчаянную попытку:
— Я не знаю, кто я. Я ничто, и у меня ничего нет.
— Твой папа не дожил до войны в Иране, Ираке, Афганистане, Украине, Сирии… до электростанции Каурахньюкар… до того, как расширили Миклубройт…
Она открывает ящик ночного столика и достает красную помаду.
Чуть позже я слышу, что она перешла к скандинавской истории:
— Хакон Воспитанник Адальстейна, Харальд Синезубый, Свейн Вилобородый, Кнут Могучий, Харальд Прекрасноволосый, Эйрик Кровавая Секира, Олав Трюггвасон…
Мама вдруг забеспокоилась и объявила мне, что занята.
Вот-вот начнутся новости, она приподнимается на локтях, чтобы включить радио и приобщиться к сегодняшним
