Георгий Осипов - Майская ночь лемуров
И вот мы танцуем под "Rebel-Rowser" и обмениваемся засосами со Светой Ибис. Она не оказывает сопротивления, и отвечает как смазанный экспонат в каирском музее. У нее очень гладкие бока и спина, очень крепкая и упругая задница. Это пневматическая упругость цеппелина, в отличии от бездыханной околелости тварей (недаром stiff мужского рода) моего пола, мне нравится. Я засовываю ее руку себе под джинсы и ловлю губами ее свежий язык (вот, что надо отрезать стареющим соскам). Теперь уже играет "Get It On" и после нескольких рывков под барабаны припева, я кончаю чернилами на ударе гонга, и со шлепком по афросраке школьницы говорю ее голосом: "You`re dirty sweet, you`re my girl". А мокрое пятно, растекаясь под первые такты такого старомодного, в эпоху "Jeepster" (78-ой год, бэби), выглядит при свете луны фиолетово.
Холодные и очень соленые воды Азовского моря, кишащие вредными микроорганизмами, разбавленные мочой славян, свиней, собак, евреев, турок, моряков, всех не перечислить, скрывали под собою на не очень глубоком дне подъемный агрегат и праздничные буквы имени Lucifer, чтобы вытолкнуть их на заре вместо пустого солнца, уже под иною твердью, как вытолкнул некогда мою руку "Боллрум Блитц".
Восход Люцифера утром не состоялся. Солнышко над покойным морем, такое ненавистное и чужое мне ночью, светило вполне приветливо. Я потянулся и вложил себе в рот лепесток жуйки (из того самого блока, что Азизян зажопил у Васи-Колхозника, и из-за которого потом выйдет столько вони). Высохшее "семя", пролитое благодаря обезьяньей хватке девицы Ибис, за время сна обернулось крахмальным пятном, похожим на очертания северного острова. Могильник сперматозоидов. Я подумал, что проливающий мимо влагалища молодой человек и солдат, стреляющий мимо чем-то меж собою похожи.
"Я держала Гарика за хуй", - может теперь рассказывать подружкам Света Ибис. Я расправил и вытряс свою "подушку" - джинсовую куртку "Уоллис", ту, что у меня сначала выпросит Рабинович, чтобы сразу же вернуть, а затем диссидент-аферист Сасов уговорит меня пропить ее на 11-ом этаже "Интуриста", и я без колебаний соглашусь, чтобы только ощутить, как пропивают красивую, с зеленоватым отливом куртку "Уоллис". Я накинул ее на плечи и направился в лес. Там уже бродил наш классный руководитель Леонид Терентьевич. "Здравствуй, Терентьев", - подумал я, припомнив приветствие Жакова, на которого похож Краут, в "Ошибке Резидента", но отступать было поздно. Мы обменялись утренними любезностями, и какую-то часть пути прошагали рядом. Мне не хотелось, чтобы он засек пятно у меня на джинсах. "Дывысь, Iгорэ, зайка!" - горячо прошептал учитель и указал пальцем на действительно серого зайца, сидевшего на холмике в полсотне шагов. "Чудесно", - пробормотал я, как-то рассеянно, и пошел назад в лагерь.
В горле першило, хотелось чаю. Ведь вчера ночью я еще пел девочкам и рок-н-роллы Литтлы Ричарда: Как всегда, захотелось вдруг показать себя с неожиданной стороны. Хижа и барышни замахали мне с подстилки руками, я увидел дымящиеся чашки, и поспешил к ним:
Здание дома отдыха какого-то таинственного предприятия заслоняло собою заброшенный садик на треугольном подобии полуостровка, уходящего своим внешним углом в открытое море. Девочкам, как оказалось, было дозволено сторожем или дворецким, которого никто не видел, переночевать внутри особняка. Завороженный плеском волн и змеевидными извивами мертвых сорняков, застывших в полуразвеянных морским ветром могилах розовых кустов, я медлительно ласкал грудь Светы Ибис, угадывая, как покорно прогнется тяжелая масса ее тела в замкнутой изнутри камере моей спальни, как ее широкий негроидный зад будет двигаться в такт пульсирующим динамикам моих колонок-"гробов". Она получала удовольствие от моих прикосновений безмолвно, ее лицо было серьезно и сосредоточенно. Я убрал руки с ее широких, как ее глаза, сосков. "Еще", - коротко промолвила Света, не глядя на меня.
Будущие юристы сидели на дереве и, обвив ногами его тонкий искривленный ствол, о чем-то беседовали. Сокрытый от нас особняком, так же как, если смотреть со стороны леса, садик мертвых растений, мы знали, уже стоял на поляне автобус. Кто и как, и когда в последний раз занимался в этом месте любовью - высунув язык, сутулясь, сплевывая? Сколько любовников, выступив в этих местах, уже превратились в скелеты, как сорняки, те, что задушили эти розовые кусты...
