Лидия Чуковская - Открытые письма
Вот в чем причина причин; вот где ключ к пониманию судьбы А.Солженицына. Он смолоду, раньше других, разгадал Сталина; возмужав, сделавшись писателем, начал разоблачать сталинщи-ну не только в дневниках и письмах. Вот причина гонений на него в прошлые времена и горест-ных особенностей его литературной биографии - в наши...
"Литературная Газета" в той же статье об идейной борьбе и ответственности, с полнейшей безответственностью и не утруждая себя доказательствами, называет роман "В круге первом" - клеветническим.
Не потому ли, что, среди других заплечных дел мастеров, там выведен в том же качестве Сталин?
"А разве нельзя, - спросит читатель, - разоблачать Сталина?"
Инструкции такой я не читала, распоряжения такого не слышала, но, судя по всему, оно существует. Судя по тому, хотя бы, что вот уже несколько лет редакции, за редчайшими исклю-чениями, аккуратно вычеркивают из всех статей упоминания о гибели наших соотечественников в сталинских лагерях и тюрьмах. "Нам разъяснили, - любезно сообщил мне один редактор, - что если каждый раз указывать, у читателя может создаться впечатление, будто их было слишком много".
Их - то есть заключенных. Погибших.
Ну как же при таких разъяснениях печатать "В круге первом", роман Солженицына, где основное действие происходит в стенах спецтюрьмы в Москве, тюрьмы, куда собрана техничес-кая, инженерная, филологическая интеллигенция из несметных тюрем и лагерей Сибири? У читателя в самом деле может создаться впечатление, что их было много, слишком много! Гораздо естественнее в наши дни звучит хвала Сталину, изделия С.Смирнова. Про это произведение "Литературная Газета" не напишет, что оно клеветническое.
Вот как изображает С.Смирнов похороны своего героя:
И тогда,
возвышенный над каждым,
Он ушел от нас не одинок:
Сотни душ растоптанных сограждан
Траурный составили венок.
Читатель должен ясно представлять себе, при какой погоде совершаются попытки романа "В круге первом" и повести "Раковый корпус" появиться на свет. Погода такая: можно напечатать в толстом журнале, что растоптанные люди - венок.
Утром просыпаясь, и вечером, засыпая, мы должны помнить: гениальный "Реквием" Анны Ахматовой, этот плач обо всех замученных и убиенных, до сих пор не напечатан, а кособокие вирши С.Смирнова, этот плач на гробе их мучителя, беспрепятственно опубликован в журнале "Москва", 1967, № 10, с. 29.
Вот какая у нас нынче погода!
С точки зрения цензур и редакций в стихах С.Смирнова все обстоит благополучно: они там не упомянуты - те, кого успел растоптать Сталин до своих похорон.
Рассказав о XX съезде партии ("Мы потом сошлись в Колонном зале Лучший цвет завода и села"), Смирнов мимоходом осуждает культ личности, но, тем не менее, от самой личности продолжает оставаться в восторге:
Да!
В таких
буквально - людях-глыбах,
До вершин вознесшихся не вдруг,
Надо
не замалчивать ошибок,
Но и не зачеркивать заслуг.
Вряд ли истребление миллионов неповинных людей С.Смирнов осмеливается считать заслу-гой Сталина. Стало быть, оно в его глазах "ошибка". Не преступление против человечности, за которое должны нести ответственность сообщники сталинских злодейств; не зверство; не самая грандиозная провокация, какую когда-либо знала история, - провокация, едва не сбившая с толку целый народ, - а деликатненько: "ошибка" (со стороны "буквально" человека-"глыбы", до вершин вознесшейся "не вдруг").
В дальнейших строках С.Смирнов признаётся, что он еще не знает объективной истины о Сталине. Ну уж если до сих пор не знает - тут уж, боюсь, ему не поможешь ничем. Вот разве что: не почитать ли ему Солженицына?
Я вовсе не намерена сводить все богатство философского, социального, нравственного содержания солженицынских книг к разоблачению сталинщины. Для них это слишком узко. И если я подчеркиваю сейчас антисталинскую направленность произведений А.Солженицына, то лишь потому, что "Литературная Газета" о ней ни слова, а между тем в ней-то и зарыта собака. В ней - и в перемене погоды.
В 1964 году на роман "В круге первом" с автором заключил договор журнал "Новый мир". Сегодня, в 1968 году "Литературная Газета" сообщает, что роман - это "злостная клевета на наш общественный строй". Что же переменилось? Роман? Нет. Строй? Тоже нет! Наше прошлое? Оно неизменяемо. Изменилась погода, дана новая беззвучная команда: окутать прошедшее туманом. Не расслышав этой беззвучной команды, читатель не поймет, почему не напечатаны до сих пор ни "Раковый корпус", ни "В круге первом". Почему у автора два года назад конфискован архив и до сих пор не возвращен ему. Почему перестали выдавать в библиотеках "Один день Ивана Денисо-вича". (Их там , слишком много!) Почему на специальных инструктажах планомерно, из года в год, распространяются о Солженицыне злобные выдумки: сотрудничал с немцами! был в плену! уголовник, блатной! шизофреник!
