Донецкое море. История одной семьи - Валерия Троицкая
На Рому была обида. Сильная. И на папу была. Хотя Катя ее давила, прятала в самые дальние уголки души, но иногда эта обида прорывалась наружу. Катя, хотя она никогда бы себе в этом не призналась, завидовала брату. Он для мамы был на первом месте, и – по справедливости – папа тоже должен был взять ее и бежать с ней из Донецка, спасать дочь. Иногда Катя представляла, как бы они жили втроем в Липецке в доме тети Лены, по утрам собирали груши в их саду, потом шли на речку… Но ей тут же становилось невыносимо стыдно за эти мысли, она гнала их от себя и бежала на работу.
В начале апреля к ним в больницу привезли ее однокурсницу – Нину Кулик. Ее ранило по дороге на работу – осколок снаряда прошил машину. У Нины была истерика, она потеряла много крови, от шока кричала не переставая и не узнавала Катю.
День был неуютный, ветреный, пыльный. Катя ждала родителей Нины на улице у центрального входа в больницу. Она хорошо их знала – ее отец Леонид Борисович Кулик преподавал у них на филфаке и даже был у Кати на защите диплома, а мама Нины работала в Научной библиотеке университета.
Они вылетели из такси, неслись к Кате, держась за руки, и так нелепо вместе выглядели: Леонид Борисович – маленький, тщедушный, в толстых очках – был ниже своей жены на целую голову. Они подбежали к Кате, но даже не успели ни о чем у нее спросить.
– Жива. И будет жить. Сейчас оперируют.
Какое-то время они втроем стояли на ветру – молча, вдыхая прохладный весенний воздух, вместе переживая чудо неслучившейся смерти.
– Знаете, что самое страшное? – испуганно сказал уже в больнице Леонид Борисович. – Я когда ехал в машине, почти смирился. Я был готов. Я так устал бояться – за Нину, за жену, за себя, – что был уже ко всему готов.
Они примостились в самом углу просторного светлого холла, за шумным гардеробом, скрытые от посторонних глаз огромным деревом китайской розы с ярко-красными бутонами – отчего-то она всегда щедро цветет в российских больницах.
– Я ведь даже о Нине не думал! – ошарашенно продолжил Леонид Борисович, поправляя очки. – Я думал, что сделать в первую очередь, как все организовать, как жену успокоить, что ей сказать… Это значит, что я плохой отец?
– Нет, – замотала головой Катя. – Скорее, что вы хороший муж.
– Ты же защищалась по советской детской прозе тридцатых? – Леонид Борисович пристально посмотрел на Катю, словно только что осознал, кто она такая. – Ты же умница, я тебя помню. Почему не осталась на кафедре?
– Я не знаю, – честно ответила она. – Почувствовала, что мне нужно куда-то дальше плыть.
– Когда к ней можно? – прервала их разговор мама Нины. – Сегодня нас пустят?
Лицо у нее было вытянутое, худое, и усталые морщинки лучами расходились от раскосых глаз.
– Нет, только завтра, – повернулась к ней Катя. – Не переживайте, я сегодня в ночную. Буду к ней заглядывать. Утром, как придет в сознание, вам позвоню. Там все хорошо будет! – убежденно добавила она. – Утром в обычную палату переведут.
– Хорошо, – тихо сказала женщина, вдруг взяла Катину руку и поцеловала ее.
Катя от смущения пыталась высвободить ладонь, но Нинина мама ее не отпускала, потом, слово обессилев, легла ей на колени и беззвучно заплакала, вздрагивая всем телом. Катя не помнила, как ее зовут, спросить постеснялась и стала неловко гладить женщину по спине.
– Дашенька, родная, ну что же ты, – шепотом пытался успокоить жену Леонид Борисович и осторожно положил руку на ее плечо. – Все же хорошо, это такое чудо, ну что ты?
– Господи, я бы не выжила, я бы не выжила, – в голос зарыдала она, прижимаясь холодным лбом к Катиной ладони. – Милый мой, Боженька, хороший, я бы не выжила. Я бы прямо тут, на лестнице умерла.
– У нас племянница месяц назад погибла, – тихо объяснил Леонид Борисович. – Уля была старше нашей Нины на три года. Только уволилась, работу в Москве нашла хорошую. Собиралась переезжать.
– Она уже вещи собрала! Она мечтала в Москве жить, – его жена резко подняла свое заплаканное, измученное лицо и вдруг с надеждой посмотрела на Катю. – Сестра не может пережить, она погибает. Что нам делать? Думаем, к психологу ее сводить. Как думаешь?
Катя пожала плечами. А женщина не отрываясь смотрела на нее – так безнадежный пациент смотрит на врача, решившего вдруг рискнуть и провести ему спасительную операцию.
– Скажите ей: пусть думает, что дочь переехала в Москву, – наконец ответила она. – И там живет. И там очень счастлива. А других способов я не знаю.
– У меня сейчас такое чувство странное, – растерянно оглянулся по сторонам Леонид Борисович. – Даже сложно его объяснить. Настоящести какой-то, что ли? Я ведь живу все эти годы и умом, мозгом все понимаю. А душа – нет. Душа просто отказывается верить, что все это происходит с нами на самом деле… А сейчас… А сейчас у меня, кажется, мозг и душа как-то синхронизировались. И, знаете, почему-то теперь не страшно. Спокойно. Совсем спокойно.
– А потому что все будет хорошо, – сдавленным, грудным голосом произнесла его жена. – Потому что победим.
Дарья села прямо, неожиданно гордо, но Катину руку продолжала сжимать до боли. Ладонь у девочки побелела и была мокрой от слез. Катя видела, что на ее телефон, лежащий на соседнем кресле, идут бесконечные сообщения о «минусах» и «плюсах», и понимала, что сегодня у нее будет много работы.
– Победим. Я теперь это знаю каким-то шестым, десятым, двадцатым чувством, – женщина нервно вытерла рукавом слезы с лица. – И это не какая-то бравада, не просто слова. Я вот прямо сейчас, в эту минуту, именно здесь это поняла. Я это почувствовала. Знаете, как какую-то… несомненность.
– Да, я тоже это почувствовала именно здесь, – вполголоса сказала Катя. – В сентябре, когда из Харьковской уходили. Я даже помню тот момент. Все были в шоке, молчали, ничего не понимали… Я стояла, готовила инструменты и вдруг поняла, что мы победим. Не так как в начале войны – просто какой-то убежденностью, что мы не можем проиграть. А вот, вы правы, именно как
