Борис Казанов - Полынья
Разговор между Кутузовым и Просековым объяснил Трощилову главное: чем они будут заниматься сегодня. Боцман затеял покраску, рейс объяснился просто. Но произошла неожиданность: Просеков согласился надеть робу матроса. Если Просеков, знаменитый капитан, сделается матросом, то что же может произойти? Кокорин без него не выведет судно из Полыньи. Куда ж они тогда заплывут, если и сейчас неизвестно где?
Надо было срочно искать какой-то выход. И выход был один: нужен защитник, к которому он мог бы нырнуть под крылышко. Но где такого найти? Трощилов вспомнил про второе поручение старпома: разбудить водолазов. Сейчас он мог присмотреть среди них дружка.
3
Каюта у водолазов была небольшая, в четыре койки, с переборками, отделанными голубым пластиком. Под иллюминатором стоял деревянный стол, круглый, с металлическим основанием, с голубой плоскостью, местами затертой от касаний карт. Два водолаза спали за красивыми занавесками из плотной ткани с тиснеными силуэтами знаменитых соборов и церквей. Кондиционер был отключен, зато крутился вентилятор. И как только Трощилов сюда вошел, на него словно пахнуло другим воздухом. Тут люди жили, как на отдельной планете, никого не признавая и ни от кого не завися. Официально зависели и признавали, а на деле все подчинялись им. И не то чтоб давили на остальных. Как раз нет: жили спокойно, размеренно. Но это спокойствие, особая спаянность людей притягивали других, которые были каждый по себе. Поэтому здесь всегда посторонние сидели.
Сегодня сидел плотник Леша Шаров, лохматый и небритый, с добрыми и какими-то тоскливо-безголосыми глазами мученика. Был еще повар Дюдькин, поседевший не ко времени так густо, словно ему перекрасили голову. Это случилось с ним после неудачного рейса за границу, когда английский лоцман в норвежских шхерах посадил на камни его пароход... Казалось бы, что такого, если человек поседел? Особенно вот такой, малопривлекательный. Он мог только радоваться, что дешево отделался. Но Дюдькин воспринял седину как позор и наказание. Трощилов слышал, что он, стыдясь своей головы, прятался даже от собственной жены.
Приходил повар потому, что работы у него не было. С тех пор как "Кристалл" потерял фрахт штаба Севморпути, им полагалась норма питания, как на портовый катер: по 25 копеек в сутки на члена команды. Поэтому ели один раз: или завтракали, или обедали, или ужинали. А чаще всего ходили есть на какой-либо пароход, если он становился в Маресале. Дюдькин, появляясь здесь, приносил что-нибудь, что хранил про запас. Сегодня он принес кусок вареной говядины, и Юрка Ильин, второй по значению водолаз, говядину ел, вгрызаясь в мясо крепкими зубами. А Дюдькин так на него смотрел, словно сам становился сыт. И такими были все повара на флоте. Они могли не только обходиться без еды, но даже полнеть, глядя, как едят другие.
- Вкусно?
- Ага, ничего.
- Напиши дочке, как ее отец готовит, - попросил Дюдькин. - Она красивая. Ты ей напиши, пожалуйста, что телятина хорошая.
- Красивая, говоришь? А куда ей писать?
Ильин, голый по пояс, вытерев о полотенце пальцы, стал натягивать на себя майку с оскаленной мордой тигра. Он имел на судах прозвище Отелло, так как был ревнив. Немного искажала его южную красоту мордовская скуластость щек, а его сухое смуглое тело, бывшего десантного водолаза, с буграми перекатывающихся под кожей мышц слегка безобразил треугольник густых волос на груди. Этот лохматый треугольник как раз вызывал особое восхищение Дюдькина. Впрочем, Юркой как удальцом восхищались многие. Но повар к тому же его и любил.
- Ого-гох! - проговорил он, дотрагиваясь до мышц.
- Ерунда... - Ильин, красуясь, лениво отвел руку повара. - Так куда же ей писать? - переспросил он насчет дочки. Он любил все выяснять сразу, не откладывая в долгий ящик.
- На юге она, отдыхает с матерью... Она моя гордость! Получает шесть рублей сверх стипендии за успеваемость.
- Умная?
- Ого-х!
- Такая не подходит. - Ильин сразу потерял к ней интерес.
- Потому что ты ветреная голова, - упрекнул его повар. - Вот ты, такой человек, водолаз! А к девкам ходишь. А сам трижды женат.
- Во-первых, во-первых... я трижды женился на одной, на своей жене, отвечал Ильин резко. - А то, что я хожу, хоть водолаз, так на это лишь старшина мне указ... - Он мотнул головой в сторону верхней койки, где лежал, занавесившись, их командир. - А то, что я хожу, хоть и женат, - говорил Ильин, запутываясь в повторениях слов, - так теперь один телефонный столб не ходит. И то потому, что чашечки вниз.
