Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца
- ...Опять... Железо?
Он со вздохом подтвердил:
- Видать, положили глаз... Приезжают на "Волгах", осматривают...
- Ну а вы, как тот осетр на крюке... Поверили рыбоподъемнику... А вас под жабры и в тот багажник!
Он захохотал, вздымая высокую грудь. Помотал головой, мол, я другие ходы через ту плотину знаю.
- Я осетр, да не тот, меня крюком не возьмешь... Пытались, да не вышло.
Так он мог сказать. Но сказал другое:
- Все мы доверчивые осетры...
Тут мы еще бутылочку открыли: в подвале ведь не заметно, что вечер наступил. И просиде-ли там часиков пять-шесть.
Поведал Шумов, не без юмора, как предложил он за свой счет построить для всей улицы водопровод, километра три, но с условием, чтобы и к нему воду подвели, а его дом стоит на краю улицы.
Улицу водичкой обеспечил, а как дошло до его дома, стоп-машина... Дальше нельзя, потому как идеологическая баба заявила: "Нечего воду в церковь подавать, они там крестить станут..."
- Так улица за ваши денежки пьет?
- На здоровье... Пусть пьет.
- А вы не пьете?
- Ну почему? - добродушно отвечал Шумов. - И я пью, и мои дети пьют, и ты сейчас, хотя это и незаконно...
И пояснил, что не стал пререкаться с дураками (дурами?), а нанял рабочих, они в земле прорыли ход к трубе, там и оставалось-то метров сто, и подсоединили...
- Вот, - протянул кружку, - пей, в горкоме не узнают!
Я потом выбрал время, записался на прием к секретарю по идеологии. Она оказалась такой, как я представлял: серенькая мышка с суконным выражением лица и бесцветными глазами. Сколь-ко уж я их нагляделся, и все будто вышли из одного инкубатора: безлика, ни грудей, ни бедер, ничего женского...
Долдонила про достижения в области просвещения, решив, что я залетная пташка и все проглочу. Вещала до того момента, пока я не спросил про отца Анатолия. И хотя задан был вопрос как бы невзначай, попутно, но вызвал переполох в ее душе, если таковая была, даже глазки забега-ли, засуетились.
Но спросил я так:
- А чего же это у вас, Марь Петровна, детишек-то преследуют?
- Каких таких детишек?
- Ну, вот у Шумова, священник который, их пятеро, и всех, значит, убрали из детского сада...
- Первый раз слышу! - И покраснела. И глазки наставила в окна, тужась сообразить, отче-го же я все знаю и не был ли сигнал в центр, то есть в Москву, на который им теперь реагировать.
А я как бы попутно еще заметил, доверительно, как товарищу по общему делу, что, дескать, дети-то наше будущее и кому же, как не нам, о них беспокоиться, чтобы росли они идейно закале-нными, нашими, а не чужими детьми...
Каюсь, из суеверия я в кармане крестик из пальцев делал при слове "наш", ибо у меня с этой серой мышкой ничего "нашего" не могло быть.
Через год, уезжая, узнал я не без удивления, что все детишки Шумова самым лучшим образом устроены и дачу вдруг оставили в покое, чего он не ожидал. Еще и посетовали, что отец Анатолий редко к ним в горком заглядывает, а полезно, знаете ли, иногда поговорить по душам.
Вот и о душе вспомнили.
Однажды с Шумовым съездили мы в степной район, к его дальней родне. Приняли нас по-семейному, накормили, напоили, а потом повезли на бахчу, а при ней пасека, и угостили арбузика-ми, не очень вызревшими, - отчего-то стали они в этих краях плохо вызревать. Но мед зато был отменный, тягучий, душистый, цвета янтаря. А еще угостили нас медовухой.
Сейчас уже мало кто помнит, что это за напиток. Прежде-то его цари да князья пили, пред-почитая заморским привозным винам. И в разных книжках о нем есть, хотя его-то самого нет. И если где-то прочтете, что царь принимал за столом медовые напитки, не удивляйтесь, он пил лучшее, что умели создавать наши предки. А они были по этой части не дураки.
Рецепт же прост, как все гениальное: чистая родниковая вода, да мед, да время... Чем дольше стоит, тем забористей и приятней. Вкус, поверьте, вовсе не меда, никакой приторной сладости, а лишь необыкновенная душистость и нежность. Ну и как водится, приятное похмелье, без всяких там последствий. В общем, медовуха пришлась мне по вкусу.
- Сколько же ей времени? - спросил я пасечника, мужичка в старой солдатской форме и фуражке, ему было лет за семьдесят.
Он указал на подвальчик, где врыты в землю огромные, оцинкованные изнутри бидоны с медовухой: там были и двухлетней давности, и пятилетние, а один бидон - лет под семнадцать, из него нас и угощали.
