Николай Лейкин - Угловые

— Сейчасъ я съ ней поругался насчетъ дровъ, — сообщилъ Михайло, — Ну, да ладно… Какъ-нибудь рюмочкой задобримъ. Здѣсь въ посудинѣ малость осталось. Анна Сергѣевна! — крикнулъ онъ сосѣдкѣ Охлябиной, и когда та пришла, сказалъ ей, наливая рюмку. — На-ка, выкушай остатки. Говоритъ, остатки сладки, а у насъ дѣло къ тебѣ есть. Какъ, умница, писать насчетъ сапоговъ-то? Хочетъ она вотъ для Васютки.

— Да очень просто. Общество такое есть. Сейчасъ я дамъ писулечку… У меня записано, — отвѣчала Охлябиха, выпила налитую ей рюмку водки, поблагодарила и отерла губы рукавомъ. — Потомъ пріѣдетъ барыня или баринъ… Спросятъ, какъ и что… Прямо говорите, что вдова, трое дѣтей… «Ушли, молъ, они въ училище или за щепными на постройку». Паспорта не спрашиваютъ. Ну, и готова карета. Выдадутъ записку въ лавку, чтобъ дали сапоги… Васютка сходитъ, примѣритъ, возьметъ — вотъ и вся недолга.

Охлябиха сходила къ себѣ въ сундукъ и принесла замасленную записку, на которой былъ написанъ титулъ общества, выдающаго бѣднымъ сапоги и одежду.

— Ну, спасибо, милая, спасибо тебѣ,- поблагодарилъ ее Михайло и прибавилъ: — Вотъ ты за дрова-то ругалась, а сама на дровяныя деньги винцомъ попользовалась. Видишь, какъ хорошо. Да и еще тебя попотчуемъ, когда сапоги получимъ.

Охлябиха присѣла на стоявшій около кровати Марьи деревянный красный сундукъ и благодушно стала разсказывать, какъ хорошо о бѣдности публиковаться въ газетахъ., что молъ, такъ и такъ, бѣдная вдова съ четырьмя малолѣтними дѣтьми, страдающая ревматизмомъ.

— Ужъ лучше этого, дѣвушка, и не бываетъ. Особливо ежели передъ праздниками, — повѣствовала она. — Я видѣла, когда одну бабеночку опубликовали. Со всѣхъ сторонъ ей посыпалось. И жаренымъ, и паренымъ посыпалось. И деньгами, и вещами. Вотъ ужъ тутъ никакихъ прошеніевъ не надо. Лучше всякихъ прошеніевъ. И конфеты, и игрушки дѣтямъ… Право слово… Однихъ леденцовъ столько нанесли ей, что потомъ всѣ сосѣди ейныя недѣлю цѣлую чай пили съ леденцами вмѣсто сахару. Хорошая это вещь, но только трудно добиться этого… Ужъ я какъ старалась, какъ старалась — и ничего не могу. Главная статья, что у меня писаки-то газетнаго знакомаго нѣтъ. Вотъ бѣда… А такъ подавала я прошеніе въ газеты, во многія газеты прошенія подавала, деньги на прошенія потратила, а толку никакого. Не печатаюсь да и что ты хочешь!

Михайло задумался.

— Знавалъ я одного писателя… Въ угловой трактиръ онъ ходилъ, въ нашъ трактиръ, — припоминалъ Михайло. — Вотъ развѣ его розыскать и попросить? Но гдѣ его розыщешь?

Онъ поѣлъ, свернулъ изъ остатка табаку и бумаги такъ называемую «собачью ножку», закурилъ и завалился на койку отдыхать.

Марья стала вязать чулокъ.

— Чего ты на работу-то сегодня не пошелъ? — спрашивала она Михайлу. — Вѣдь звали тебя на сломку дома.

— Ахъ, не по мнѣ эта работа! — отвѣчалъ Михайло. — Нѣтъ у меня ни кожаныхъ рукавицъ, ничего нѣтъ. А такъ руки мерзнутъ. Да рукавицы можно-бы и достать, а работа-то не по мнѣ. Ну, что надсажаться? А вотъ если выйдетъ куда мѣсто въ швейцары — это я съ удовольствіемъ. Это я могу.

