Владимир Войнович - Хочу быть честным
Богдашкин - это начальник снабжения нашего стройуправления, человек совершенно бестолковый. Пока у нас был главный инженер, отдел снабжения работал довольно сносно, был хоть какой-то порядок. Теперь главный ушел на пенсию, Богдашкиным никто не руководит, и он совсем распоясался. С утра до вечера ему звонят прорабы, выколачивая разные материалы. Богдашкин вконец запутался в этой неразберихе и решил упростить дело: посылает кому что придется. Тому, кто просил у него алебастр, он шлет электрический шнур, а тому, что хотел иметь электрический шнур, посылает дверные ручки. Мне он недавно прислал второй газосварочный аппарат. Я долго не знал, что с ним делать, потом обменял его у Лымаря на электромотор для растворомешалки.
Конечно, можно позвонить Богдашкину и спросить у него насчет олифы, но из этого едва ли что выйдет. У него никакой олифы нет, и делай с ним что хочешь, все равно ничего не добьешься. Поменяться бы с кем... Я взял клочок бумаги, сделал раскладку:
Прораб Что у него есть Что ему нужно
Филимонов Олифа Кровельное железо
Лымарь Кафель Оконные блоки
Сидоркин Кровельное железо Кафель
Ермошин Оконные блоки Плиты
Я Плиты Олифа
Если позвонить Ермошину и обменять у него плиты на оконные блоки, вместо блоков взять у Лымаря кафель, Сидоркин уступит за кафель кровельное железо, после этого позвонить Филимонову... Ничего не выйдет. Я вспомнил, что Филимонов отдал всю олифу Ермошину, не знаю за что. А зачем Ермошину олифа, когда он еще и не начинал отделку?
Я смотрю на свою раскладку. Целый стратегический план. И все для того, чтобы достать одну бочку олифы.
7
Явление второе: те же и Сидоркин. Он открывает дверь и вваливается в прорабскую во всем своем великолепии - длинный, тощий, в зеленой помятой шляпе, потрепанном синем плаще и брюках неимоверной ширины. Желтые ботинки до щиколоток залеплены грязью. И в таких ботинках Сидоркин прется прямо к столу.
- Хоть бы ноги вытер,- говорю я ему.- Все-таки в приличный дом входишь.
- В приличных домах персидские ковры стелют под ноги.- Он садится на стул, стаскивает с себя один ботинок, вытягивает ногу.- Совсем промокли носки.
- Не можешь резиновые сапоги купить? Жмешься все.
- Не жмусь,- ворчит Сидоркин и жмурится.- Ревматизм у меня от этих сапог. В Карелии все в них шлепал.
Он вытаскивает из моей пачки сигарету, закуривает, достает из кармана колоду потрепанных карт, лениво перекладывает их.
- Сыграем?
- На что?
- На мешок цемента.
- Не выйдет. Ты передергиваешь.
- Ну давай тогда в веревочку,- он достает из кармана веревочку, складывает ее двумя кольцами, приговаривая: - Трах-бах-тарарах, приехал черт на волах, на зеленом венике из своей Америки. Кручу-верчу, за это деньги плачу. Сюда поставишь - выиграешь, сюда поставишь - проиграешь. Замечай глазами, получай деньгами. Куда ставишь?
- Знаешь, Сидоркин,- говорю я,- давай я тебе подарю мешок цемента с дарственной надписью, и после этого ты сделаешь так, чтобы я тебя больше не видел.
- Ну что ты,- великодушно возражает Сидоркин,- я не могу тебя лишать такого удовольствия за какой-то мешок цемента. Если ты мне подаришь парочку, я, пожалуй, подумаю.
До чего же нахальный тип! Пока он снова натягивает свой грязный ботинок, я набираю номер Богдашкина. Там снимают трубку.
- Богдашкин? - спрашиваю я.
- Нет его,- меняя голос, отвечает Богдашкин и вешает трубку.
- Сволочь, - говорю я и смотрю на Сидоркина. Сидоркин смотрит на меня.
- Опять шутит? - спрашивает он участливо.- Но ты не волнуйся. Мы с ним тоже пошутим.
Он подвигает к себе аппарат и набирает номер. Талантливый человек Сидоркин! Выбери он вовремя артистическую карьеру, цены б ему не было.
- Алло, это Дима? - говорит он грудным женским голосом.
Богдашкина я не вижу, но хорошо представляю себе, как его одутловатое лицо расплывается в сладчайшей улыбке. Старый дурак! Ему уже скоро на пенсию, а он все еще охотится за молодыми девушками. Ни годы, ни алименты, на которые уходит половина зарплаты, не могут заставить его образумиться.
- Здравствуй, Дима,- ласково щебечет Сидоркин.- Это твоя маленькая Пусенька. Я уже сказала папе о нашем решении, папа хочет с тобой поговорить. Передаю папе трубку.
Я беру трубку, злорадствую:
- Ну что, попался?
В трубке слышно тяжелое сопение - Богдашкин думает.
- Кто это? - наконец спрашивает он.
- Это папа твоей маленькой Пусеньки,- продолжаю я начатую Сидоркиным игру.
- Чего надо-то? - Богдашкин меня уже узнал, голос у него недовольный.
- Ничего особенного. Бочку олифы.
