Выбор воды - Гала Узрютова
Я всё ещё не могла найти укромное место для ритуала. Ветер сжирал тепло под курткой. Казалось, от ветра завертелось колесо обозрения, но оно замерло над водой. Немое круглое животное с тридцатью шестью тонированными глазами хочет перекатиполить по берегу, а стоит на привязи. Когда берег опустел, я полезла за мешком с костями, но остановилась: колесу удалось сорваться с цепи и рвануть по берегу. Сначала медленно, привыкая к дороге из заснеженного песка. Затем – быстрее и быстрее – колесо неслось прямо на меня. Песок разлетался от тяжести зверя и летел мне в лицо. На этой широченной песчаной полосе ему ничего не мешало. Круглое животное уже далеко впереди и никогда не остановится. Слишком долго оно хотело отсюда выбраться.
Я падаю, ударяюсь о берег; проверяю, цела ли. Всё, что кажется неживым, смотрит на нас и только ждёт момента. Зазеваешься – оно собьёт тебя с ног, раздавит, покажет свою силу. В силе той не будет ничего человеческого. Сила та целиком пришла оттуда, где человека никогда не было.
Моих сил хватило только на то, чтобы встать и идти дальше.
Рельеф пирса, за спиной которого теперь нет колеса, обголел. Пустота берега – ещё не повод его заполнить. Предупреждение «Не кормите птиц!» даже некому прочесть. В пене болтался красный шарф, выбросившийся на берег, как разодранное мясо.
Может, на этот раз получится? Я снова открыла рюкзак. Пришлось вынуть рубашку, зарядник, какие-то старые чеки и растаявший шоколад, чтобы добраться до дна. Кости всегда скукоживаются там, слёживаясь в одно. Всегда прячутся, увиливают, становятся прозрачными. Разбежаться и забросить мешок в воду. Смоет водой, пусть кости смоет водой, приди вода – забери. В море Северное, подальше от моей Волги, подальше от равнины моей.
Слева к морю ринулся шапендус, вцепился в мешок зубами и гордо принёс его мне.
– Простите моего оболтуса, – сказала хозяйка пса, поравнявшись со мной. – Ему надо обязательно поймать всё, что бросили!
В следующий раз положу в мешок камень, чтобы он сразу ушёл на дно, и ни одна собака не смогла его достать.
Пёс снова убежал от хозяйки, а я стояла у моря с мокрым мешком в руках. В волнах шевелился красный шарф. Я достала из воды вязаную рыбу и повязала её на две бронзовых фигуры с круглыми головами и квадратными телами.
На берегу – никого. По привычке написала на камне телефон с пометкой WhatsApp и закинула его подальше.
Берег заметало. Мужчина лет тридцати пяти съёжился у воды, держа над собой плакат «ХОЛОДНО».
– Холодно?
Он кивнул, но даже не повернул головы. Я взяла у него плакат, перевернула картон на другую сторону и написала «ЖАРКО». Встала рядом.
– Теплее?
– Нет.
– У тебя нет воображения.
– Вообще-то это мой плакат. И мне действительно холодно.
– Чего ты хочешь?
– Это мой эксперимент. Одиночный пикет против холода. В прошлом году я получил три стакана кофе, один эфир на местном канале, бутылку виски и пять объятий. А, да, было ещё одно одеяло.
– Посмотрим, что получу я.
– Сегодня никто не подходит. Слишком холодно.
– Как думаешь, о чём говорят те двое с собакой?
– Он говорит, как она красива.
– Нет, видишь, у неё в руке пакет? Она говорит, что сейчас его очередь убирать дерьмо за псом.
– Может, это просто пакет.
– Смотри, она даёт пакет ему.
– Но ведь он успел сказать, как любит её.
– А теперь он взял собачье дерьмо в пакет и торжественно несёт его.
– Почему ты говоришь об этом? Это просто технический момент.
– В любви нет технических моментов.
– То есть, если бы он не убрал за собакой, он бы её не любил? Отдай мой плакат.
Забрав плакат, мужчина перевернул его стороной «ХОЛОДНО» и снова поднял над собой.
– И нравится тебе так стоять?
– Почему ты здесь одна? Ты бы хотела, чтобы я полюбил тебя?
– В смысле?
– Прямо сейчас.
– Ты можешь вот так легко полюбить каждую встречную женщину?
– Все мужчины и женщины одинаковы. Уйдёшь от одной – где гарантия, что с другой будет лучше? Я ведь тебе нравлюсь, я вижу.
– Нет.
– Смотри. Я пришёл. Именно сюда, именно в этот час. Ты тоже сюда пришла. Именно сейчас.
– Ну и что? Здесь есть и другие люди – та пара с собакой.
– Они пришли по обязательству, собаку выгуливать. А ты пришла – ко мне. Меня зовут Стефан.
– Кира.
– Я знал, что тебя встречу.
Стефан зачеркнул слово «ХОЛОДНО» на плакате и написал на нём «КИРА», снова возглавив одиночный пикет.
– Ты заставишь меня убирать собачье дерьмо.
– Ты научишься.
– Ты можешь сказать, что будешь любить меня, но на самом деле – не меня. Ты будешь любить эту куртку, потому что я её надевала. Но не меня. Всё это кончается. Мы не можем это остановить.
– Я подхожу ближе. Тебя не волнует холод. Тебе жарко. Видишь, как мне страшно, но тебя это не волнует. Ты хочешь, чтобы я подошёл ещё ближе…
Я выдернула плакат из рук Стефана, зачеркнула слово «КИРА» и написала «ХОЛОДНО». Он молча поднял его над собой.
Из Мака на набережной пахло жареным мясом. Заказала чай, который пах как бульон, завариваемый из пакетика.
С тихого берега Схевенингена я вышла в Гаагу; та сразу ударила по ушам, лязгала вперемешку с ветром.
Надо было найти остановку, чтобы добраться до Делфта на трамвае. В Голландии особенно сильно ощущается, что здесь дорога перестала быть событием. Из Роттердама в Гаагу едешь на метро, а из Гааги в Делфт – на трамвае. Ещё не успеваешь уложить внутри Гаагу, как за окном уже видны башни церквей Делфта. Уже смотришь, как в Делфте катаются по каналам на коньках, – а мозг всё ещё пытается распознать Гаагу.
То же чувствуешь, когда за полдня поезд успевает пересечь четыре страны. Когда еду по России, из окна поезда края страны не увидеть.
Материк становится островом, если он кончается.
Не то чтобы я хочу убедиться – край страны существует. Скорее, хочу понять, где существую я.
Пейзаж не определяется расстоянием – только временем, что этот путь до места занимает, и что ещё займёт, когда заилится воспоминаниями: повторяющимися, корябающими, вдруг сжимающими твои ладони посреди улицы или кулаки перед сном, ложными.
Пассажир выпадает из поезда, другой выпадает, третий, – но состав едет дальше. Он уже разогнался и не может затормозить. Сосчитать вагоны – не
