Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца
- В конце концов, интересно выслушать и "маленьких лебедей", - сказал он. - Хотя понятно, что главный их язык - пластика... Не случайно кто-то из великих говаривал, что совершенство человечества воплощено именно в балете!
Девушки переглянулись и дружно заверили, что они никакая не пластика и совсем уж никакие не маленькие лебеди, о которых так красиво говорил поэт Петя. Хотя танец "маленьких лебедей" они обожают. Наверное, восприняли слова Пети как оригинальную шутку столичных гостей.
Но гости-то удивились. И Андрей, упираясь глазами в закуску, поинтересовался:
- Так вы хотите сказать, что вы... не ба-ле-ри-ны?
- А почему мы должны быть балерины? - спросили, в свою очередь, девушки.
- Но кто же вы тогда? Если вы... не ба-ле-ри-ны?
- Как - кто? Мы "не ба-ле-ри-ны"... - отвечала одна, не самая робкая из них.
- И не актрисы?
- Конечно нет.
Вот тут и наступила неловкая пауза. Обстановку разрядил рассудительный и почти трезвый Серега.
- Ай да ваш Павел Семенович! - воскликнул он. - Ай да умница, сукин он сын!
- Почему - наш? - парировали девушки. - Может, он "ваш" Павел Семенович?
- Наш! Наш! - завопили поэты. - Ге-ни-аль-ный администратор!
- У Даля, между прочим, - сказал умный Серега, - слово "администратор" обозначает - исполнительный человек...
- Исполнил! Исполнил! - было единодушно решено. И веселье продолжилось далее.
Было тут же предложено выпить за здоровье Павла Семеновича, который столь тонко и глубоко смог постичь душу поэта.
"Три души", - добавил я и, пригубив вино, поспешил откланяться.
Меня, кажется, и не удерживали. Творческих единиц после моего ухода оставалось ровно столько, сколько нужно для полного взаимопонимания.
Прощаясь, я успел перекинуться с поэтами по поводу будущей нашей встречи, поскольку вслед за мной они собирались побывать на Байкале.
- В Слюдянке... Через три дня, - Серега, поблескивая золотыми очками, привстал и протянул мне рюмку. - Предлагаю выпить за неожиданность!
Неожиданно, так я понимал, встретились в редакции. Неожиданно получили гонорар за ненапечатанные стихи... И девушек подцепили...
- За неожиданную встречу на Байкале, которую ожидаю. - Я выпил последнюю рюмку и ушел к себе в номер.
На пути пароходика оказалась Листвянка. Полукурортная, полутаежная Листвянка: лесистые взгорья, мягко огибающие "славное море", искрами вспыхивавшее у горизонта; повидал и порт Байкал, крошечный, обжитой у берега пятачок, где на узкой кромке, под скалой, приткнулся стальной аппендикс заброшенной Транссибирской магистрали, а на нем, прямо на рельсах, паслись лошади, выщипывая траву между шпал...
А еще через три дня я оказался в Слюдянке. Поселочек на самом юге Байкальского моря. Тут проходит новая, спрямленная трасса железной дороги, и тут же в горах добывают мрамор, всех цветов радуги. Я подобрал несколько осколков на память, но прежде попытался узнать, не наезжа-ли ли сюда трое московских поэтов.
В ответ услыхал, что были, как же! Приехали, расположились, собирались выступать в местном клубе, но вдруг сорвались и... Даже вещички кой-какие оставили... Рубашку вот, плащ...
- Первая неожиданность, - только и смог я произнести.
- Да, - сказали в гостинице. - Мы тоже не ожидали. А вещички-то куда девать? Может, захватите? Вы же в Москве небось встречаетесь...
- Бывает, - отвечал я, поглядывая в окошко на сверкающую водную гладь. В памяти прокручивалась песенка, услышанная на пароходе:
Избушка на Байкале, сиреневый дымок,
Избушку не искал я, но миновать не мог,
Не мог не обратиться к рыбачке молодой:
Напои меня, рыбачка, байкальскою водой...
Рыбачка напоила, спросив, далек ли путь,
И тихо предложила немного отдохнуть,
Был взгляд рыбачки светел и, как Байкал, глубок,
Трепал морские сети култукский ветерок...
Не знаю уж, как там с рыбачками, которых якобы встречаешь на Байкале, а вот "култукский ветерок", насколько я понимал, - это стихия, которая приносит неожиданность... Непогоду, и бурю, и заезжих поэтов... Или их вещички...
Я забрал рубашку и плащ, решив про себя, что, пожалуй, нагоню их в Усть-Баргузине, где у них запланирована встреча с тамошними промысловиками.
Но и в Усть-Баргузине, темноизбяном поселочке, стоявшем у исхода таежной реки Селенги, где водятся заповедные соболя, а рыбаки на лодках-"мотодорах" выезжают на вечернем теплом закате ловить серебряного омуля, поэтов я не нашел.
