Всеволод Иванов - Канцлер
- Довольно, сударыня! Теперь я поняла вас. Сладкозвучный голос и ядовитые мысли. Вы под маской нежности несёте злобу и коварство. Я буду говорить с вами вашим языком. Тайна неиспытанного блаженства? Да! Она есть у меня. И она, во всяком случае, лучше тайны вашего сомнительного замужества...
Вошедший Горчаков добавил:
- Которую, кстати сказать, пора открыть вам, Нина Юлиановна! Слушайте же. Андрей Лукич Ахончев в продолжение двадцати с лишним лет торговал русскими конями и кожей в Европе. Когда он вступил во второй брак, ему было шестьдесят три, а вам, Ирина Ивановна?
- Двадцать пять.
- Тайны неиспытанного блаженства известны ей в более злостной форме, чем мне, старой деве, ваша светлость. Тайна малопривлекательная, ваша светлость,- попыталась уколоть Ахончеву Развозовская.
Горчаков посмотрел в её сторону:
- Вы хотите сказать, Нина Юлиановна, что такой брак отвратителен? И, однако, вы одобрите его. Мало того, восхититесь.
- Один китайский философ сказал, что человек может быть счастлив в любых положениях, кроме двух: когда его повернут вверх ногами и когда канцлер говорит загадками.
Горчаков произнес назидательно:
- Истина канцлеров огромна и способна внушить страх, если её спервоначалу не преподнести в загадочной форме. Истина Андрея Лукича Ахончева заключается в том, что во все времена своего пребывания в Европе Андрей Лукич был моим тайным агентом.
Развозовская воскликнула изумленно:
- Скупец, дисконтёр, коннозаводчик, картёжник?
- Добавьте, игрок на бегах и пьяница.
- И всё это - притворство?
- Мало того, жертва, подвиг, геройство.
Развозовская несколько неприлично указала на Ирину:
- И она?
- Так же, как и вы, Нина Юлиановна,- ответила та.
- Ну, князь, вы меня поразили.
- Последние годы мой друг Ахончев слабел. Он чересчур много работал это был первоклассный, талантливый и умный агент. Он презирал деньги, вино, великосветскую охоту, кутежи, а ему надо было пить, охотиться, сорить деньгами. Он же мечтал об Афоне, тишине гор, об одиночестве...
Развозовская всё никак не могла поверить в услышанное:
- Андрей Ахончев, выпивавший залпом бутылку вина и проигрывавший в десять минут десятки тысяч рублей?..
- Тому, кому нужно. Словом, Андрей Лукич хотел передать другому агенту свои связи, знания, опыт. В Москве, в славянском пансионе, воспитывалась умная, любящая Россию, красивая девушка. Эта девушка - сестра Райго Николова. Вы слышали о нём? Это болгарский мальчик, переплывший в бурю Дунай с целью известить русских о намерении турок переправиться через реку и напасть на русские войска. Я приказал этой девушке уехать в Софию, стать учительницей русского языка, а кутиле Ахончеву сделать вид, что он влюблён в неё, жениться на ней. Обоим моё приказание было чрезвычайно неприятно. Ахончев знал, что его дети, уже взрослые, не простят ему этого брака. Иринушка, может быть, имела кого-нибудь другого на примете...
Ирина Ивановна порывисто произнесла:
- Нет, нет!
- Они подчинились мне беспрекословно.
- Я, Ирина Ивановна...- Развозовская не находила слов.- Боже мой, как я ошиблась. Мне хочется расцеловать вас, как ближайшего друга...
Ирина Ивановна подхватила:
- Нет, как сестру!
Они вскочили, подбежали и заключили друг друга в объятия, поцеловались. Горчаков охладил их пыл:
- Вы представлены, и теперь можно приступить к деловой части нашей беседы. Я получил ещё одно подтверждение, что переговоры между Германией и Австро-Венгрией о союзе против России вступили в фазу весьма реальную. Документ переговоров находится или в имперской канцелярии у Бисмарка, или у австрийского министра иностранных дел графа Андраши. Что вам удалось, Нина Юлиановна, узнать по этому поводу у австрийцев?
- Вам известно, ваша светлость, что граф Андраши покровительствует полякам, живущим в Австрии...
-...как заклятым врагам России.
- Именно. Поляки поэтому пробрались в правительственную партию и мечтают поставить на место министра Андраши своего человека. Я сейчас приготовила для печати книгу о тяжелой унизительной жизни поляков в Австро-Венгрии. Материал яркий, простой, убедительный. Мой голос, смею сказать, слышен в Европе, и если моя книга выйдет, польской партии трудно будет взять портфель министра иностранных дел Австро-Венгрии, их будут считать предателями.
- И поляки желают?..
- Уничтожения моей книги и запрета на появление серии моих статей.
- На тему?
- О процветании поляков под скипетром Франца Иосифа.
