Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
Ах, как я торжествовала. Ах, как я хотела бы продлить это восторженное превосходство над всеми девчонками нашего класса и даже школы. Да и мальчишки не ожидали, что есть такой жанр – рукоплескать своим, еще не созревшим чувствам, предвосхищая таким вот образом в своих душах рождение кумира.
А мне понравилось, что я не потеряла в этой ситуации самообладания, а рачительно подумала: простые татары уходят из школы в ПТУ, на стройки, не важно. Остаются только обеспеченные, интеллигентные дети из серьезных семей. Значит уже осенью можно из всех стихийных теперешних поклонников выбрать себе достойного. Так я подумала и перешла к подготовке своего чемоданчика к поездке с мамой на море. Ну там сразу, как только приехали – все чаяния молодой девушки были выполнены сполна. Вышли на пляж – там был восхитительный грузинский мальчик Арно, который умел заразительно смеяться и спокойно относился к вечным замечаниям мамашек – мол, не смущай москвичек, они еще не в том возрасте. У меня оказались безбарьерные отношения – купаться, плескаться, бегать друг за другом, обещать прийти на следующий день сюда же. Поэтому, когда он в конце сказал, что мы дружили, но я тебя все-таки люблю – не забывай об этом, у меня закружилась от счастья голова. Последним аккордом было то, что мы сговорились с ним на следующий год в то же время и в тех числах приехать сюда и так же дурачиться. И я хранила эти чувства целый год, и ужасно расстроилась, когда маме на следующий год почему-то не дали путевку на море. Я не соглашалась, строптивилась, говорила – у вас есть другие путевки, пусть другие едут в Тбилиси, а мы с тобой поедем на море, на море! И вдруг приходит от него письмо: так и так, я заболел, врач сказал быть дома, извини, на море не приеду.
Тогда я побежала к матери:
– Где та путевка, которую тебе давали в Тбилиси?
– Я уже её отдала. Ты же сама просила.
– Просила-просила, а теперь перепрашиваю. Чтобы была путевка в Тбилиси и побыстрее. Не затягивай.
Мать, как опытный руководитель сказала:
– Ну ладно.
Но только она знала, что стоит за этим «ну ладно». Она всем говорила – и начальству, и в семье, и самому дорогому человеку – дочке, всегда говорила одно и то же, если не пролезало – «ну ладно». А уж достигала она этого большой кровью и терпением.
Мы поехали в Тбилиси. И я, как дурочка, побежала по адресу и спрашиваю у ворот какую-то Котэ Махарадзе, впервые себя настраивая на сострадание:
– Где тут Арно живет?
Вхожу в указанный двор, а там мой Арно, ну просто – мой Арно, искрящийся своим здоровьем, дурачится с другими москвичками в тех же самых словах, что и со мной.
Не знаю, как я на него смотрела. Ты что же делаешь, паршивец, с моей первой любовью? А где же твои обещанные слова? И что это всё значит? Распутство?
Он не выдержал мой взгляд. Побежал, как наивный барашек, с какой-то просьбой к Котэ Махарадзе в дом, а она ему: «Что же, сын, к тебе гости, а ты и на стол ничего не поставил?»
Я обиженно развернулась и ушла со дора, не зная еще, что в этом возрасте человек многих партнеров награждает орденом первой любви. И пока он её, первую любовь, не выберет, он так и будет колебаться – какая же у него все-таки любовь первой была?
В Москву я ехала с чувством, что меня предали с моей первой любовью, а в первый же день школы я узнала, что первой моей любовью был вовсе не грузинский мальчик Арно, а одноклассник Юра. Но узнала я не сама, я догадалась об этом потому, что получила известие, что одноклассник Юра умер.
– Как умер? – спрашиваю.
– Ну как умер – как все умирают.
– Что? Правда что ли?
– Да. Сегодня жил, а завтра умер. Так умирают все.
– Нет, ну как же? Должны быть какие-то причины.
– А причина детская, неправдоподобная – будешь смеяться. Потянулся за кистью калины и бухнулся в воду. Плавать не умел, а там было глубоко.
– Ты, Кавелин, что-то врешь.
– Мальчик из генеральского дома может не разговаривать с человеком, а врать он не будет никогда. Потому что в нем генеральская честь воспитана.
– Нет, как же это? – и я побежала домой. По улице, калейдоскопом – всё то, то нас связывало, всё то, что нас могло связывать, всё то, что непременно могло бы произойти в будущем – завертелось в голове, даже дурно стало.
Он погиб, погиб, как это возможно? Этого не может быть. Что мы? Герои? Первые пионеры? Или мальчики и девочки войны, чтобы погибать? Повсюду мирное время. Герои мирного времени – Хрущев, ближайший к нам герой космоса – Гагарин. Еще, правда, в одном дворе слышала отрывок шлягера:
«Как на Тихом океане тонет баржа с чуваками,
Чуваки не унывают – рок на палубе кидают.
Зиганшин-буги, Зиганшин-рок,
Зиганшин съел второй сапог…».
Вроде о моряках, дрейфовавших на барже 49 дней в океане. Но если они герои – всё равно им не меньше восемнадцати. А погиб в пятнадцать лет?
Я шла и думала и вдруг вспомнила. Может, не совсем героическое. Наш театральный кружок ходил на 9 мая в МИД поздравлять ветеранов и разыгрывать перед ними театр Петрушки. Было очень страшно, потому что ответственно. Огромные залы, седые орденоносцы в ряд, но потом ничего, благодарили. Мне пришлось Петрушку исполнять. Тоненьким голосочком пищать «Эй, Петрушка. Петрушка!» Я тоже была довольна, что справилась.
А дома хлынули воспоминания, пришлось сжать кулаки, потому что вся еда в кухне и её надо вытащить в комнату, а с соседкой мы не дружим. Соседка хотела что-то сказать, но, увидев мое лицо, смолчала. Швырнув еду на стол, я бросилась на кровать и воспоминания затопили меня.
В первый раз я заметила его в классе шестом на уроке географии. Меня подкупило, что он проявил самостоятельность. Он встал и аргументированно возразил географу, не соглашаясь с ним. Про великую русскую реку, но не Волгу, которая была позже, а про Оку, с которой русские прожили всё свое средневековье. Про то, что ковыль на правом берегу реки не собственный, а занесенный на Русь татаро-монгольским нашествием. Ведь передвижение татар
