Самоцветный быт - Михаил Афанасьевич Булгаков
И моментально оратор нырнул вниз, словно провалился. Затем выскочила из кресла его голова и предложила:
– Если кто имеет вопросы, прошу задавать.
В зале наступила тишина. Затем в отдалении зашевелилась в самой гуще и вышла голова Чуфыркина.
– Вы имеете, товарищ? – ласково обратился к нему с эстрады совершенно осипший оратор.
– Имею, – ответил Чуфыркин и облокотился на спинку переднего стула. Вид у Чуфыркина был отчаянный. – Ты из меня всю кровь выпил!
Зал охнул, и все головы устремились на смельчака Чуфыркина.
– Сижу – и не понимаю: жив я или уже помер, – объяснил Чуфыркин.
В зале настала могильная тишина.
– Виноват. Я вас не понимаю, товарищ. – Оратор обидчиво скривил рот и побледнел.
– В голове пузыри буль-буль, как под водой сидишь, – объяснил Чуфыркин.
– Я не понимаю, – заволновался оратор.
Председатель стал подниматься с кресла.
– Вы, товарищ, вопрос имеете? Ну?
– Имею, – подтвердил Чуфыркин, – объясни – «резюмирую».
– То есть как это, товарищ? Я не понимаю, что объяснить?..
– Что означает – объясни!
– Виноват, ах да… Вам не совсем понятно, что означает «резюмирую»?
– Совершенно непонятно, – вдруг крикнул чей-то измученный голос из задних рядов. – Вандея какая-то. Кто она такая?
Оратор стал покрываться клюквенной краской.
– Сию минуту. М-м-м… Так вы про «резюмирую». Это, видите ли, товарищ, слово иностранное…
– Оно и видно, – ответил чей-то женский голос сбоку.
– Что обозначает? – повторил Чуфыркин.
– Видите ли, резю-зю-ми-ми… – забормотал оратор. – Понимаете ли, ну вот, например, я, скажем, излагаю речь. И вот выводы, так сказать. Одним словом, понимаете?..
– Черти серые, – сказал Чуфыркин злобно.
Зал опять стих.
– Кто серые? – растерянно спросил оратор.
– Мы, – ответил Чуфыркин, – не понимаем, что вы говорите.
– У него образование высшее, он высшую начальную школу окончил, – сказал чей-то ядовитый голос, и председатель позвонил. Где-то засмеялись.
– «Интервенцию» объясните, – продолжал Чуфыркин настойчиво.
– И «диффамацию», – добавил чей-то острый, пронзительный голос сверху и сбоку.
– И кто такой камер-лакей? В какой камере?!
– Про Вандею расскажите!!
Председатель взвился, начал звонить.
– Не сразу, товарищи, прошу по очереди!
– «Аккредитовать» – не понимаю!
– Ну, что значит аккредитовать? – растерялся оратор. – Ну, значит, послать к нам послов…
– Так и говори!! – раздраженно забасил кто-то на галерее.
– «Интервенцию» даешь!! – отозвались задние ряды.
Какая-то лохматая учительская голова поднялась и, покрывая нарастающий гул, заявила:
– И, кроме того, имейте в виду, товарищ оратор, что такого слова – «использовывать» – в русском языке нет! Можно сказать – использовать!
– Здорово! – отозвался зал. – Вот так припаял! Шкраб, он умеет!
В зале начался бунт.
– Говори, говори! Пока у меня мозги винтом не завинтило! – страдальчески кричал Чуфыркин. – Ведь это же немыслимое дело!!
Оратор, как затравленный волк, озираясь на председателя, вдруг куда-то провалился. Багровый председатель оглушительно позвонил и выкрикнул:
– Тише! Предлагается перерыв на десять минут. Кто за?
Зал ответил бурным хохотом, и целый лес рук поднялся кверху.