Надо ведь изобрести способ расправиться с писателем, который продолжает разоблачать сталинщину уже после того, как дана команда забыть о ней. Нет, конечно, вспоминать можно, но лишь по-смирновски, вот на такой манер:
Всенародно,
в октябре и мае,
Мы сверяли чувства по нему
И стоял он, руку поднимая,
Равный громовержцу самому.
В повести "Раковый корпус" Сталин не изображен. Это скорее философская, нежели истори-ческая повесть. Тут, как в повести Льва Толстого "Смерть Ивана Ильича", автор ставит своих героев лицом к лицу со смертью и каждого принуждает оглянуться на прожитую жизнь и задуматься над ее смыслом. Над смыслом жизни - своей и общей.
Материал для таких раздумий богатейший: палата ракового корпуса - это в сущности палата смертников. Но Солженицын не был бы могучим художником, если бы проблемы, в изобилии поднятые им на страницах повести, не воплощались в живых людях, чьи характеры и биографии оглушают своей подлинностью; если бы каждое изображенное им жизненное положение, каждая созданная им страница не преподносила читателю крепчайший настой действительной жизни. (Одно из свойств солженицынской прозы: рядом с нею чуть ли не всякая другая кажется недостаточно правдивой.) Действие в "Раковом корпусе" происходит в 1955 году. Сталин уже умер, носятся слухи о приближающемся падении застенка. Проникают эти слухи и в больницу. А тут, среди больных и здоровых, немало лиц, так или иначе прикосновенных к миру лагерей и тюрем, - Костоглотов, бывший заключенный, ныне ссыльный; уборщица - из ссыльных; бывший лагерный десятник; а также завотделом кадров Русанов, причастный к лагерям, так сказать, с иного конца: он - поставщик свежей человечины в сталинские лагеря смерти. (Попутно, когда ему понадобилась комната с балконом, Русанов упек в лагерь и своего друга, соседа по квартире, написав на него вместе с женой семейный донос.) В туго завязанном жизненном узле переплета-ются не только судьбы - мысли; тут что ни человек - то носитель идеи, завоеванной, выстрадан-ной целой жизнью - накануне конца; повесть совершает то великое дело, которое и должна творить литература: она учит работать мысль читателя.
Но издана она лишь в Самиздате; восемь глав, сверстанные в "Новом мире", были из журнала вынуты. Вынуты, несмотря на то, что секция прозы обсуждала повесть и все 24 выступавших говорили о необходимости ее напечатать.
"В идейном отношении, - глубокомысленно заявляет "Литературная Газета", - повесть, как отмечалось на Секретариате, нуждалась в существенной переработке".
И это в статье - единственная характеристика повести!
Искусство бюрократического письма в том и состоит, чтобы осудить чью-то мысль - или книгу - не дав читателю ни малейшего представления о ней.
А любопытно было бы узнать: какая именно идея из проповедуемых автором не устраивает Секретариат? Идея очеловечивания человека? Ненависть к бессмысленной жестокости, пропиты-вающей жизнь до краев? Преклонение автора перед самоотверженной работой врачей? Размышле-ния о том, в какой мере врач имеет право самостоятельно решать судьбу больного? Какая именно?
На эти вопросы "Литературная Газета" ответить не только не хочет - не может. Тут в самом деле должен совершаться труд мышления, а думать и обосновывать свои мысли это вовсе не то же самое, что переставлять словечки: настойчивый отпор и мутная волна. Тут нужен анализ чужих идей, чужих аргументов, нужны поиски собственных доводов, живая, напряженная, страстная, строгая работа ума. Статья же "Идейная борьба..." поражает своей безыдейностью. Какая уж тут борьба идей, когда свежим и грозным раздумиям Солженицына, скорбным укоризнам Каверина, выступившего в защиту солженицынской повести, всем их мыслям, основанным на целой груде тут же приведенных ими фактов, газета противопоставляет не идеи, не мысли и уж конечно не факты, а либо порочащие ярлыки, либо какие-то пустые придирки, совершенно внешние, не касающиеся сути идущего спора... А.Солженицын, видите ли, отправил письмо IV Съезду "в нарушение общепринятых норм поведения", т.е. не в одном экземпляре, как положено, в Президи-ум, а в сотнях - Президиуму, журналам, делегатам. Да забудьте вы хоть на минуту о способе, каким было послано Письмо, вспомните о самом Письме, напечатайте его или расскажите читателю его содержание, ответьте на него, попробуйте противопоставить мыслям автора собст-венные, если они у вас есть, опрокиньте, опровергните его утверждения в открытом бою - тогда это будет называться идейной борьбой! А до тех пор это бюрократическая придирка. На роман "В круге первом" вы истратили семь слов "содержит злостную клевету на наш обществен-ный строй", - а в романе 35 печатных листов, а в романе десятки героев, а действие происхо-дит в самых разных слоях нашего общества, в разных его этажах, а сумма идей такова, что их хватило бы на десять романов, - где же именно скрывается на этих 35 листах злостная клевета? из чего она складывается? в чем состоит? почему бы вам не вытащить ее наружу и не опроверг-нуть?.. Вы ставите в вину В.Каверину, что он будто бы ежедневно слушает по иностранному радио свое письмо К.Федину (какая богатая осведомленность в домашнем быте писателя!), когда же дело доходит до дела, то есть до содержания письма, вы замечаете: "нет нужды разбирать это письмо в подробностях".
