Григорий Свирский - Прорыв

Гуры получили квартиру на последнем этаже старого трехэтажного дома на Большой Полянке, в "купецком" особняке с колоннами, разделенном на коммунальные норы. Дов, строитель, прораб, оглядев дом, прикинул, откуда легче всего подслушивать споры неугомонных зеков. Он забрался по ржавой лестнице на чердак. Железным крюком разгреб шлак, наткнулся на синие провода. Они уходили, под чердачной засыпкой, к их комнате. Дов дернул, вытащил микрофон: его опустили в просверленное отверстие к самому потолку, под которым разглагольствовали отец и дядя Исаак. Второй конец проводов уходил к миниатюрному передатчику, замаскированному под кирпич. Дядя Исаак осмотрел "кирпич", отыскал на нем клеймо: "Made in USA."

-- Боится нас власть, -- дядя Исаак отвинтил столовым ножом заднюю стенку. -- На транзисторах. Золотом платят. Страх-то нынче почем, а?

-- О том и толкую, Исаак! Это тебе не леди Макбет с ее разгулявшимися нервишками. Тут сорок миллионов невинных, да! сжевали. Могил не отыщешь. Как же не трястись? Я думаю. Хрущ, и тот иногда просыпается в холодном поту...

Через неделю, когда Иосиф и Лия ушли в поликлинику, а Дов еще спал, явились милиция и двое в шляпах, натянутых на уши. В комнате сразу завоняло сапожной ваксой, кожей широких милицейских ремней, отягощенных темными кобурами. "Ни дать, ни взять, -- мелькнуло у Дова, -- воркутинская вахта".

-- Вы сломали установку гражданской обороны! -- угрожающе возгласил милицейский с погонами майора. -- Вы будете привлечены к уголовной ответственности!

Дов только хмыкнул. "Лягавый без хипежа не может"... Натянул мятые прорабские штаны из брезента. Молча присоединил казенный микрофон к своему большому, как сундук, магнитофону "Днепр". Загудел в микрофон, на котором еще остались засохшие комочки глины: -- Раз, два, три, четыре, пять, вышли суки погулять...- Дов весь в отца. И приземистый, и тяжелый. Голос только иной -сиплый, давящий, -- если бы русская печь заговорила, наверное, она бы засипела, как Дов:

...И у нашего двора хипежат: "Держи вора!" -Дов быстро перемотал ленту назад, и "Днепр" забубнил, засипел: -- Раз, два, три, четыре, пять, вышли суки погулять... -- Выключил магнитофон и впервые посмотрел на оторопевших гостей. Мрачно посмотрел, исподлобья. Глаза у Дова, как у быка. Широко расставленные, большие, два раскаленных угля. -- Ну-у?! И это вы называете гражданской обороной? -- Он шагнул к майору, протянул руку ладонью вверх. Большая у Дова ладонь. Как коряга. -- А ну, покажите-ка разрешение прокурора! Документ, говорю, на право подслушивания квартиры Гуров. Ну-у?! А то под суд пойдете! У меня полрайона свидетели. Затихли?

Дов кинул им сломанный передатчик-кирпич, парень в шляпе, натянутой на уши, поймал его, как мяч. Потянулся и за микрофоном. Имущество казенное, надо отчитаться...

Но милицейский майор, кривя губы от ярости, по-прежнему требовал от Дова заявления о том, что тот сломал прибор гражданской обороны.

-- Коль настаиваешь, напишу, -- просипел Дов. -- От лагерного опера не отделаешься. Ты с какого лагеря слинял, майор? В милицейские... -Тот только рот раскрыл, точно его под вздох ударили. -- ...Напишу, -- продолжал Дов, -что вы, преступно нарушив советские законы, провели в частную квартиру подслушивающий аппарат. Бесчинствуете, как лагерная вохра. И-их!.. С поля ветер, с трубы сажа...

Так Дов и написал. Больше k Гурам не приходили. Оставили в покое. На время.

Иосиф Гур сделал свои выводы. Сказал дяде Исааку, когда тот пришел к нему в очередной раз. -Еду с женой в Польшу. Подал документы в ОВИР... Чего с советской властью в прятки играть! Мне озираться, как вору. Им -на микрофоны тратиться. Тоже ведь валюта идет.

Дядя Исаак руками всплеснул. -- В Польшу? Вы чокнутые? Никто так не унижает евреев, как нации униженные и распятые... Польшу распинают три века... Зачем тебе Польша?

-- Осла покупать. -- Ка-акого еще осла?

-- Белого... Ну, что ты уставился на меня? Вот, сказано в Библии. -Иосиф достал из ящика старинного, красного дерева, комода Лии, единственного ее приданого, затрепанную, без обложек, Библию и прочитал:

-- "И взял Моисей жену свою и сыновей, посадил их на осла и отправился в землю Египетскую..."

Дядя Исаак как-то сгорбился весь, закручинился. Затем вздохнул с шумом, прижав ладонь к сердцу, спросил, нет ли у Гуров нитроглицерина?.. Кинул под язык белый шарик, отдышался. Сказал твердо:

-- Иосиф, ты русский солдат. Вся жизнь твоя прошла в России. Ты сам говорил, за твоими плечами пять поколений "иркутян"... Разве такое можно забыть? Иосиф усмехнулся горько:

-- Помню!.. И следователи мои все знали. Досконально. Как я на себе все секретные документы из окружения вытащил... Генерал за меня заступался, видел в деле его показания. Это изменило мою судьбу?.. А вообще что-нибудь изменилось?.. Обложили микрофонами, зачем? Подбирают ключи. И под меня, и под тебя... Дов! -- крикнул Иосиф. -- Иди сюда!..