- Олифы? - Богдашкин воспринимает это как личное оскорбление.- Вы ее с хлебом, что ли, едите? Я тебе на прошлой неделе отправил две бочки. Больше нет.
- Может, все-таки найдешь? - прошу я без всякой надежды.
- Как же, найдешь,- сердится Богдашкин.- Одному одно найди, другому другое. И все к Богдашкину. Этому нужен Богдашкин и этому Богдашкин, а Богдашкин всего один во всем управлении.
В конце концов я выхожу из себя и говорю ему несколько слов на родном языке. Богдашкин не обижается, ему все говорят примерно то же самое.
- Будет ругаться-то,- ворчит он довольно миролюбиво. - Высшее образование имеешь, а такие слова говоришь. Алебастру немного могу дать, если хочешь.
Можно послать его еще куда-нибудь, но за это денег не платят. А алебастр это все-таки нечто вещественное. Для обмена на что-нибудь он тоже годится.
- Черт с тобой,- соглашаюсь я,- давай алебастр. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
Пока я говорил с Богдашкиным, Сидоркин сидел и терпеливо ждал. Теперь поднялся.
- Значит, я беру три мешка?
- Совсем обнаглел,- говорю я.- Сначала один просил, потом два, теперь тебе и двух мало.
- Мало,- сказал Сидоркин.- Один по дружбе, один, чтоб ты меня больше не видел, один за Богдашкина. Законно?
- Ладно,- сказал я,- бери четыре мешка и проваливай.
- Бусделано,- сказал Сидоркин, подражая Аркадию Райкину.- Сейчас я подошлю машину.
Я тоже собрался выходить вместе с Сидоркиным, но в это время появился Ермошин, который приехал на самосвале. Он долго стоял на подножке, потом нерешительно поставил ногу на лежащую в грязи узкую доску и пошел по ней, словно канатоходец. Я и Сидоркин с интересом следили за ним, надеясь, что он поскользнется. Но он благополучно одолел одну доску, перешел на другую и явился перед нами чистенький, словно его перенесли по воздуху. Усы, бакенбарды и шляпа придают лицу его умное выражение.
- Слыхал новость? - обратился Ермошин к Сидоркину.- Его назначают главным инженером,- он кивнул в мою сторону.
Это было неожиданностью не только для Сидоркина, но и для меня самого. Правда, слухи о моем назначении давно ходили по тресту, но слухи оставались слухами, никакого подтверждения им не было, если не считать двух-трех намеков, слышанных мной от Силаева.
- Брось,- недоверчиво сказал Сидоркин.- Что, управляющий утвердил?
- Пока не утвердил, но затребовал проект приказа. Я только что от Силаева, сам слышал весь разговор по телефону.
- За что бы это ему такая честь? - Сидоркин критически оглядел меня.Толстый, рыжий и в лице ничего благородного. А тебя, что ж, обошли, выходит?
- Я на профсоюзную работу перехожу,- важно сказал Ермошин. - Романенко увольняется, я на его место.
- Ну и валяй, - сказал Сидоркин и, поднявшись, обратился ко мне: - Значит, ты мне даешь гипсолитовые плиты?
- Какие плиты? - удивился я.
- Ну как же. Только что ведь мы договорились, ты даешь мне плиты, я тебе бочку олифы. Или ты на радостях ничего не помнишь?
Сидоркин мне усиленно подмигивал, и я понял, что он хочет разыграть Ермошина.
- Нет,- сказал я,- за одну бочку не отдам.
- Это вы о чем? - с деланным равнодушием поинтересовался Ермошин.
- Да так, пустяки,- пояснил я,- тут у меня завалялись гипсолитовые плиты, сотни полторы. Он хочет взять у меня за бочку олифы.
Клюнет или не клюнет? Но куда же он денется? Приманка слишком аппетитно пахнет. Сто пятьдесят гипсолитовых плит! Попробуй-ка вырвать их у Богдашкина.
- Я тебе могу дать полторы бочки,- наконец говорит он, стараясь не смотреть на Сидоркина.
- Да тебе зачем? - говорит Сидоркин.- Ты ведь уже перегородки поставил. Вчера докладывал на летучке.
- Мало ли чего я докладывал,- отмахивается Ермошин и снова поворачивается ко мне: - Ну, берешь полторы бочки?
- Смеешься, что ли? Сто пятьдесят плит за полторы бочки олифы. Помажь ею себе волосы.
- Но у меня больше нет.
- Иди к Богдашкину. Может, он даст тебе сто пятьдесят плит.
- Ну, хорошо,- решает Ермошин.- Бери две бочки - и по рукам.
- Мало. Вези свои бочки Богдашкину.
Я неумолим, хотя знаю, что олифы у него в самом деле больше нет. Но ведь есть на свете и другие не менее ценные вещи. В конце концов мы сходимся на том, что Ермошин дает мне еще десять пачек паркета и немного флюса для газосварки.
Мы оба довольны сделкой: он думает, что ловко обвел меня вокруг пальца, я думаю то же самое о нем, и оба по-своему правы. И он и я выжали друг из друга все, что было возможно, направив на это всю свою энергию и все свои умственные способности. Все было бы гораздо проще, если бы Богдашкин дал каждому из нас, что нам полагается.