- Но разве полякам самим не интересно опубликовать текст переговоров? Война с Россией вряд ли популярна среди австрийских славян, а тем более сейчас, после того, как мы освободили Болгарию и Сербию. В случае опубликования текста граф Андраши уйдёт в отставку.
- Да, Андраши уйдёт, а мои статьи поставят на его место поляка. И выходит, что ради получения текста переговоров я должна изменить не только славянству, но и России. Хотя я никогда не вернусь в Россию...
- Тем не менее это - прискорбное событие. Я понимаю ваши колебания, Нина Юлиановна. Поляки, как всегда, много запрашивают, а вы, как всегда, щедры. Я уверен, что Ирина Ивановна дешевле купила немцев.
Ахончева покачала головой печально:
- Я разговаривала с клерикалами. Они от меня требуют векселя...
- Ваши векселя?
- Те векселя, которые мне подарил перед смертью Андрей Лукич. Они выданы ему видным сановным немцем... Их на восемьдесят тысяч... Клерикалам надо его разорить. Они сразу предъявят эти векселя к оплате, и сановный немец разорён.
- Прекрасно. Отдайте векселя. Что, вы колеблетесь?
- Нет, я отдам.
- Однако в вашем голосе я чувствую колебание.
- Приехали наследники моего мужа. И... пропала вексельная книга... у душеприказчика... а в вексельной книге покойный отметил выдачу мне векселей... нигде больше... Мне не хотелось бы, чтобы обо мне родственники думали дурно... я теперь так одинока! И я предполагала вернуть им векселя...
- Превосходно. Верните векселя, а клерикалам дайте деньги. Я вам сейчас напишу чек.
- Клерикалам не нужны деньги, они хотят векселя.
- Тогда отдайте деньгами родственникам.
- Получится, что я украла векселя, сбыла их и, испугавшись, возвращаю деньгами.
- А разве возвращённые вами векселя ваши родственники не будут считать возвращёнными под угрозой суда?
- Нет, есть возможность...
- Тяжёлые условия. Я подумаю и скажу вам через полчаса. А пока прошу выполнить следующую работу. Сегодня фельдъегерь привёз от государя карту крайних наших уступок. Вот она. Видите, Петербург совершенно потерял голову. Они уже готовы уступить Бессарабию и Батум! А я... не уступлю. И Россия тоже не уступит! И не могу я показывать эту карту лорду Биконсфильду!
- Как же быть, ваша светлость? - спросила Развозовская.
- Вот другой экземпляр карты. Разница в цвете переплёта. И вот мой план уступок.- Принялся чертить на листе бумаги.
- Бессарабия наша? Батум наш? - спросила уже Ахончева.
- Не подталкивайте моей руки, дитя. Я знаю, какую я веду линию. И эту мою линию вы переведёте на мой экземпляр карты, а императорский...- Горчаков положил бумагу на стол.- Я бы сам начертил, но руки старческие дрожат.
- Мы начертим, ваша светлость,- сказала Ахончева.
- И мгновенно. Я - каллиграф,- дополнила Развозовская.
- А я - учительница чистописания.
- Вижу, вы подружились. Признаться, я трепещу за неё, Нина Юлиановна. Немцы жестоки, и, пока был жив мой друг Андрей Лукич, я был спокоен за неё. Я её люблю, как дочь, я надеялся на её изворотливость, смелость, находчивость...
- О, и ей не занимать стать смелости, Александр Михайлович.Развозовская развернула карту.- Ири- нушка, вы ведите линию с юга, а я - с севера.
Обе взяли карандаши, линейки. Горчаков, увидя это, произнёс, зевая:
- Ведите линию, ведите.
Старик сел в кресло, протянул задумчиво:
- А сейчас за столом Берлинского конгресса тоже ведётся линия. По этой линии выходит, что русское влияние на Балканах растёт по мере того, как Бисмарк даёт ему расти, и что положение русских в Софии непоколебимо, пока Бисмарк его не поколебал. Если б мне сорок, а не восемьдесят лет... Боже мой, как летят годы! Давно ли вот так, рядом, стоял... Это было во время его ссылки в Михайловском... Пушкин. И читал мне стихи. А давно ли парты, лицей и вот здесь - опять Пушкин... Дельвиг... и этот, с длинной фамилией и длинными ногами, Кюхельбекер. И вот с того времени прошло больше шестидесяти...- Он закрыл глаза.
Развозовская тихо обратилась к Ахончевой:
- Заснул? Уйти?
- Нет, он проснётся от шагов. Будем говорить шёпотом.
- Я очень рада, что подружилась с вами, Иринушка. Чувствую, старость близка.
- Ну, какая же старость? Мы с вами однолетки. И вы так прекрасны, Нина. И неужели вы навсегда отказались от любви?
- Навсегда. Поэтому я не встречаюсь с женихом. Я вся отдалась труду. Это нелегко. Одиночество... словно держишь в руках бурю... но, прекрасно! Нет выше наслаждения, как быть одиноким и могучим творцом!- Обернулась к карте.- Нет, нет, устья Дуная остаются за румынами, куда вы ведёте?