— Далось тебѣ это: въ швейцары!

— А что-же? Не трудная должность, хорошая должность.

Михайло сталъ засыпать.

IV

Послѣ двухъ часовъ дня явился изъ городского училища Васютка, сынъ Марьи, торговецъ счастьемъ на мостахъ. Это былъ тщедушный, захудалый мальчикъ лѣтъ двадцати, бѣлокурый, малокровный, съ красными золотушными слезящимися глазами. Одѣтъ онъ былъ плохо, въ потертое пальто съ короткими рукавами и рваную шапку съ большой головы.

— Мамка, я ѣсть хочу… — проговорилъ онъ, даже не поздоровавшись съ матерью.

— Дуракъ, да отчего-жъ ты не купилъ себѣ чего-нибудь въ лавочкѣ. Вѣдь я оставила тебѣ вчера отъ продажи твоего счастья гривенникъ. Да поди, ты самъ еще сколько-нибудь утаилъ, — равнодушно отвѣчала Марья, катая на скалкѣ на столѣ ручнымъ валькомъ грубое бѣлье и производя въ квартирѣ грохотъ. — Что-жъ я тебѣ, дураку, теперь дамъ? У меня ничего нѣтъ. Да и денегъ нѣтъ. Куда-же ты дѣвалъ гривенникъ? Вѣдь подзакусить въ школѣ тебѣ даютъ. Я выпросила тебѣ дармовые завтраки у учительницы.

— Мамка, похлебать-бы чего…

Мальчикъ сдѣлалъ просительную гримасу и утеръ красной отъ холода рукой мокрый, тоже красный носъ.

— Похлебать… Вишь ты, какой! Я сама сегодня не хлебала. Возьми вонъ, тамъ на подоконникѣ горбушка полубѣлаго осталась.

— Горяченькаго-бы чего-нибудь, мамка… — сказалъ Васютка, схвативъ, горбушку.

— Горяченькаго… Погоди, вотъ дяденька Михайло проснется, такъ чай пить будемъ.

— Да я не сплю… — откликнулся съ койки Михайло, потягиваясь. — Гдѣ тутъ спать, коли ты валькомъ возишь! Мертваго разбудить можно.

— Ну, вотъ погрызешь хлѣбца, такъ и бѣги въ трактиръ за кипяткомъ для чаю, — сказала сыну Марья. — Копѣйку я дамъ. Но куда ты вчерашній гривенникъ свой дѣвалъ? — допытывалась она.

Мальчикъ молчалъ и жевалъ хлѣбъ.

Поднялся Михаила и сѣлъ на койку.

— Куда ты гривенникъ дѣвалъ, пострѣленокъ? Отвѣчай, коли мать тебя спрашиваетъ! — строго и заспаннымъ голосомъ повторилъ онъ вопросъ, обращенный къ Васюткѣ.

Васютка огрызнулся.

— А тебѣ какое дѣло! Что ты за указчикъ? — сказалъ онъ.

— А! Ты еще грубить? А хочешь тряску? Хочешь, я выволочку съ поволочкой тебѣ задамъ?

— Не смѣешь!

— Я не смѣю? А вотъ я тебѣ покажу, поросенку!..

Михайло поднялся съ койки, выпрямился во весь ростъ и двинулся на Васютку.

— Ай, дерется! Михайло дерется! — завизжалъ Васютка и перебѣжалъ въ другой конецъ комнаты.

— Оставь! — остановила его Марья, протянувъ валекъ.

— Чего оставь? Какъ ты смѣешь мнѣ препятствовать! — закричалъ Михайло и вышибъ, изъ рукъ Марьи валекъ.

— Мой сынъ, а не твой.

— Такъ зачѣмъ-же онъ грубить? Сейчасъ допытай его, куда онъ гривенникъ дѣвалъ, а нѣтъ, я тебѣ и второй глазъ подправлю. Ну? Что тебѣ этотъ кулакъ приказываетъ?

