Алексей Писемский - Избранные письма
Вот тебе мое первое морское путешествие. На той неделе я, вероятно, поеду в море настоящее, в Баку. Во всяком случае ты не беспокойся: все это только беспокойно, но совершенно безопасно, потому что делается людьми опытными и моряками хорошими. Детей целую и благословляю, Надежде Аполлоновне{575} и Маше поклонись. Обнимаю тебя.
Твой Писемский.
25 марта
Адрес мой: в Астрахань на мое имя.
Сбереги это мое письмо! Адресую по твоему письму в Галич.
А.Н.ОСТРОВСКОМУ
[15 февраля 1857 г., С.-Петербург].
Любезный друг,
Александр Николаевич!
Посылаю два экз. моей "Старой Барыни", из которых один тебе, а другой передай от меня Садовскому. Твои сценки в "Современнике" я прочитал{576} и прочитал с удовольствием, и когда я читал их другим, - все хохотали; но мнение большинства литературного таково, что в них ты повторяешься; хотя в то же время все очень хорошо убеждены, что виноват в этом случае не ты, а среда, и душевное желание всех людей, тебя любящих и понимающих, чтоб ты переходил в другие сферы: на одной среде ни один из больших европейских и русских писателей не останавливался, потому что это сверх творческих средств. Если мы и не мастера первого разряда, то все-таки в нас есть настолько душевных сил, чтобы переходить из одной среды в другую. Если же ты этого не можешь сделать, то знакомься больше и больше с купеческим бытом более высшим; или, наконец, отчего ты не займешься мужиком, которого ты, я знаю, - знаешь? Говорят, твоя новая комедия{576} из чинов быта. Я радуюсь заранее. Знаю, что у тебя сюжет созрел, но выполнил ли ты, как большой маэстро по драматической части, со всей подробностью и объективностью характер? Читал ли ты критич. разборы Дружинина{576}, где он говорит, что ты, Толстой и я - представители направления, независимого от критик. В какой мере это справедливо, я не могу судить, но уже и то хорошо, что нас определили независимыми от критик. Григорович, приехавший в Петербург, первым долгом обнародовал везде, что А.А.Григорьев пропал без вести и что его ищут чрез полицию. Не знавши этого, я встретился с Григоровичем в магазине Печаткина{576} и, по известной тебе моей к нему симпатии, обругал его за весь его литературный блуд, и он теперь скрылся у И.А.Гончарова и ругает меня как свинью, которая не умеет себя держать в обществе, а при встрече со мной - побаивается меня. Если ты можешь приехать в Петербург, приезжай; мы с тобой, может быть, что-нибудь и сделаем тут, тем более, что на плечах "Современник". Боткин здесь пакостит, насколько он может пакостить. Все это до такой степени возмутило меня - чего при нашем бесценном Иване Сергеевиче не бывало, - возмутило так, что я, кроме ругани, ничего этим господам не говорю.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Затем прощай и не повторяйся так, как ты повторился в твоем последнем произведении.
Подписал Алексей Писемский.
Литературный секретарь И.Горбунов.
А.Н.ОСТРОВСКОМУ
[30 марта 1857 г., С.-Петербург].
Любезный друг,
Александр Николаевич!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Старший ребенок мой, Павел, болен: у него холодная опухоль локтя на правой руке, болезнь, которая часто кончается отнятием руки. Бедная жена моя убита всем этим, но еще бодрится, тогда как я падаю духом окончательно! Обе комедии здесь твои пользуются полным успехом{577}. Личное мое мнение об них вот тебе самое откровенное: в "Сне в праздничный день" лицо Бальзаминова недотанцовано в представлении автора. В первой сцене - прижиганье уха совершенно водевильный прием, а прочие лица все превосходны, особенно две девки; я так и чувствую от них здоровый женский запах. Во второй комедии самая картина исполнена и жизни, и бойких типов, и, наконец, нравственной глубины, но все это вставлено в рамку, т.е. в 1-е и 5-е действия, совершенно мозговую, сделанную, а не созданную, и потому именно, что в них играют роли пара Вишневских - оба эти лица по грамматичности их изложения совершенные гробы, но это бы еще ничего: не создашь всех лиц, другие можно и попридумать, - но дело в том, что они очень много говорят, их надобно сократить: пусть они только самой необходимой стороной касаются комедии. С концом пьесы я тоже не согласен: Жданов не должен был бы выйти победителем, а должен был бы пасть. Смысл комедии был бы, по-моему, многозначительнее и глубже; я нарочно пишу тебе самые отрицательные стороны твоих пьес, чтобы ты принял это в расчет при вторичном их издании или при постановке на сцену: личных курителей и печатных ругателей найдется много у тебя и без меня. Денежная необходимость заставила меня вспомнить мой первый роман "Виновата ли она?"{577}. Я прочитал его совершенно, как чужое произведение, и он мне понравился: мне уж теперь с таким запалом не написать; много, конечно, в нем совершенно драло мои уши, как, например, вся похабщина, которую я где совсем вырвал, где смягчил; не веря, впрочем, себе, стал читать редакторству и критикам - все хвалят и "Биб. для чтения", если только Фрейганг пропустит, дает мне за него 3000 руб. сереб. - сумма, которая меня обеспечит более чем на год и даст мне хоть некоторое время не думать о проклятых деньгах. Теперь о твоих делах. Уваров, говорят, назначил{578} 3000 руб. сереб. пожизненной пенсии тому, кто напишет лучшую комедию или драму: пиши-ка, брат! А я, впрочем, распространяю мысль, что нельзя ли тебе отдать премии без писания, так как по этой части тобой много написано и без того, а то, чего доброго, нажарит Потехин драму или Сологуб комедию, да и возьмут. Прощай, поклонись всему, кому знаешь.
