Непонятный роман - Иван Валерьевич Шипнигов
– Не, страшно, когда белые тени и похмельные кошмары, а ты один. А сейчас хорошо, тепло, спокойно. И мы не одни. То есть, вдвоем.
– Экономить нужно всё. Ветки, жидкость, сигареты, зажигалки, телефоны.
– Про зажигалки тоже надо рассказать. Блин, теперь эта песня в голове вертится… «Моя страна – бухой ребенок, наблевавший в варежку, ей холодно в снегу, и я, бензином обливаясь, жгу».
– Это кто, опять Скриптонит?
– Нее, ты что, Хаски. Они разные совсем.
– У него тоже ничего не понятно?
– У них по-разному непонятно. У Хаски может быть непонятно звучание, но если разобрать слова, то открывается сложный и связный текст. А у Скриптонита, если посмотреть в интернете текст, то понятнее он все равно не станет… Но Скриптонит – это чистая музыка, абсолютная органика без лишних слов и примесей. «Ты хотел только чистый, потом была смесь». Ну я вижу, тебе неинтересно. Варежки бы сейчас. Как в детстве, на резиночках.
– Про Ульяну я дождусь или нет сегодня?
– Соня тоже мне так в последнее время говорит. Они же похожи.
– Кто?
– Соня и Ульяна.
– Соню я знаю, про Ульяну давай.
– В общаге была общая кухня…
– Подожди, а от кого ты собрался защищаться этой бутылкой с зажигательной жидкостью?
– Ну вот, например, от белых теней.
– Но их же нет.
– Но мы же от них защитились.
18:18 Ульяна
– В общаге была общая кухня на этаже.
– Откуда могли украсть пельмени прямо из кастрюли?
– Ну это такое анекдотическое стереотипное представление об общаге. Но вообще да, могли. У моего друга Кирича однажды украли пельмени, но не из кастрюли, а со сковородки, жареные. И вот на этой кухне я впервые увидел Ульяну. Она ходила туда-сюда, между комнатой и кухней, с маленькой кастрюлькой, на которой были нарисованы синие цветочки.
– Как трогательно.
– Да. Но заговорить с ней я, конечно, не решался.
– Почему «конечно»?
– Ну она была дико сексапильна, я не мог на нее даже просто спокойно смотреть.
– Понимаю. Какая она была?
– Она была миниатюрная. И дико сексапильная. Ну когда тебе девятнадцать, а ей восемнадцать, какая она может быть? Сейчас она, конечно, тоже, наверное, такая, но тогда…
– Не будем вставать на этот шаткий лед…
– …Тонкий.
– …Тонкий лед сравнений и договариваний. Женщины остаются прекрасными всегда.
– Это правда.
– Ты взял мою фразу.
– Мне кажется, только мы с тобой знаем, что это твоя фраза. Я Соню спрашиваю, ты узнаешь, что он – это ты? Ну в смысле, что ты – это он? А она говорит: просто пиши.
– Ну потому что ты для своего этого романа берешь только неочевидные мои фразы. А очевидно моих, по которым меня узнают, как будто стесняешься.
– Я не стесняюсь. Некоторые слова нельзя говорить.
– Это правда, как ты говоришь.
– Это ты говоришь «это правда».
– Теперь мы оба так говорим. Но все-таки еще и стесняешься?
– Жизнеподобие всегда нереалистично. Если описывать все как было, никто не поверит. Как никто не поверит, если рассказать, что в твоем интервью вы с твоим гостем реально два часа пятьдесят две минуты спорите сложными метафорами.
– Но ведь так все и было.
– Но если бы ты не сделал это интервью, никто бы не поверил, что его можно сделать. Поэтому я тебя немного как бы придумываю.
– Мне кажется, не столько придумываешь, сколько прячешь.
– А прятать сейчас вообще нужно все. Сейчас время, чтобы прятать и прятаться. Я все важное для себя спрятал. Даже тебя. Даже себя.
– Спасибо, но есть еще вариант выйти.
– Выйти не для меня. Я вообще не люблю выходить без лишней необходимости. У меня лучше получается прятаться. Я же знаю тут все места. А я за то, чтобы каждый делал то, что у него получается лучше. Но, впрочем, мы сильно отвлеклись.
– А я уже не знаю, где в нашем интервью мы отвлеклись, а где основное.
– Ты про Ульяну меня полдня спрашивал, а теперь не слушаешь.
– Ты нашел ее в «ВК» методом долгого слепого перебора студенток всех курсов, на которых могла быть она, написал ей, и она неожиданно согласилась с тобой погулять, и ты был счастлив так, как будто уже уложил ее в постель.
– Откуда ты знаешь?!
– Ну это банально. И жизнеподобно. И опровергает твою теорию, шаткую, как всегда. Банально, но все равно хорошо.
– Да, это было дико, бесконечно хорошо. Был февраль, такой обычный, не очень, слякотный. День рождения у нее в феврале, как и у Сони, но я тогда об этом не знал. Водолейки, мой любимый характер. Спокойный, сангвинический. «Сангвинический», кстати, какое-то чеховское слово, да?
– Возможно.
– Я недавно Соне сказал, что, может быть, я тоже сангвиник. Она на меня так посмотрела: только в приличном обществе нигде не скажи, что ты тоже сангвиник, а то мне неловко будет с тобой там стоять.
– Это как если бы я сказал, что я «тоже» знаток русской классической литературы.
– Да… Я ведь меланхолик классический.
– Ты не меланхолик, ты хуже… Был февраль, и?
– Мы договорились встретиться на крыльце у общаги. Ульяна вышла в таком длинном пуховичке, знаешь, который создает из девушки образ гусеницы.
– Главное девушке об этом не говорить.
– Ну, Соне бы понравилось. Она в одеяле как гусеница лежит. И еще я выпросил у Сереги механическую гусеницу с логотипом Яндекса, которая смешно и упрямо ползает, преодолевая бессмысленные препятствия, и мне кажется, мы с ней похожи.
– Про образ гусеницы я понял. Давай дальше.
– Ну пошли гулять. Я до сих пор мысленно гуляю по тем местам: проспект Вернадского, улица Кравченко, и туда, дальше, к Ленинскому проспекту. Или наоборот, в сторону универа: улица Марии Ульяновой, улица Крупской, а дальше уже Джа…
– Джа – это?..
– Площадь Джавахарлала Неру возле университета, это историки вроде ее назвали «Джа». Ну тусовое место, где бухали все, когда еще можно было на улице бухать.
– Только бухали?
– Не знаю, я же тогда только бухал. Просто веселое доброе место, где веселые добрые историки всегда тебе нальют и продолжат свой увлекательный разговор, например, о денисовском человеке. Сделаете тут?..
– Да, титр выскочит.
– Мы дружили с Денисом-историком, он был по специальности археологом и, соответственно, денисовским человеком. Так, ты меня сбил опять!
– Пошли гулять, по улице Кравченко.
– Да вот я не помню, куда пошли. Я по тем местам много раз гулял пьяный и трезвый, с девушками и один, и многое из того времени я помню. А ту первую прогулку с Ульяной в упор не
