Молчание Шахерезады - Дефне Суман
– Ах, Авинаш, это ты? Слава богу! Слава богу! Что происходит?
Ружье выпало у нее из рук, но Авинаш успел его подхватить. За одиннадцать лет впервые он видел, чтобы его возлюбленная боялась. Вдруг он понял, как, оказывается, ему не хватало возможности защитить ее. Эдит всегда оставалась спокойной и смелой. Во время войны, когда англичане готовились бомбить Смирну, все соседи уехали из города, и одна только Эдит осталась на опустевшей улице Васили. Лишь изредка, когда они возвращались с летней прогулки подвыпившими, она разрешала ему остаться с ней на ночь, в остальное же время с ней в доме ночевали только служанки. Она была из тех женщин, которые не позволяют мужчинам их защищать. Эта ее особенность, поначалу привлекавшая Авинаша, со временем стала для него мучительным недостатком в их отношениях. Но впервые так отчетливо он это осознал только сейчас, в тот момент, когда Эдит в исступлении, напоминавшем истерические приступы ее матери, бросилась в его объятия.
В заливе снова прогремели пушки. Эдит еще сильнее прижалась к Авинашу. Задрожали цветные витражи в двери. Сверху донесся звон посуды. Не отнимая рук от ее талии, он завел ее внутрь, закрыл входную дверь и приставил ружье к стене. Эдит все еще дрожала, и Авинаш обернулся, ища взглядом кого-нибудь из слуг, чтобы попросить стакан воды.
Но не было видно ни молодых служанок, которые – по-прежнему – в каждый его приход едва заметно улыбались, ни управляющего Христо – а уж он-то всегда бывал в прихожей. Это что же, они с Эдит в доме одни?
Авинаш взял руки женщины в свои.
– Пришел греческий флот. Войска высаживаются на берег.
Эдит уткнулась лицом в его плечо. Дрожь прекратилась. Голос ее звучал глухо:
– Кого они тогда атакуют? Зачем обстреливают город? Это итальянцы? Или турки пошли в контрнападение?
– Да нет же, дорогая моя. Никто никого не атакует. Корабли в порту просто дают праздничные залпы. Так вот почему ты…
Авинаш крепко, как ребенка, обнял Эдит своими смуглыми руками. Он подумал о том, не заняться ли им любовью в одной из тех комнат, где они еще этого не делали, или на кухне, или в чулане, а может, и прямо здесь, в прихожей, пока нет вечно дежурящего Христо.
– Значит, все в порядке, волноваться не из-за чего?
– Да, кажется, все спокойно. Солдаты расходятся по разным районам. Пока никакой опасности. Если хочешь, я провожу тебя до Кордона. Христиане заполнили всю набережную. Ты бы только видела, они просто потеряли голову от радости. Устроили на Кордоне настоящий праздник.
– Что, мой генерал, на улицу выходить уже можно?
Авинаш догадался, что она припомнила ему вчерашний приказной тон. Значит, потихоньку приходит в себя. А управляющего Христо она вчера, видимо, сразу отправила домой.
Не выпуская ее из рук, он попытался заглянуть ей в глаза. Но Эдит не поднимала головы от его плеча.
– Представляешь, некоторые греческие солдаты даже не знали, куда они плывут. Им сказали, что будут учения в каком-то украинском порту. Только утром, когда вошли в залив, они поняли, что оказались в Смирне.
– Даже глухой султан слышал об оккупации, а они не слышали?
Авинаш удивился тому, каким тоном она это произнесла, но промолчал. Несмотря на ее обычную язвительность в голосе, Эдит с непонятной даже для нее самой нежностью продолжала льнуть к Авинашу. Руки мужчины сами собой пробрались под шелковую ткань халата и нашли маленькие груди. Эдит издала звук, прося то ли остановиться, то ли продолжить.
– Где Христо? И где Зои и служанки?
– Не знаю. Когда я проснулась, никого уже не было.
– Наверное, тоже на набережной, – пробормотал Авинаш, даже не задумываясь о том, каково было проснуться в пустом доме для его любимой женщины, которую он уже столько лет обожал, чьим капризам потакал, чьи тайны разгадать он якобы отчаялся, но которую, как он сам полагал, знал весьма хорошо.
Отношения Авинаша и Эдит длились уже одиннадцать лет. Ранними зимними вечерами в неверном свете приглушенной газовой лампы или же весной в послеобеденные часы они курили дурманящий кальян, лежа на кровати Эдит, или же получали удовольствие от занятий любовью, или дремали, когда пахнущий морем ветерок шевелил тюлевые занавески и обдувал их вспотевшие тела. Но прежнего желания уже не было. И сейчас, когда их потянуло друг к другу с той же жадностью, что в первые годы, они хотели насладиться этим моментом до последней капли… Хотели – да, но из страха, что в любой момент может вернуться управляющий или кто-то из слуг, они так и стояли, прильнув друг к другу, в прихожей и продолжали разговор о мире по ту сторону двери.
– А что мусульмане? Как там ситуация в их кварталах?
– Пока в растерянности. О том, что греческая армия высадится в городе, губернатору сообщили только вчера вечером. Ночью, несмотря на дождь, недалеко от еврейского кладбища, что выходит к порту, собралось много народу. Разожгли костры и устроили протест. Я тоже сходил посмотреть. Правда, мне это больше напомнило ярмарку. Бедняки, богачи, женщины, дети – все там были. Тысячи людей. Били в барабаны. Да только что толку? Утром заперлись по домам – что им еще делать?
– Только бы ничего не случилось. – На мгновение сиплый от желания голос Эдит вновь стал серьезным и звучным.
– Солдаты высаживаются на берег в организованном порядке, но мне показалось, они сами точно не знают, что будут дальше делать. К тому же все сейчас слишком взволнованы. Власть меняется, и безопасность может быть под угрозой. Что-то точно случится. Надеюсь, никто не пострадает.
На этот раз его руки нырнули вниз, под подол ночной рубашки. Умелые пальцы, знавшие все изгибы ее тела и чувствительные места, скользнули между ног. Эдит отдалась искусным прикосновениям Авинаша, но одной рукой все-таки заперла дверь. Ее возлюбленный всегда был одет с иголочки, в костюмы по последней моде, сшитые на заказ лучшими портными Смирны из самой качественной ткани, купленной на улице Френк; но в то утро, после целой ночи за работой в консульстве, брюки его были мятыми, а на рубашке под мышками виднелись пятна пахнущего специями пота, которого он всегда стыдился. Невиданное дело, чтобы он пришел на улицу Васили, не сходив прежде в хаммам.
Опьяненная несвойственным для нее буйством чувств, Эдит понимала, что Авинаш зашел просто проведать ее, а не заниматься любовью, что в такой день у него были важные дела. Высадка греческой армии считалась победой для англичан, а в