- Это верно, - поддакнул повар.
Дюдькнн, видно, и сам не понимал, отчего упрекнул Ильина в распутстве. Наверное, ляпнул из обиды за свою дочь, способности которой Юрка не оценил. Но водолаз все еще не мог простить повару его замечания и ударил напоследок.
- Да ты-то сам, - сказал он. - Ни в жизнь ты не можешь красивую дочку родить.
- А вот и родил!
- Не твоя она...
Повар, пугавшийся категорических утверждений, сразу сник. Он помолчал, а потом сказал словами песни:
- Но моряки об этом не грустят.
- Как не грустят? - опять прицепился к нему Юрка. - А если дочка твоя, твоя?..
- Да, - сказал Дюдькин, оживляясь.
- Значит, любит тебя?
- Обязательно.
- А ты - "не грустят". Грустят... Вот видишь, какой ты!
- Ты прав, Юра! - сказал Дюдькин, благодарно принимая упрек, что он плохой отец, раз Ильин так повернул насчет его отношений с дочерью.
Трощилов все это время просидел как мышь. Про себя он уже понял: из Ильина для него защитника не получится. Ильин играет дурной силой, он никакой опасности не понимает. Для него тот авторитет, кто силу имеет. Поэтому он и старшину признает. А кто для него Трощилов? Червяк, пустое место.
Ожидая, когда поднимутся остальные, матрос решил приберечь свое сообщение, что водолазам надо вставать, напоследок, если у него спросят, зачем пришел. Но никто ни о чем у него не спрашивал, и постепенно Трощилов отключился от всего. Он сидел, отупляюще переваривая воздействие тепла, запах тел, разговора, в который не вникал. Сидел, чтоб сидеть, испытывая привычное удовлетворение, что минуты, отсиженные здесь, ему оплатят. С утра, отправляясь на побудку, матрос старался побольше урвать таких вот минут: не сразу шел в каюты, а когда заходил, подолгу толкался между коек, разглядывая спящих, одевающихся людей; доедал на камбузе кислые макароны, соскребая их со стенок котла; запирался надолго в гальюне, спускался в машину, чтоб где-либо прикорнуть возле теплых труб. И так до тех пор, пока его не отыскивал боцман или матрос, кого посылали вдогон. Сегодня же, спустившись сразу в каюты, Трощилов вводил и заблуждение боцмана: тот наверняка ищет его наверху, охотясь по досконально изученному маршруту. Леши Шарова, своего сменного по вахте, Трощилов не боялся. Шаров, хоть и был плотник, старший матрос, но он был такой, что лишнего слова не скажет. Трощилов не слышал ни разу, чтоб Шаров вообще говорил. Недаром он имел на судне прозвище Муму.
И все же что-то, видно, Трощилов не рассчитал. Наверху раздались боцманские, дзинькающие подковками сапоги, и Кутузов распахнул дверь. Мгновенно выделив Трощилова среди остальных, он тем не менее ничего ему не сказал. Проходя к столу, раскрыл занавеской Ковшеварова, третьего по значению водолаза.
- Гриша, вставай! В карты перекинемся.
Ковшеваров, узкий и длинный, словно вытянутый одной костью под широкую перекладину плеч, откинул одеяло, показав матерчатые, в цветочках, трусы, и, спускаябосые ноги на пол, сказал Трощилову, который сидел неподалеку и мог его стеснить:
- А ну-ка брысь...
Трощилов отодвинулся.
- Сон приснился, - Ковшеваров влез в старенькие шаровары.-Тащили девку из воды.
- Красивая?
- Да... не заметил.
- Ну и что?
- Спасли.
Голос у Ковшеварова был спросонок какой-то рыдающий и давал странный контраст его поджарому, заряженному опасной силой телу и такому же недоброму, хмурому лицу. Это был не основной его голос, а эпизодический. А настоящий его голос был другой, густой и крепкий, как у московского диктора. Из-за такого голоса он был среди своих обеспечивающим водолазом: в воду не спускался, а дежурил на телефоне, отвечая за связь и за подачу воздуха на глубину. Это был самый зловещий человек, кого Трощилов знал.
- Говорят, в пароходе девка была, - Кутузов смотрел, как Шаров раскидывает карты. - Может, сон в руку?
- Если в пароходе, то ей все.
- Ни одного случая, чтоб спасли?
- Не помню.
- А пароходы, - спрашивал Кутузов, поигрывая небольшим плотницким ножиком с красной рукояткой, - поднимали?
- Не было при мне.
- Да-а...
- Сегодня я подниму, - сказал Ильин. - Специально для тебя.
- Ты его еще найди.
- Если захочу, захочу...
- За шабашку я бы пароход взял, - высказал свое мнение Ковшеваров. - А что? На ледоколах водолазы спят, а пятьсот рублей отдай! Пусть положат на троих, тогда.
- Счас, положили...
