Десять поколений - Белла Арфуди
– Что теперь? Моя собственная дочь вышла замуж за турка и приняла религию убийц своих предков. Как я буду смотреть в глаза нашим праотцам, когда покину этот мир? Чему я сумел научить свою дочь? – Речь дяди Мсто временами прерывалась, словно из-за нехватки воздуха. – Шиван говорил, что ты оторван от семьи. Переживал за тебя. Боялся, что ты свернешь не на ту дорогу. Но ты хотя бы еще езид. Ты все еще наш, даже если живешь далеко и толком не говоришь на родном языке. А моя дочь? Нельзя быть езидкой, приняв ислам. Она опозорила нас.
Ари не хотел расстраивать дядю еще больше. Он решил сидеть рядом с ним, не издавая ни звука, пока дядя не выговорится. Кто же знал, что он до сих пор переживает из-за ситуации с Соной. Ему казалось, что он давно ее отпустил. Ари слышал от родственников, что Сона даже собиралась навестить отца с матерью в Армении. Словно услышав мысли Ари, дядя Мсто сказал:
– Матери своей постоянно пишет и звонит. Та не может с ней не разговаривать, а я и не препятствую. Разве запретишь материнскому сердцу думать и переживать о своем ребенке? – Голос дяди Мсто был глухим. – Иногда я и сам уже хочу сказать ей пару слов, но заставляю себя только слушать, как она говорит с матерью. Так хотя бы слышу голос дочери.
Из окна прорывался луч солнца. Он танцевал на стене напротив Ари и звал смотреть только на него. Ари с усилием отвел взгляд и продолжил слушать дядю, который совсем ссутулился, словно на его плечах лежал неподъемный груз.
– Недавно сказала матери, что хотела бы в гости приехать. Та и передала мне, вся в надеждах. Улыбалась сначала, когда говорила об этом. Потом плакала, когда я ответил, что не желаю ее видеть у себя в доме. Грозила, что все равно встретится с ней, даже если и без меня. Сейчас вот сижу и думаю: а стоит ли это все того? Так хочу ее видеть, но одновременно стыдно, что дочь не уберег. Потеряли мы ее, потеряли.
– Разве Ходэ был бы против того, чтобы ее простить и принять?
Ари сам не знал, с чего вдруг эти слова вырвались у него. Он не до конца понимал Сону, хотя считал себя человеком либеральным и совершенно проникшимся ценностями своей новой страны. Но временами в нем просыпалось что-то природное, тогда он сам ужасался решению сестры и думал, сумел бы он так поступить. Может, все его бунтарство всегда было показным и наигранным? Стал бы он и вправду отказываться от семьи и себя самого? Порой он легко отвечал: «Да». Религии и народы не важны. Мы – единая человеческая нация. Нет никакого смысла делиться еще на какие-то группы. В такие моменты мир казался ему единым и целым.
Бывали и другие дни. Задумчиво слоняясь по студенческому кампусу, он боялся, что, совершенно отказавшись от езидской части себя, потеряет нечто важное. Лишится корней и чувства причастности к чему-то большему, чем он сам. Это ведь не просто случайные люди жили когда-то в прошлом. Это его предки. У каждого из них была своя судьба, своя жизнь. Вполне вероятно, что Сона не первая полюбила того, кого любить нельзя. И многие поколения до нее отказывали себе в этой преступной любви. Они следовали заветам предыдущих поколений. Они отказывались от личного счастья ради правильного, по их представлениям, будущего для своих потомков. Но стоили ли их жертвы того? Стоили они того сами по себе? И стоили ли они того, если твой потомок выбирает турка в мужья?
Что сделал бы какой-нибудь их предок, переживший турецкую резню? Наверняка сам бы накинулся на Сону с кинжалом.
Но что стал бы делать другой предок, сам отказавшийся от своей «неправильной» любви? Он все еще считал бы свой поступок верным или сожалел о нем, зная, что все было зря, раз несколько поколений спустя езидская кровь все равно смешалась с турецкой?
Эти мысли возникли в голове Ари снова после слов дяди Мсто. И они напомнили ему давнюю историю из лекции по политологии. Не зря в самолете он думал о поступке последнего шаха Ирана. Так сожалел ли тот о разводе с Сорайей? Развелся бы шах, зная, что ему не нужен наследник, поскольку не будет трона, который можно передать? Думал ли он об этом вообще? И если да, то как часто в эмиграции он раскаивался? Может, лишение трона и изгнание были расплатой за предательство любви?
– Думаешь, мне стоит с ней увидеться? – Вопрос дяди Мсто был задан таким тоном, словно от ответа Ари действительно зависело его решение. Возможно, дяде Мсто просто нужна была поддержка, чтобы пойти на ужасный в его глазах поступок – принять предательницу.
Ари не решил, правильно ли поступила Сона и что бы делал он на ее месте. Но однозначно верил в то, что любой грех, если поступок кузины вообще можно им считать, заслуживает прощения. Нельзя бить по руке, что протянула тебе ветвь мира.
– Стоит хотя бы попробовать.
Дядя Мсто долго смотрел в глаза племянника, затем решительно кивнул.
– Сегодня же позвоню жене и скажу, чтобы пригласила дочь как можно скорее.
– Можно прямо сейчас. – Ари улыбнулся. – Думаю, они обе уже давно проснулись.
До вылета в Стамбул оставалось еще два дня, а Ари так и не понял, куда они едут и зачем. Но, кажется, хотя бы дядя Мсто получил свой ответ.
Глава X
Тифлис, Российская империя, 1916 год
Джангир, заселившийся в меблированные комнаты в доходном доме на одной из центральных улиц Тифлиса, уже две недели ждал брата. Тот все еще был в пути. Весть о гибели родных застала его на чужбине, как и Джангира, находившегося в то время на юге Российской империи в поисках новых рынков для сбыта ковров. Узнав о трагедии, братья испытали шок, но каждый горевал по-своему. Старший, Джангир, после первого ступора быстро пришел в себя. Ему нужно было думать о том, как воссоединиться с братом и как им теперь жить. Младший же, Берат, слег в горячке, а позже провалялся несколько месяцев в пограничном состоянии между миром живых и миром мертвых.
Берат, всегда отличавшийся скрытностью и мягким характером, до конца не успел смириться даже со свадьбой любимой, выданной замуж за старика. Смерть родных, погибших при резне, которую турки называли вынужденным переселением некоторых народов во время войны, стала очередным испытанием. На грани помутнения
