2666 - Роберто Боланьо
Арчимбольди особо не знал, кто такой Удет, а спрашивать не стал. Имя было знакомо — и таких имен было в достатке, — но ничего конкретного в памяти не вызывало. Двум парашютистам случилось как-то увидеть Удета, и они его всячески превозносили.
— Один из лучших людей в люфтваффе.
Третий парашютист слушал их и покачивал головой, не слишком-то доверяя тому, что утверждали его товарищи, но в то же время не решаясь вступить с ними в спор, а Арчимбольди слушал все это с испугом: он-то был уверен, что во время Второй мировой войны была куча причин, чтобы самоубиться, но уж точно не из-за сплетен, запущенных таким уродом, как Геринг.
— Значит, этот Удет покончил с собой из-за салонных интриг Геринга? — сказал он. — Значит, этот Удет покончил с собой не из-за лагерей смерти, не из-за резни на фронте и не из-за обращенных в пепел городов, а из-за того, что Геринг заявил, что тот — бестолочь?
Трое парашютистов посмотрели на него так, словно видели в первый раз, однако без излишнего удивления.
— Возможно, Геринг был прав, — сказал Арчимбольди, наливая себе виски и прикрывая ладонью кружку, куда секретарша попыталась плеснуть кофе. — Возможно, этот Удет и впрямь был бестолочью. Возможно, этот Удет на самом деле был клубком раздерганных нервов. Возможно, этот Удет был пидорасом — как и все немцы, которые позволили Гитлеру оттрахать себя в задницу.
— Ты что, австриец? — спросил его один из парашютистов.
— Нет, я немец, как и вы, — ответил Арчимбольди.
Некоторое время парашютисты сидели и молчали, словно бы спрашивая себя: убить этого типа или просто отмутузить? Но Арчимбольди сидел очень уверенный в себе, кидая на них время от времени полные ярости взгляды, в которых читалось что угодно, но только не страх, — и они передумали драться.
— Заплати ему, — сказал один из них секретарше.
Та поднялась, открыла металлический шкаф, в котором стоял маленький сейф. И положила в ладонь Арчимбольди половину его месячной зарплаты в баре на Шпенглерштрассе. Арчимбольди сунул деньги во внутренний карман куртки под нервными взглядами парашютистов (те были уверены, что у него там пистолет или по крайней мере нож), а затем потянулся к бутылке виски и не обнаружил ее на месте. И спросил, где она. Я ее убрала, ответила секретарша, ты уже порядочно выпил, малыш. Слово «малыш» Арчимбольди понравилось, тем не менее он попросил еще выпить.
— Давай, последний глоток — и вали отсюда, у нас еще дела есть, — сказал один из парашютистов.
Арчимбольди кивнул. Секретарша налила в стакан на два пальца виски. Арчимбольди пил долго, смакуя напиток — наверняка тоже контрабандный. Затем поднялся, а двое парашютистов проводили его до двери на улицу. Снаружи было темно, и, хотя он прекрасно знал, куда идет, постоянно попадал ногой то в дырку, то в яму в асфальте — такой уж тут был район.
Два дня спустя Арчимбольди снова заявился в издательство Микки Биттнера, и та же секретарша его узнала и сказала, что они нашли рукопись. Господин Биттнер у себя в кабинете. Секретарша спросила, хочет ли он с ним встретиться.
— Он хочет меня видеть? — спросил Арчимбольди.
— Думаю, да, — ответила секретарша.
На несколько секунд его задержала мысль: а что, если Биттнер сейчас возьмет да и захочет опубликовать его роман? Также он мог хотеть с ним встречи, чтобы предложить еще работенку по линии импорта-экспорта. Тем не менее Арчимбольди подумал: если он увидит меня, то, наверное, сломает мне нос; и решил отказаться от встречи.
— Тогда удачи, — сказала секретарша.
— Спасибо, — ответил Арчимбольди.
Спасенную рукопись он отослал в мюнхенское издательство. Отправив ее по почте и вернувшись домой, вдруг понял: а ведь за все это время он не написал ни строчки. И сообщил об этом Ингеборг после того, как они позанимались любовью.
— Какая пустая трата времени, — сказала она.
— Не знаю даже, как это могло со мной случиться, — сказал он.
Той ночью, работая у дверей бара, он все думал и думал о двух скоростях времени: первая — очень медленная, и все вещи двигались в этом времени практически незаметно, а вторая — очень быстрая, и всё в ней, даже неподвижные вещи, буквально мелькало на предельной быстроте. Первая называлась Раем, вторая — Адом, и сам Арчимбольди очень хотел никогда не оказаться ни в одной из них.
Однажды утром он получил письмо из Гамбурга. Оно было подписано господином Бубисом, великим издателем, и в нем содержались хвалебные, пусть и не слишком, слова: скажем так, в письме между строк читались похвалы «Людике», произведению, в издании которого он был заинтересован, если, конечно, господин Бенно фон Арчимбольди еще не нашел своего издателя, — в каковом случае господин Бубис был бы очень опечален, ибо роман не лишен достоинств и к тому же в некотором смысле новаторский; одним словом, это книга, которую он, господин Бубис, прочитал с большим интересом и рискнул бы, без сомнения, издать, хотя издательское дело в Германии находится, сами понимаете, в каком положении, он мог предложить за книгу максимум столько-то и столько-то, да, смешную цифру, он сам это знает, цифру, которую пятнадцать лет назад даже и не смог бы выговорить, но взамен он гарантирует аккуратное издание и дистрибуцию по всем хорошим книжным магазинам, не только в Германии, но и в Австрии и Швейцарии, где печать Бубиса помнят и уважают демократические книгопродавцы, — уважают, как символ независимого и качественного издания.
Затем господин Бубис любезно прощался с просьбой, если адресат письма окажется в Гамбурге, непременно навестить его, и прилагал к посланию маленький бюллетень, отпечатанный на дешевой бумаге, но красивым шрифтом, где анонсировался выход на рынок двух «великолепных» книг: одного из первых произведений Дёблина и тома очерков Генриха Манна.
Когда Арчимбольди показал письмо Ингеборг, та удивилась: она и знать не знала, кто такой этот Бенно фон Арчимбольди.
— Естественно, это я, — ответил ей Арчимбольди.
— А почему ты изменил имя?
Подумав некоторое время, Арчимбольди ответил, что в целях безопасности:
— Возможно, американцы ищут меня. Возможно, американские и немецкие полицейские уже поняли, что к чему.
— Это из-за того военного преступника? — спросила Ингеборг.
— Правосудие слепо, — напомнил ей Арчимбольди.
— Когда ему это выгодно, — отрезала Ингеборг. — И кому выгодно, чтобы грязное белье Саммера увидело свет? Никому!
— А вот мало ли. В любом случае, лучше, чтобы они забыли, кто такой Райтер.
Ингеборг с удивлением взглянула на него:
— Ты врешь!
— Нет, не вру, — ответил Арчимбольди, и Ингеборг ему поверила, но позже,