- А что, - поинтересовался я, - можно хранить и дольше?
- Да хоть сто лет, - отвечал пасечник. - У Романовых, говорят, хранились в бочках чуть не века. Но это уже драгоценный напиток... Его не ковшами, не стаканами, его из чарочки золотой хлебнул - и счастлив!
На память он наполнил мою фляжечку из самого старого бидона. Специально для Москвы. Я собирался похвалиться истинно царским медовым напитком перед своими застольными дружка-ми. Но в какой-то момент забыл о нем, а когда хватился, выяснилось: жена слила его в туалет, приняв за старый квас.
Потом я где-то прочел о медовухе, что было их много на Руси разных: вареные, сыченые, ставленные, ягодные и так далее. Но все они требовали выдержки по десятку лет.
Иногда отец Анатолий появлялся в Москве, останавливался у меня. В ту пору у нас уже была Дашка, из-за которой нам пришлось покинуть Балаково. Отец Анатолий ее окрестил, заметив, что везде нас возьмут на карандаш, ибо положено сдавать списки в местные органы... Он же ни разу этого не делал.
Привозил он и своих детишек. Таскал по всей Москве и в Кремль, водил в парк культуры, в детский театр, в который мне удалось достать билеты. Из каждого такого выхода в свет Шумов приводил новых знакомых, для которых тут же устраивал угощение, это он умел делать. Так что к концу его гостевания у нас в доме перебывало чуть ли не пол-Москвы... Но в один приезд был он особенно торжествен и показал мне орден Красной Звезды, который ему в этот день вручали.
- За войну, - сказал не без гордости. - Я же, тезка, повоевать успел.
- В двенадцать лет?
- А кто считает!
И рассказал, что у них в доме - жили они в Донецке - был наблюдательный пункт дейст-вовавшего там партизанского отряда. А он, мальчишкой, ходил в разведку... Собирались подать документы на его награждение, но стал священником... И - отпало. А нынче хоть с опозданием, но...
С Волги он слал нашей семье поздравления. Дважды в год мы получали пестрые открыточ-ки: с "Рождеством Христовым" и со "Светлым днем Пасхи"... И рыбку зимой присылал, заморо-женную... И все звал, звал к себе, чтобы пожили мы с детишками на его, теперь уж точно его даче. Однажды решились: сели мы с дочкой в машину, ей было лет десять... Значит, столько не были мы в Балаково...
Встретили как родных. Жили и правда на даче, прямо на берегу Волги, а купаться ходили на песчаный пляжик возле какого-то затопленного баркаса. Вместе с нами поселился еще один друг Шумова, полковник из органов безопасности, из Харькова, со своей возлюбленной, пышнотелой крашеной блондинкой, которая замечательно готовила нам украинский борщ.
Полковник же здорово поддавал и начинал это дело прямо с утра. Благо, что хозяин в первый же день завез нам ящик водки, которую за неимением шкафа сложил в огромную печь.
Потом привезли машину арбузов, свалили прямо в углу прихожей. Вообще быт наш был до предела аскетичен: железные общежитские койки, стол, табурет. Вот, пожалуй, и все. Каждое утро рыбаки приносили свежую осетрину, иногда белорыбицу... Я уж думал, что белорыбица вообще существует только в воспоминаниях волгарей.
Но Шумов гордо заявлял, что попадается она и правда реденько, но уж если придет в сеть, то сперва "приплывет" на стол к нему, а уж потом ко всяким там балаковским прихлебателям.
Однажды он попросил меня, очень деликатно, использовать мою машину, чтобы подвезти краски и олифу к церкви.
Где-то на новостройке мне загрузили в багажник бидон олифы да ящик краски, но тут объявилась "дружина", которая взяла меня в оборот: кто да откуда, почему везу ворованное добро. И акт начали составлять, и в милицию звонить, но появился Шумов - он задержался в вагончике у строителей - и спросил: "Что тут происходит?" С улыбкой, будто всех давно знал. Но они-то уж точно его знали, и один, самый свирепый, сказал с укором, но не Шумову, а мне: "Чего ж не сказал, что для церкви?" И с тем отпустили.
А однажды потребовалось позвонить мне срочно в Москву, и ни одного действующего в городе междугородного телефона.
- А ты пойди к "Матери-родине"... Скажи - от меня, - предложил Шумов. И пояснил, что так зовут они нынешнюю правительницу города, ибо похожа она на памятник посреди Балакова, который здесь именуют официально "Матерью-родиной"...
Правительница была точь-в-точь как описал мой тезка: пышнотелая, пышногрудая, с буклями белых от химии волос. Меня она приняла нелюбезно, а когда я сказал, что от газеты, отмахнулась, сухо заметив, что у нее тут не телефонный узел и всяким командировочным она бы посоветовала звонить из города.
