Василий Шукшин - Калина красная
-- Успокой, Люсьен. А то она плачет.
-- Успокою. Я прижму ее к сердцу, голубку, скажу ей: "Устала? Милая... милая... добрая... Устала".
-- Смотри, не клюнула бы эта голубка, -- встрял в этот деланный разговор Губошлеп. -- А то клюнет.
-- Нет, она не злая, -- серьезно сказал Егор, не глядя на Губошлепа. И жесткость легла тенью на его доброе лицо. Но плясать они не перестали, они плясали. На них хотелось без конца смотреть, и молодые люди смотрели, с какой-то трево-гой смотрели, жадно, как будто заколачивалась в гроб некая отвратительная часть и их жизни тоже -- можно потом выйти на белый свет, а там -- весна.
-- Она устала в клетке, -- сказала Люсьен нежно.
-- Она плачет, -- сказал Егор. -- Нужен праздник.
-- По темечку ее... Прутиком, -- сказал Губошлеп. -- Она успокоится.
-- Какие люди, Егорушка! А? -- воскликнула Люсьен. -- Какие злые!
-- Ну, на злых, Люсьен, мы сами -- волки. Но душа-то, душа-то... Плачет.
-- Успокоим, Егорушка, успокоим. Я же волшебница, я все чары свои пущу в ход...
-- Из голубей похлебка хорошая, -- сказал ехидный Гу-бошлеп. Весь он, худой как нож, собранный, страшный сво-ей молодой ненужностью, весь он ушел в свои глаза. Глаза горели злобой.
-- Нет, она плачет! -- остервенело сказал Егор. -- Плачет! Тесно ей там -- плачет! -- Он рванул рубаху... И стал против Губошлепа. Гитары смолкли. И смолк перепляс волшебницы Люсьен.
Губошлеп держал уже руку в кармане.
-- Опять ты за старое, Горе? -- спросил он, удовлетво-ренный.
-- Я тебе, наверно, последний раз говорю, -- спокойно тоже и устало сказал Егор, застегивая рубаху. -- Не тронь меня за болячку... Когда-нибудь ты не успеешь сунуть руку в карман. Я тебе сказал.
-- Я слышал.
-- Эх-х!.. -- огорчилась Люсьен. -- Скука... Опять покой-ники, кровь... Бр-р... Налей-ка мне шампанского, дружок.
Зазвонил телефон. Про него как-то забыли все.
Бульдог кинулся к аппарату, схватил трубку... Поднес к уху, и она обожгла его. Он бросил ее на рычажки.
Первым вскочил с места Губошлеп. Он был стремитель-ный человек. Но все же он был спокоен.
-- Сгорели, -- коротко и ужасно сказал Бульдог.
-- По одному -- кто куда, -- скомандовал Губошлеп. -- Веером. На две недели все умерли. Время!
Стали исчезать по одному. Исчезать они, как видно, умели. Никто ничего не спрашивал.
-- Ни одной пары! -- еще сказал Губошлеп. -- Сбор у Иванова. Не раньше десяти дней.
Егор сел к столу, налил фужер шампанского, выпил.
-- Ты что, Горе? -- спросил Губошлеп.
-- Я?.. -- Егор помедлил в задумчивости. -- Я, кажется, действительно займусь сельским хозяйством.
Люсьен и Губошлеп стояли над ним в недоумении.
-- Каким сельским хозяйством?
-- Уходить надо, чего ты сел?! -- встряхнула его Люсьен.
Егор очнулся. Встал.
-- Уходить? Опять уходить... Когда же я буду приходить, граждане? А где мой славный ящичек?.. А, вот он. Обязатель-но надо уходить? Может...
-- Что ты! Через десять минут здесь будут. Наверно, вы-следили.
Люсьен пошла к выходу.
Егор двинулся было за ней, но Губошлеп мягко остано-вил его за плечо. И мягко сказал:
-- Не надо. Погорим. Мы скоро все увидимся...
-- А ты с ней пойдешь? -- прямо спросил Егор.