Во всяком случае здесь не так противно, как в Крыму, куда жадная интеллигенция ломится на мотоциклах, а то и на великах - ради чего!? Чтобы отсераться на корточках в кустах, а не на унитазе, - выпалил я в пылающее лицо Светы Ибис, давая понять таким образом, что пора сматывать наши удочки.
Автобус за три часа домчал нас до Запор-сити. Тепло распрощавшись с ребятами и подмигнув девице Ибис, я спрыгнул на асфальт площади Свободы. Сумка без бутылок и еды была совсем легкая. Клумба перед памятником Дзержинскому оказалась засажена новыми породистыми тюльпанами. Ведь сегодня 9 мая - День Победы. На плоской скамье, где Азизян иногда обменивался порнографией, теперь сидела хуна с поселка в синемалиновой трикотажной кофте "феррари". Из окна девятиэтажного дома хуярила "Чао, бамбино, сорри". Кто-то уже начал отмечать годовщину Гибели Третьего Райха.
По дороге домой я купил две бутылки пива. Приняв душ, я побрился и съел яичницу. Потом я поставил на проигрыватель "Огайо плэйерс" и завалился с пивом на диван рассматривать бритоголовую негритянку на обложке от диска. У памятника танку начинался митинг. По улице прошел духовой оркестр. Перевернув "Огайо плэйерс" на другую сторону, я допил пиво и снова улегся на диван. Чуть погодя я уснул.
За окном было еще светло, но чувствовалось, что уже вечер. Меня разбудил телефонный звонок. Я снял трубку. В ней сигналили и жужжали автомобили, заглушая гомон праздничной толпы.
- Але, папа, это ты? - окликнул меня взволнованный голос Нападающего.
- Скажи ему, ше мы..., - окончания фразы я не разобрал из-за шума, но узнал по голосу Азизяна, и тотчас припомнил все, о чем мы договаривались еще на прошлой неделе. Дело в том, что предки Нападающего должны были уехать на праздники, и он оставался один в своей двухкомнатной квартире под самой крышей без чердака, от чего летом в его комнате всегда очень жарко.
Напиваться в хате Нападающего, когда его родители уезжали в село, было довольно приятным занятием, все происходило спокойно, если не приваливал никто лишний. Мы могли до рассвета базарить про секс и поп-музыку, порнографию и советскую власть (единственное, чего не терпел Нападающий, разговоры про мертвецов - у него от них "начинались страхи"), заменяя пустые бутылки на полные и выкуривая бесчисленное количество сигарет. Но пьянка с участием Азизяна неминуемо должна была превратиться в пытку. Во-первых, мы помнили про его манеру зассаться побыстрее, чтобы потом обрыгать стены помещения, куда его имели глупость пригласить. Заблевав все, что не могло от него спрятаться, он закатывал глаза, так что оставались в глазницах одни белки, и валился на пол, словно закончилось действие колдовства, призванного временно поддерживать в нем жизнь. Азизян же без чувств угнетал не меньше покойника. Во-вторых, Азизян - это Азизян; даже и без рыголетто он найдет, чем обосрать. Что-нибудь вытащит из-под стекла или опрокинет. Прибор для выведения других приборов из строя или хотя бы равновесия - вот что такое Азизян.
Но на 9-е мая они с Нападающим задумали не простой забух, а операцию с участием существ противоположного пола, в ходе которой, якобы, должно произойти воплощение половых фантазий этих двух неутомимых визионеров. Я также оказался приглашен принять участие в этом нелепом и никому из гомоэротических, начинающих спиваться мастурбантов, не нужном на самом деле опыте. Я сразу понял, когда ответил на бесовский (Бес - одно из прозвищ Азизяна) звонок, что все позитивные вибрации, полученные в ожидании восходящего Люцифера на Азовском море, уйдут сегодня ночью под потолок светелки Нападающего, такой низкий, что до него долетает малафья и пристает перхоть.
Первый раз Нападающий осквернил свое жилье и привел с автовокзала какую-то рогатую соску еще в прошлом году и при похожих обстоятельствах. Целый вечер мы обсуждали с ним возможные варианты съема, и, наконец, в девять я отправился в "Дiрку" смотреть грустную романтику "Разбитые мечты" с Дани Робэн и Жаном Марэ, а Нападающий, поправляя прическу, спрыснутую маминым лаком для волос, нырнул в душистую аллею сквера...
Фильм мне очень понравился, в особенности фраза: "Нос блестит - товар не идет". Лет через десять, уже при Горбатом извлекут откуда-то еще один старый фильм с этим дуэтом - "Жюльетту". И в нем тоже прозвучат по крайне мере две удачные реплики: "Что вечером правда - то утром ложь" и еще про "вазы без букетов и женщин без улыбок". Между прочим будущий Фантомаса Марэ позировал знаменитому скульптору Арно Брекеру. Но кто сейчас запоминает элегантные афоризмы европейских влюбленных?