- Приехали да уехали, - был ответ. Пожилая дежурная в здешней гостиничке, темнокожая кержачка с раскосыми глазами, немногословна. Бумажки свои, авторучку на столе бросили...
- Давайте бумагу. Давайте ручку, - сказал я. И не очень уверенно добавил: - В Верхнем Ангарске увижу, отдам. Они обещали меня ждать.
Дежурная покачала головой и ничего не ответила. Мало ли за свои годы повидала она всякой залетной публики: охотники, рыбаки, гидрологи, лесовики, жулики, браконьеры...
Теперь вот поэты из Москвы.
- А вы не поэт? - спросила сурово, когда я расплачивался за "койко-место". На самом же деле это была чистенькая, по-домашнему обихоженная комнатушка с окошками, обращенными на Байкал.
- Нет, нет, - открещивался я, хоть понимал, что предаю своих друзей. Я только одни стихи знаю, про "култукский ветерок...".
- Это что, - отозвалась дежурная, подобрев. - У нас тут свой ветерок, "Баргузин" назы-вается, да такой... Окошки выдавливает! Но раз вы не поэт, не торопитесь. Ныне рыбка пошла, так рыбкой подсластитесь...
На берегу уже вовсю полыхали костры, высоко вздымая белое пламя. В громадные закопчен-ные котлы корзинками ссыпали живое серебро... А остроносые лодки-"мотодоры" словно выны-ривали из темных вод, и появлялись въяве, будто черноморы из вод, сами рыбаки, в высоких сапогах, в прорезиненных фартуках, озябшие, но веселые, вприщур поглядывали на самых нетерпеливых, охочих до сладкой рыбки.
Но рыбки у костра хватало всем. И я вечер-другой приходил сюда полакомиться, пока дожи-дался нужного мне рейса до Верхнего Ангарска следующего пункта, который мы согласовали с поэтами для встречи.
Впрочем, там их тоже не оказалось.
Несколько командировочных, геологов да десяток жаждущих подлечиться на местных горячих источниках. А лечатся тут просто: раздеваются и лезут в ямку с горячей, будто кипящей, в пузырьках водой.
Иные над ямкой разбивают палатку или ставят навес от дождя. Так и живут неделю-другую. Я уже и под навесы заглянул, так, на всякий случай. И по поселку порыскал, пока в здешнем поссовете мне не объяснили, что приезжали трое, прозывали себя поэтами, но только уехали, торопились в Иркутск.
- Вещи... оставляли? - спросил я угрюмо.
- А как же! Фотоаппарат, книжку... Бритвенный прибор еще.
Я забрал аппарат, бритвенный прибор и книжку - это был путеводитель по Байкалу, кажется, ни разу не открытый.
В Иркутск я вернулся в тот самый день, когда они отчалили на самолет. В гостинице мне отдали брошенный ими впопыхах чемодан. Я сложил в чемодан вещички и привез его в Москву.
В какой-то день, выяснив по телефону, что мои друзья посетили писательский ресторан, я приехал туда вместе с чемоданом.
Все трое восседали за крайним левым столиком в углу и, судя по всему, праздновали благополучное возвращение из Сибири.
Пирушка была в разгаре, когда я вынырнул перед ними, как черт со дна Байкальского моря. Дымилась на столе, застеленном белой скатеркой, картошечка, приправленная зеленым лучком, желтые квадратики сливочного масла в блюдечке, розовела гурийская капустка рядом с початой "Столичной", еще сохранившей на стекле холодный налет...
Меня встретили громкими возгласами. Меня и особенно чемодан, который и не чаяли увидеть. Чемодан на радостях "посадили" на четвертый свободный стул, подчеркнув этим его особую значимость, а мне налили рюмку водки.
Тост прозвучал так: за славный сибирский город Иркутск, в котором мы встретились, и за славное море Байкал, на котором мы почему-то не встретились...
- Может, за неожиданность? - спросил я. Они разом загоготали в три здоровых глотки, так что за соседними столиками испуганно оглянулись.
- Да, да, это было так неожиданно, - произнес как-то странно Андрей, взглядывая испод-лобья на своих дружков. Но те уткнулись в тарелки, вдруг вспомнив, что пора и закусить.
- А что, были и другие неожиданности? - поинтересовался я.
- Было кое-что, - пробормотал Серега, блестя золотой оправой очков. Ты закуси давай... Никуда же на этот раз не торопишься?
И вот что я узнал.
Памятная пирушка в иркутской гостинице после моего ухода продолжилась, как ей и полагалось, до утра. Потом еще весь следующий день, и вечер, и ночь, и снова утро, и день. В пылу устоявшегося застолья Сереге вдруг показалось, что он влюбился в одну из девушек, бесповоротно и на всю жизнь. А поэтому должен на ней жениться. Было решено тут же сыграть свадьбу. Девушка, кажется, не возражала. Да и остальные от такой прекрасной идеи были в восторге.