Дов выглянул из своего чулана, переделанного в комнатку; поняв, о чем речь, просипел:

-- Я давно просек: наш процесс необратимый. Ежели ты о т т у д а, хоть бери красное знамя с надписью: "Я весь ваш до потрохов!" и беги с ним по улице, -- все равно не поверят... Они знают, чего мы навидались... И сколько лично каждый из них своей волосатой лапой отправил в расход... А мы -брачок их, недобитки. Все, что мы говорим-распинаемся, -- дли них -чернуха... -- Он махнул рукой, мол, о чем тут говорить... -- Я только об одном думаю. Каким путем... -- он показал жестом -- вырваться. -- Ушел перевалочкой в свою берлогу, вернулся со школьной картой в руках. Спросил безмолвно, как вернее: "Через Финляндию?.. Из Батуми?"

Тут появился я. Дов сложил карту и ушел к себе. Мне кивнули рассеянно, отрешенно, я понял, что пришел не вовремя. Поднялся, но дядя жестом усадил меня.

-- Дов! -- крикнул он. -- Давай соорудим заявление насчет микрофона. К Руденке. Вот, писатель пришел, он в два счета... Из соседней комнатушки показалась взлохмаченная голова. -- Кому-кому? -- просипел Дов. -- К Руденко?!.. О-о, матерь божья! -- Он почесал волосатую грудь. -- Дядя Исаак, вы где были... это... в пятьдесят третьем? Когда Ус подох. А, уже на поселении. Не в лагере. А мы с отцом в Караганде. Главный обвинитель от Эс-Эс-Эрии на Нюрнбергском процессе. Повесил гитлеровских генералов, отдохнул, прикатил давить танками своих... Он возглавлял, от Москвы.

Первого августа это было. Навертел на танковые гусеницы строй наших зеков, кровушки невинной пустил, что твой Ус. А пятого августа того же пятьдесят третьего, еще в крови до ушей, был избран на Сессии Верховного совета Генеральным прокурором... Я к чему это говорю? К тому и говорю... Танковым гусеницам -- слезницу? Я не играю в ваши партийные калики-моргалики... Одуряйтесь вашей наркотой без меня... -- Дов снова почесал грудь и ушел, не дождавшись ответа.

Дядя Исаак вытащил большой, в полоску, платок, вытер шею, лицо: ну и советик он дал...

-- Ну, ладно, - наконец, простонал дядя Исаак. - И на старуху бывает проруха...Отнес бумаги. Кто тебя туда пустит? Царь Никитка?! А пустят тебя, там затопчут. Живым закопают.

-- Арабы?

-- Какие арабы? Евреи. Ты помнишь местечковых балагул, нацепивших в девятнадцатом красные банты?.. Они там мастерят что-то свое, говорят, социалистическое, а ты явишься со своим уставом в чужой монастырь...

-- Он мне не чужой, Исаак.

-- Тем более закопают. Московский полковник с претензиями! Шлемазл!.. "Мы государство построили! -- разорутся. -- На готовенькое приехал!" Что им до того, что ты гитлеровцев отправил к праотцам, может, больше, чем весь Израиль вместе с их минометом "Давидкой"? Что спас их от Роммеля? - И дядя Исаак снова бросил под язык шарик нитроглицерина. -- Жалко мне тебя, Иосиф. Как родного брата, жалко... Хватит с тебя танковых гусениц! Не людские это игры.

По правде говоря, я испугался за Иосифа Гура. Никуда его не пустят. Сгноят! А пустят, что там?.. Все, что дядя говорил, исполнялось точно...

Я твердо поверил в это еще два года назад. Нагрянул дядя тогда к нам, как снег на голову, без телеграммы. "Тш-ш-ш! -- сказал, входя. -- Я есть, но меня нет..."

Оказывается, дядя что-то изобрел там, в норильской тундре, и в награду ему дали разрешение выехать на лечение в Ессентуки. Дядя давно отгрохал свою тюремную "десятку" и пребывал ныне в бессрочной ссылке. У него был "конский паспорт", как он его называл. Это была аккуратно сложенная бумажка, на которой было напечатано на машинке, что предъявитель сего следует в город Ессентуки на девятнадцать суток. О Москве там и речи не было. Поворот на юг -- в заштатной Рузаевке... "Если предъявитель документа будет обнаружен в пунктах, не означенных в справке, или окажется там в другое время, он должен быть задержан и препровожден по этапу к месту пребывания..."

Вечером, когда мы сидели за родственным пол-литра, он рассказывал неторопливо: -- Вначале они скинут Берия, Лаврентия Палыча, правую руку "Уса"... Объявят его англо-японо-германо-диверсано... А также растлителем малолетних. Затем сойдутся в смертной драчке Маленков и Хрущ. Маленков -умнее, Хрущ -- пройдошистее, хитрее. Тот, кто вознесется живым на небо, отправит на живодерню всех старых кляч, от Молотова до Булганина-Кагановича... Петь гаду Лазарю -- Лазаря. Почему так думаю? Будучи в Промакадемии, со всеми учился. Знаю, как облупленных...