Нодар Думбадзе - Я вижу солнце
- Хатия! - позвал я. - Хатия! Хатия!
Ресницы Хатии чуть дрогнули. Потом она медленно открыла глаза и тихо, очень тихо прошептала:
- Сосойя...
- Жива?- - спросил кто-то.
- Жива! - сказал Датико и встал.
В толпе пронесся ветерок шепота и тут же стих. Наступило гробовое молчание.
Датико выступил на середину круга - исхудавший, заросший, в изодранной одежде и обуви. Он обвел собравшихся мутным взглядом. И каждый, с кем скрещивались глаза Датико, опускал голову и отступал назад.
Датико стоял и ждал, когда заговорит село. Но народ молчал как могила, и я испугался этого молчания, испугался, как в тот страшный день, первый день войны. Долго ждал Датико, но никто не нарушил безмолвия. Тогда он сорвал с пояса кобуру с револьвером, бросил ее на землю и покорно опустил руки.
Люди по-прежнему молчали.
- Скажите хоть слово! - крикнул Датико с мольбой и дрожью в голосе.
Никто ему не ответил.
- Володя, где ты? Арестуй меня, чего ты ждешь?
Ведь ты работник безопасности! Я бросил оружие, сдался. Бери же меня!
Володя Джаши выступил из толпы и остановился перед Датико. Народ напрягся в предчувствии крика, драки, стрельбы. Но случилось нечто более страшное и необъяснимое: Володя повернулся и вышел со двора, ни разу не оглянувшись.
Датико побледнел.
- Бадрия Таварткиладзе, а ты что? Милиция! Почему ты не арестуешь меня? - крикнул он.
Но Бадрии уже не было во дворе, он ушел вслед за Володей Джаши.
- Люди! - вырвался вопль у Датико.
И люди сделали то же, что и Володя и Бадрия. Один за другим они стали молча, не оглядываясь покидать школьный двор.
Датико закрыл лицо руками, упал на колени и громко зарыдал. Я смотрел на Датико и завидовал Хатии, которая не могла видеть, как плачет и тает на глазах этот огромный сильный мужчина.
- Ты сможешь идти, Хатия? - спросил я.
- Смогу.
Я обнял Хатию за талию и осторожно повел ее со двора. Проходя мимо Датико, она остановилась.
Датико взглянул на нас полными слез глазами.
- Что мне теперь делать, Сосойя?
- Не знаю, Датико...
- И ты не знаешь?
Я опустил голову.
Датико встал, посмотрел на дорогу. Она была пуста.
Датико побрел, пошатываясь, к воротам. Прежде чем выйти со двора, он еще раз спросил меня:
- Куда мне теперь идти, Сосоця?
Я не ответил ему, ибо не знал, куда ему следует идти.
Тогда Датико махнул рукой, повернулся и ушел...
Долго шагал он не поднимая головы. Дойдя до перекрестка, остановился, постоял с минуту и вновь зашагал, но не в сторону леса, а прямо по шоссе. Куда? Вряд ли он сам мог ответить на этот вопрос...
С ревом несла Супса свои мутные воды. По проселочной дороге, блея и мыча, позванивая колокольчиками, возвращалось домдй стадо. Там, где скрылся Датико, медленно опускалось солнце.
Я ВИЖУ ВАС, ЛЮДИ!
- Здравствуй, Бежана! Да, я это, Сосойя... Давно я не был у тебя, мой Бежана! Извини меня!.. Сейчас я все здесь приведу в порядок: расчищу траву, поправлю крест, скамейку перекрашу... Смотри, роза уже отцвела... Да, порядочно прошло времени... А сколько у меня для тебя новостей, Бежана! Не знаю, с чего и начать! Погоди немного, вот вырву этот сорняк и расскажу все по порядку...
Ну так вот, дорогой мой Бежана: война кончилась!
Не узнать теперь нашего села! Ребята вернулись с фронта, Бежана! Вернулся сын Герасима, сын Нины вернулся, Минин Евгений вернулся, и отец Нодара Головастика вернулся, и отец Отии. Правда, он без одной ноги, но какое это имеет значение? Подумаешь, нога!.. А вот наш Кукури, Лукайин Кукури, не вернулся. Сын Машико Малхаз тоже не вернулся... Многие не вернулись, Бежана, и все же на селе у нас праздник! Появились соль, кукуруза... После тебя сыграли десять свадеб, и на каждой я был среди почетных гостей и пил здорово! Помнишь Георгия Церцвадзе? Да, да, отца одиннадцати детей! Так вот, Георгий тоже вернулся, и жена его Талико родила двенадцатого мальчика, Шукрию. Вот была потеха, Бежана! Талико была на дереве, собирала сливы, когда у нее начались роды! Слышишь, Бежана? Чуть было не разрешилась на дереве! Успела все же спуститься вниз!
Ребенка назвали Шукрией, но я зову его Сливовичем.
Здорово, правда, Бежана? Сливович! Чем хуже Георгиевича? Всего у нас после тебя родилось тринадцать детей...
Да, еще одна новость, Бежана, - знаю, она обрадует тебя.