Михаила поднесъ къ носу Марьи кулакъ. Та суетилась.

— Только ссоры да дрязги изъ-за тебя, чертенка… — слезливо обратилась она къ Васюткѣ. — Куда ты, дьяволенокъ, дѣвалъ гривенникъ? У тебя и отъ третьяго дня долженъ оставаться еще пятіалтынный. На пряникахъ и на леденцахъ проѣлъ? Сказывай, куда дѣлъ?

Васютка плакалъ.

— Куда… Я двугривенный на звѣзду спряталъ, — слезливо говорилъ онъ.

— На какую звѣзду, дьяволенокъ? — допытывался Михайло.

— Тебѣ не буду говорить. Скажу только мамкѣ. Что ты мнѣ? Ни кумъ, ни брать, ни сватъ. Только деньги отъ насъ отбираешь, — пробормоталъ сердито и сквозь слезы Васютка и перебѣжалъ еще въ болѣе дальній уголъ отъ Михаилы.

— Какова анаѳема треклятая! — заоралъ Михайло. — Нѣтъ, ужъ какъ ты хочешь, а я его оттаскаю.

Онъ ринулся къ Васюткѣ. Тотъ завизжалъ еще громче и полѣзъ подъ кровать. Михайло нагнулся и сталъ тащить его за ногу. Марья подскочила къ Михаилѣ.

— Побей лучше меня, а его не трогай. Лучше меня, — говорила она, держа Михаилу за руку.

— На вотъ, волчья снѣдь, коли напрашиваешься! Получай! — крикнулъ Михайло и такъ пихнулъ кулакомъ Марью въ подбородокъ, что та навзничь опрокинулась на койку.

— Убилъ! Убилъ, мерзавецъ! Ни за что убилъ!

Изъ другой комнаты выскочили жильцы и жилицы. Бородатый портной, въ оловянныхъ очкахъ, съ ремешкомъ на головѣ, и съ нитками на ухѣ, въ жилеткѣ и опоркахъ на босую ногу, говорилъ, стоя въ удивленіи:

— И что это у васъ за манера, что даже трезвые деретесь. Ну, пьяные, такъ оно понятно, а то трезвые…

— Только изъ-за этого она и должна Бога благодарить, что я трезвый. А будь пьяный, я ее изувѣчилъ-бы, халду несчастную! — угрожающе произносилъ Михайло и показывалъ Марьѣ кулакъ.

— Да вотъ изъ-за мальченка… — слезливо объясняла Марья жильцамъ и поправляла растрепанные волосы. — Онъ, Михайло, отца разыгрываетъ, а мальченка не хочетъ покориться,

— И не покорюсь. Какой онъ мнѣ отецъ! Онъ лѣшій, домовой, чортъ, даже хуже! — отвѣчалъ Васютка, продолжая плакать.

— Поговори еще у меня, такъ я тебѣ подъ хмельную руку вшивицу-то всю выщиплю! — грозилъ Васюткѣ Михайло и, обратясь къ Марьѣ, сказалъ:- А все-таки ты должна допытаться, куда щенокъ гривенникъ пѣвалъ. А то — попомни…

Марья покорилась и стала задавать сыну вопросы:

— Куда ты гривенникъ дѣлъ, глупый мальчикъ?

— Говорю, что на звѣзду припряталъ, — отвѣчалъ Васютка.

— На какую звѣзду?

— А вотъ, чтобъ на Рождество христославить.

— Христославить?

— Да… Съ нашими мальчиками изъ училища… Со звѣздой… Звѣзда такая бумажная, изъ цвѣтной и золотой бумаги… Надо склеить… Бумаги купить. Наши мальчики покажутъ… Они говорятъ, что хорошо можно собрать… По три копѣйки и по пятакамъ даютъ…

— Стало быть, деньги собирать будешь? — спросилъ Михайло, и хмурое, строгое лицо его прояснилось.