-- Нет, -- твердо и, похоже, честно сказал Губошлеп. -- Иди! -- резко крикнул он Люсьен, которая задержалась в дверях.
Люсьен недобро глянула на Губошлепа и вышла.
-- Отдохни где-нибудь, -- сказал Губошлеп, наливая в два фужера. -Отдохни, дружок, -- хоть к Кольке Королю, хоть к Ваньке Самыкину, у него уголок хороший. А меня прости за... сегодняшнее. Но... Горе ты мое, Горе, ты же мне тоже на болячку жмешь, только не замечаешь. Давай. Со встречей. И -до свиданья пока. Не горюй. Гроши есть?
-- Есть. Мне там собрали...
-- А то могу подкинуть.
-- Давай, -- передумал Егор.
Губошлеп вытащил из кармана и дал сколько-то Егору. Пачку.
-- Где будешь?
-- Не знаю. Найду кого-нибудь. Как же вы так -- завали-лись-то?..
В это время в комнату скользнул один из молодых, белый от испуга.
-- Квартал окружили, -- сказал он.
-- А ты что?
-- Я не знаю куда... Я вам сказать.
-- Сам прет на рога, -- засмеялся Губошлеп. -- Чего ж ты опять сюда-то? Ах, милый ты мой, теленочек мой... За мной, братики!
Они вышли каким-то черным ходом и направились было вдоль стены в сторону улицы, но оттуда, с той стороны, по-слышались крепкие шаги патруля. Они -- в другую сторону, но и оттуда раздались тоже шаги...
-- Так, -- сказал Губошлеп, не утрачивая своей загадоч-ной веселости. -- Что-то паленым пахнет. А, Егор? Чуешь?
-- Ну-ка, сюда! -- Егор втолкнул своих спутников в какую-то нишу.
Шага с обеих сторон приближались...
И в одном месте, справа, по стене прыгнул лучик сильно-го карманного фонаря.
Губошлеп вынул из кармана наган...
-- Брось, дура! -- резко и зло сказал Егор. -- Психопат. Может, те не расколются... А ты тут стрельбу откроешь.
-- Та знаю я их! -- нервно воскликнул Губошлеп. Вот сейчас, вот тут он, пожалуй, утратил свое спокойствие.
-- Вот я сейчас рвану -- уведу их. У меня справка об осво-бождении, -заговорил Егор быстро, выискивая глазами -- в какую сторону рвануть. -Справка помечена сегодняшним числом... Я прикрытый. Догонят -- скажу: испугался. Скажу: бабенку искал, услышал свистки -- испугался сдуру... Все. Не поминайте лихом!
И Егор ринулся от них... И побежал напропалую. Тотчас со всех сторон раздались свистки и топот ног.
Егор бежал с каким-то азартом, молодо... Бежал, да еще и приговаривал себе, подпевал. Увидел просвет, кинулся туда, полез через какие-то трубы и победно спел:
-- Оп, тирдарпупия! Ничего я не видал, ох, никого не знаю!..
Он уже перебрался через трубы... Сзади в темноте, совсем близко, бежали. Егор юркнул в широкую трубу и замер.
Над ним загрохотали железные шаги...
Егор сидел, скрючившись, и довольно улыбался. И шеп-тал:
-- Д-ничего я не видал, д-никого не знаю.
Он затеял какую-то опасную игру. Когда гул железный прекратился и можно было пересидеть тут и вовсе, он вдруг опять снялся с места и опять побежал.
За ним опять устремились.
-- Эх, ничего я не видал, ох, никого не знаю! Д-никого не знаю! -подбадривал себя Егор. Маханул через какую-то вы-сокую изгородь, побежал по кустам -- похоже, попал в какой-то сад. Близко взлаяла собака. Егор кинулся вбок... Опять изгородь, он перепрыгнул и очутился на кладбище.
-- Привет! -- сказал Егор. И пошел тихо.
А шум погони устремился дальше -- в сторону.
