Пробуждение… - Павел Николаевич Чумаков-Гончаренко
–Это как так не случилось…? Тридцать лет и не случилось?!– с искренне не понимающим видом, поинтересовался, не унимаясь дед. Я уже начал в сердцах жалеть, что позволил ему развить эту тему и начал подбирать в мыслях выражения, чтобы не оскорбить старика и прекратить этот назойливый и неприятный от чего-то для меня разговор. Но он вдруг запнулся, словно сам осознал всю беспардонность своей любознательности и после непродолжительного колебания робко, даже как-то боязливо, спросил:
–А как же, оставит человек отца и мать, прилепится к жене, и будут двое одна плоть?
Только тут до меня дошло, я еле сдержал улыбку, старик то мой того, в глухомани, ку-ку, от старости сбрендил. Но тут же укорил себя, спохватившись, – нельзя смеяться над немощью и маразмом стариков. Еще неизвестно, что меня будет ожидать в его годы?! И как можно более вежливо и спокойно, впрочем, без особого оптимизма и надежды на понимание, сделал попытку разъяснить старику всю архаичность его, как мне тогда казалось, суждений:
–Ты пойми дед, то когда было, при царе Горохе?! Сейчас совсем другая жизнь, другие времена! Женишься семью содержать нужно, а жизнь стала дорогая, это очень накладно. Там дети пойдут, а дети в наше время дорогое удовольствие! Понимаете?– перешел я под конец на Вы, дабы подчеркнуть всю рассудительность и очевидность моих суждений и в то же время уважение к его возрасту.
–А-а-а, теперь понимаю!– закивал дед головой, обнадежив меня своей сообразительностью.
–Ну вот, видите!– обрадовался я, неожиданному здравомыслию старика.
–Теперь, по-ни-ма-ю,– протянул он вновь и тут же насторожил,– теперь понимаю…, откуда эта мерзость запустения!
–Какая мерзость запустения?– невольно поинтересовался я. Старик с удивлением посмотрел на меня, как будто стал подозревать, что это у меня неполадки с головой.
–А што, аль и взаправду не видишь?– и указывая на пустое пространство впереди, проговорил,– вон глянь ребятишки бегають…
"Точно сбрендил в этом захолустье!"– пронеслось у меня в голове и, не зная, что и сказать, честно ответил:
–Не вижу…
–И я не вижу,– немного успокоил меня дед и после некоторой паузы заключил,– а-а должны бегать!
И начал говорить тихим и печальным голосом, который походу его речи все возвышался и крепчал:
–Слыхал наверное, такую присказку: "дети наше будущее"? А коли, детей нет, то и будущего нет! А тем более здесь, в деревне,– и он указал пальцем себе под ноги, в направлении земли,– ведь деревня это корни нашего народа! Именно отсюда все и начиналось, отсюда все и питается живительной влагой, которая поддерживает и ввысь устремляет! И имя этой живительной влаги, этой силы – Вера народная! Отними веру, и корни гибнуть начнут! А коли они погибнут, дерево увянет, свалится и в труху превратится. А дерево это, наша матушка Россия! Так вот супостаты и сделали: вначале Веру отняли, за тем корни подрубили. Удобрениями всякими заливали-заливали, засыпали-засыпали, а теперь стоят маковки чешут и не поймут глупые, отчего оно усыхает! Ведь сбоку соседние кустарники после этих же действ цветут и плод приносят! А это никудышнее, как им кажется, вянет!– и он любовно похлопал ладонью по стволу дуба.– Вот ведь великан стоит! Какой молодец вымахал! А все потому что никакие профессора-вредители, ему расти, не помогали! Нужно же, в конце концов, понимать, што всякое растение своего ухода требует!– и старик умолк, устало понурив голову, словно он давно тащил на себе какую-то гору.
Я же подумал: «Этот старичок не так прост, как кажется, прямо какой-то деревенский философ! Как он меня ловко с детьми на выгоне подцепил?! А я-то уже начал думать, что он чокнутый. Мне почему-то, как наверное и большинству городского населения, всегда казалось, что в деревнях только хвосты коровам крутить умеют, да лапти вязать. А думать им в принципе и ни к чему, да они этим сильно и не заморачиваются. Старик же не переставая меня удивлять и словно читая мои мысли, вновь заговорил:
–Ты вот наверно хлопец думаешь, что я так, чудак, иль хфилософ какой?! А я только что вижу, то и говорю. Земля же она ведь словно живая, на ней трудиться надо. Понимаешь? Любить ее кормилицу нужно и лелеять! А не то худо будет! Ты знаешь, она ведь родненькая много повидала. Видывала и супостатов разных, захватчиков. Но народ наш несмотря ни на что ее любил, и она голубушка отвечала ему тем же, кормила его и никому окромя его не покорялась! Видывала она матушка и его победы, и поражения, славу и позор, смуту семнадцатого году, но такого сраму как сейчас – не видывала!– При последних словах высказанных очень эмоционально, дед словно перевоплотился и передо мной уже сидел не маленький ветхий старичок, а могучий кудесник! Лицо его преобразилось, приобретя черты строгие и даже жесткие. В глазах словно молнии, заблестели грозные огоньки. Он стал напоминать библейского пророка обличающего грехи мира.– Тот народ, которому она столько служила, случалось, и терпела от него, просто взял и забыл ее! Она же земля просто не может жить без детей! А дети ее, суть народы! И если какой испортится окончательно, что уже и толку от него не будет, то она другого сиротку приютит! В жизни оно так, никакая неблагодарность безнаказанною не остается! Тот, кто неблагодарен, тот сам себя и наказывает! Как говорится, наши грехи нас и осудят!
Дед умолк, словно выдохся. Склонил свою седую голову и в мгновение ока вновь превратился из пророка, в маленького, дряхлого старичка и даже как будто уменьшился в размерах. Молчал и я, почему-то мне стало не по себе. Перед глазами вновь стали проплывать покосившиеся заборы, заросшие бурьяном дворы, и черные, пустые глазницы окон, которые произвели на меня столь неприятное впечатление в дороге. После слов старика все эти тяжелые чувства снова всколыхнулись во мне с новой силой. Не знаю сколько мы сидели так, углубившись каждый в свои размышления, но потом старик вывел меня из раздумий, неожиданно бодрым и веселым голосом:
–Как зазноба поживает?!
–Какая зазноба?– не понял я.
–А у тебя их шо много?– спросил дед, улыбаясь, вновь превратившись в деревенского чудака.
–Да