Хатию отец отвез в Батуми. Ей сделают операцию, и она будет видеть! Потом? Потом... Ты ведь знаешь, Бежана, как я люблю Хатию! Вот и женюсь на ней! Конечно!
Справлю свадьбу, большую свадьбу! И у нас будут дети!..
Что? А вдруг она не прозреет? Да, тетя тоже спрашивает меня об этом... Все равно женюсь, Бежана! Нельзя ей жить без меня. И я не смогу жить без Хатии. Любил ведь ты какую-то Минадору? Вот и я люблю мою Хатию...
И тетя любит... его... Конечно, любит, иначе не стала бы она каждый день спрашивать у почтальона, нет ли для нее письма... Ждет она его! Ты знаешь кого... Но ты знаешь и то, что он не вернется к ней.." А я жду мою Хатио. Для меня безразлично, какой она вернется - зрячей, незрячей. А что, если я не понравлюсь ей? Как ты думаешь, Бежана? Правда, тетя говорит, что я возмужал, похорошел, что меня трудно даже узнать, но... чем черт не шутит!.. Впрочем, нет, не может быть того, чтобы я не понравился Хатии! Она ведь знает, каков я, она видит меня, сама не раз говорила об этом... Я окончил десять классов, Бежана! Думаю поступить в институт. Стану врачом, и если Хатии сейчас не помогут в Батуми, я сам вылечу ее. Так, Бежана?
- Рехнулся совсем наш Сосойя! Ты с кем это болтаешь?
- А-а, здравствуй, дядя Герасим!
- Здравствуй! Что ты здесь делаешь?
- Так, пришел взглянуть на могилу Бежаны...
- Сходи к конторе... Виссарион и Хатия вернулись... - Герасим слегка потрепал меня по щеке.
У меня сперло дыхание.
- Ну и как?!
- (Беги, беги, сынок, встречай... - Я не дал Герасиму договорить, сорвался с места и помчался вниз по склону.
Быстрей, Сосойя, быстрей!.. Так - далеко, сократи дорогу по этой балке! Прыгай!.. Быстрей, Сосойя!.. Я бегу, как не бежал никогда в жизни!.. В ушах звенит, сердце готово выпрыгнуть из груди, колени подкашиваются...
Не вздумай останавливаться, Сосойя!.. Беги! Если перепрыгнешь через эту канаву - значит, с Хатией все в порядке... Перепрыгнул!.. Если добежишь до того дерева не дыша - значит, с Хатией все в порядке... Так... Еще немного... Еще два шага... Добежал!.. Если досчитаешь до пятидесяти не переводя дыхания - значит, с Хатией все в порядке... Раз, два, три... десять, одиннадцать, двенадцать... Сорок пять, сорок шесть... О, как трудно...
- Хатия-а-а!..
Задыхаясь, я подбежал к ним и остановился. Больше я не смог вымолвить ни слова.
- Coco! - сказала Хатия тихо.
Я взглянул на нее. Лицо Хатии было белым как мел.
Она смотрела своими огромными, красивыми глазами куда-то вдаль, мимо меня, и улыбалась.
- Дядя Виссарион!
Виссарион стоял с опущенной головой и молчал.
- Ну что, дядя Виссарион?
Виссарион не ответил.
- Хатия!
- Врачи сказали, что делать операцию пока нельзя.
Велели обязательно приехать будущей весной... - спокойно сказала Хатия.
Боже мой, почему я не досчитал до пятидесяти?!
В горле у меня защекотало. Я закрыл лицо руками.
- Как ты, Сосойя? Что у тебя нового?
Я обнял Хатию и поцеловал ее в щеку. Дядя Виссарион достал платок, вытер сухие глаза, кашлянул и ушел.
- Как ты, Сосойя? - повторила Хатия.
- Хорошо... А ты не бойся, Хатия... Весной ведь сделают операцию? - Я погладил Хатию по лицу.
Она сощурилась и стала такой красивой, такой, что ей позавидовала бы сама богоматерь...
- Весной, Сосойя...
- Ты только не бойся, Хатия!
- А я и не боюсь, Сосойя!
- А если они не смогут помочь тебе, это сделаю я, Хатия, клянусь тебе!
- Знаю, Сосойя!
- Если даже не... Ну и что? Меня ты видишь?
- Вижу, Сосойя!
- Что еще тебе надо?
- Больше ничего, Сосойя!
* * *
Куда ты идешь, дорога, и куда ты ведешь мое село?
Помнишь? В один из июньских дней ты отняла все, что было у меня дорогого на свете. Я просил тебя, дорога, и ты возвратила мне все, что могла возвратить. Я благодарю тебя, дорога! Теперь настал и наш черед. Ты возьмешь нас, меня и Хатию, и поведешь туда, где должен быть твой конец. Но мы не хотим, чтобы у тебя был конец. Рука об руку мы будем шагать вместе с тобой до бесконечности. Тебе никогда больше не придется доставлять в наше село вести о нас в треугольных письмах и конвертах с напечатанными адресами. Мы вернемся сами, дорога! Мы станем лицом к востоку, увидим восход золотого солнца, и тогда Хатия скажет всему миру;
- Люди, это я, Хатия! Я вижу вас, люди!