-- Ну надо же, сбежал! -- изумился Егор. -- Всегда бы так, елки зеленые. А то ведь, когда хочешь подорвать, попа-даешься, как ребенок.
И опять охватила Егора радость воли, радость жизни.
-- Ох, д-ничего ж я не видал, д-никого не знаю, -- еще разок спел Егор. И включил свой славный ящичек на малую громкость. И пошел читать надписи на надгробиях. Кладби-ще огибала улица, и свет фар надолго освещал кресты -по-ка машина огибала угол. И тени от крестов, длинные, урод-ливые, плыли по земле, по холмикам, по оградкам... Жутко-ватая, в общем-то, картина. А тут еще музычка Егорова -- вовсе как-то нелепо. Егор выключил музыку.
-- "Спи спокойно до светлого утра", -- успевал прочиты-вать Егор. -"Купец первой гильдии Неверов"... А ты-то как здесь?! -- удивился Егор. -Тыща восемьсот девяносто... А-а, ты уже давно. Ну-ну, купец первой гильдии... "Едут с товара-ми в путь из Касимова..." -- запел было негромко Егор, но спохватился. -- "Дорогому, незабвенному мужу от неутеш-ной вдовы", -- прочитал он дальше. Присел на скамеечку, посидел некоторое время... Встал. -- Ну, ладно, ребята, вы лежите, а я пойду. Ничего не сделаешь... Пойду себе, как честный фраер: где-то же надо, в конце концов, приткнуть голову. Надо же? Надо. -- И все же спел еще разок: -- Д-ничего ж я не видал, д-никого ж не зна-аю.
И стал он искать, куда бы приткнуться.
У двери деревянного домика на самой окраине из сеней ему сурово сказали:
-- Иди отсюда! А то я те выйду, покажу горе... Горе пока-жу и страдание.
Егор помолчал немного.
-- Ну, выйди.
-- И выйду!
-- Выйдешь... Ты мне скажи: Нинка здесь или нет? -- по-доброму спросил Егор мужика за дверью. -- Только правду! А то ведь я узнаю... И строго накажу, если обманешь.
Мужик тоже помолчал. И тоже сменил тон, сказал дерз-ко, но хоть не так зло:
-- Никакой здесь Нинки нет, тебе говорят! Неужели не-понятно? Шляются тут по ночам-то.
-- Поджечь, что ли, вас? -- вслух подумал Егор. И брякнул спичками в кармане. -- А?
За дверью долго молчали.
-- Попробуй, -- сказал наконец голос. Но уже вовсе не грозно. -Попробуй подожги. Нет Нинки, я те серьезно го-ворю. Уехала она.
-- Куда?
-- На Север куда-то.
-- А чего ты лаяться кинулся? Неужели трудно было сразу объяснить?
-- А потому что меня зло берет на вас! Из-за таких вот и уехала... С таким же вот.
-- Ну, считай, что она в надежных руках -- не пропадет. Будь здоров!
В телефонной будке Егор тоже рассердился.
-- Почему нельзя-то?! Почем? -- орал он в трубку.
Ему что-то долго объясняли.
-- Заразы вы все, -- с дрожью в голосе сказал Егор. -- Я из вас букет сделаю, суки: головками вниз посажу в клум-бу... Ну, твари! -- Егор бросил трубку... И задумался. -- Лю-ба, -- произнес он с дурашливой нежностью. -Все. Еду к Любе. -- И он зло саданул дверью будки и пошагал к вокзалу. И говорил дорогой: -- Ах ты, лапушка ты моя! Любушка-го-лубушка... Оладушек ты мой сибирский! Я хоть отъемся око-ло тебя... Хоть волосы отрастут. Дорогуша ты моя сдобная! -- Егор все набирал и набирал какого-то остервенения. -Съем я тебя поеду! -- закричал он в тишину, в ночь. И даже не ог-лянулся посмотреть -- не потревожил ли кого своим криком. Шаги его громко отдавались в пустой улице; подморозило на ночь, асфальт звенел. -- Задушу в объятиях!.. Разорву и схаваю! И запью самогонкой. Все!