Твой Писемский.
1857 года. Марта 30-го
А.Н.ОСТРОВСКОМУ
[8 ноября 1857 г., С.-Петербург].
Любезный друг,
Александр Николаевич!
Во-первых, спасибо за радушный прием; теперь о пьесе твоей "Доходное место". По приезде моем в Петербург я узнал, что я тоже назначен членом Комитета{578}, и, разумеется, воспользовался сим. Поехал к председателю, который теперь Никитенко, и настоял на том, чтобы в следующую субботу открылось заседание, и пьеса твоя, как читанная всеми, сейчас же будет пропущена. Поклонись от меня всем, и всех от глубины души моей целую я заочно и благодарю за ласковой и радушной прием. Алмазову, вероятно, я сегодня же буду писать. Прощай, Агафье Ивановне делаю ручкой.
Твой Писемский.
Пятница. 8 ноября.
П.А.ПЛЕТНЕВУ
[10 октября 1860 г., С.-Петербург].
Милостивый государь,
Петр Александрович!
Позвольте мне представить Вам экземплярчик моей драмы "Горькая судьбина" и еще раз поблагодарить Вас за ваше лестное для меня внимание к ней. Память об этом я сохраню навсегда, как о величайшей чести, которую когда-либо я надеялся заслужить моими слабыми трудами.
Вы были другом и советником Пушкина и Гоголя и поверьте, что ваше ободрение для нас (юнейших и далеко ниже стоящих перед этими великими маэстро) дороже самого громкого успеха в публике, часто создающей себе, бог знает за что и почему, кумирчики.
Засим, прося принять уверение в совершенном моем почтении, имею честь пребыть
покорнейшим слугой.
А.Писемский.
10 октября 1860 г.
А.А.КРАЕВСКОМУ{579}
[Лето 1861 г.].
Милостивый государь,
Андрей Александрович!
Прошу Вас сообщить гг. Литераторам мое мнение касательно перемены цензуры: в настоящем своем виде она существовать не может, так как только понижает Литературу: все, что составляет серьезную мысль, она запрещает, все, что мелко, пошло, под ее благодетельным влиянием расцветает роскошными букетами; но, с другой стороны, и касательно цензуры карательной мы должны поступить осторожно и, как я полагаю, прежде чем изъявлять на нее свое желание, мы должны бы спросить о тех законах, по которым нас будут карать, и о составе того судилища, где нас будут судить, и во всяком случае мы в этом деле лица угнетенные и должны заявлять только свои права и желания, не соображаясь с требованием правительства, которых мы не знаем и которые оно, вероятно, само не пропустит. Мы же, как мне кажется, должны просить: 1) права переводить все сочинения, вышедшие на иностранных языках, так как они и без того не скрываются от русской публики, почти подряд знающей иностранные языки и преспокойно покупающей эти книги у книгопродавцев и при поездках за границу; но переведенные, они если и больше огласятся, то, вероятно, в критических статьях вызовут и реакцию против себя; 2) права рассуждать об всевозможных формах правительств, что почти и делается теперь, но только в недомолвках, которые только раздражают читателей, заставляя его предполагать бог знает какую премудрость между строками; 3) права излагать в совершенной полноте все философские системы, будь автор Деист, Идеалист, Материалист. В этом случае правительству опять следует поставить на вид то, что мысль может уничтожаться только мыслью, а не квартальными и цензорами; 4) допустить сатиру в самых широких размерах. Касательно ограничения пускай не допущено будет никакой нахальной личности ни в отношении правительственных лиц; ни в отношении частных. Из всего этого, разумеется, у нас половину отрежут, но все-таки мы ничего иного желать не можем и не должны. Предположить соединение предостерегательной цензуры и карательной нелепо - это значит прямо идти на то, чтобы вас били с двух боков; пусть оно лучше остается, как теперь идет: цензора еще обмануть можно, а сам-то себя не обманешь! Но опять повторяю, что покуда не будем знать положительно тех законов, по которым нас будут казнить, то мы и в пользу карательной цензуры не должны говорить ни слова, ни звука!