1925
Чертовщина
У нас, в Кузнецке, в один и тот же вечер, в один и тот же час, в помещении месткома было назначено заседание лавочно-наблюдательной комиссии, заседание производственной ячейки, заседание охраны труда, собрание рабкоров, а также заседание пионеров. А рядом идет кинематографическая картина «Дочь Монтецумы». Получается такое, что описать нельзя.
Рабкор
В небольшой комнате тесно сидели люди, взъерошенные и потные. Над их головами висела «Дочь Монтецумы» с участием любимицы публики и королевы экрана и «Вокруг света в 18 дней».
Дверь раскрылась на одну четверть. В нее влезла рука с растерзанной манжетой, затем озверевшая голова. И голова эта начала кричать:
– Пустите меня, товарищи! Это безобразие.
– Влезайте! – кричали из комнаты.
– Пустите меня! – кричала голова, вырываясь из невидимых клещей за дверью.
За дверью же послышался крик:
– Не лягайтесь ногами, товарищ Крутобедров! Вы же не на базаре!
Стена затряслась, и на ней запрыгали слова: «Курьер Наполеона».
Растерзанная личность влезла наконец в комнатушку, проникла на эстраду и оттуда хрипло забасила немедленно, как заводной граммофон:
– Говоря о цене на свиные котлеты, товарищи, я не могу не отметить с возмущением того факта, что в то время, как на частном рынке они 32 к., у нас в лавке № 17 они 33½…
Собрание на это ответило злобным гулом, а за дверью вырвался истерический крик:
– Скорее! Долго заседаете!
– Что вы про котлеты бормочете?! – закричал в раздражении человек, притиснутый к «Дочери миллионера».
– Я не бормочу! – закричал в ответ оратор. – А докладываю!
– Про что докладываешь?
– Цены на свинину, – закричал докладчик.
– Выкатывайся ты со своей свининой к чертям! Где наш оратор? – кричали со всех сторон.
– Нету оратора, опоздал, черт его возьми! Значить, им надо уступать место!
Публика хлынула к дверям, а навстречу ей – другая, которая моментально расселась на стульях. За другой дверью тапер глухо заиграл полонез Шопена.
Взъерошенный докладчик всмотрелся в новые лица и забубнил:
– Говоря о цене на свиные котлеты, дорогие товарищи, я не могу не отметить с возмущением того факта, что в то время, когда на частном рынке цена на свиные котлеты 32 коп., а у нас в лавке № 17 они стоят 33½ коп…
Молодой человек в папахе встал и вежливо его перебил:
– Вы, товарищ, спутали. «Производство мяса» шло вчера, а сегодня «Кровь и песок».
– Сахарный песок тоже! – закричал оратор в отчаянии. – В то время, как на частном рынке он – 25½ коп…
– Нарезался объясняльщик перед картиной, – закричала с хохотом публика и вдруг рванулась к дверям, и Шопен моментально смолк.
Из всех дверей насыпалась новая публика.
– Говоря о цене на свиные котлеты, – в отчаянии начал ей докладчик, – я не могу не отметить с возмущением того факта, в то время, когда сахарный песок на рынке стоит 25½ коп., свинина у нас в магазине – 36 коп.! Разница, таким образом, дорогие товарищи…
– К чертям со свининой! – закричала новая публика. – Не наговорился еще в своей лавочной комиссии!
Докладчика с котлетами выпихнули куда-то, а другой влез на его место, закрыл глаза и торопливо забубнил:
– Вопрос о прозодежде – кардинальный вопрос, товарищи. До каких пор мы будем ждать рукавиц для ремонтных рабочих? Что же, спрашивается, они голыми руками…
Он бубнил около 3 минут и открыл глаза от страшных криков:
– Довольно! Достаточно! Наквакал о рукавицах – и будет, дай другим поговорить!
Какие-то взволнованные люди с карандашами в руках сидели, вытеснив предыдущую публику. Один из них выскочил на эстраду,
