Собрание сочинений в десяти томах. Том 6 - Юзеф Игнаций Крашевский
Стольник, пробужденный от утреннего сна, вышел с палкою в руке на крылечко, навстречу Собеславу и, посмотрев на его товарищей, из которых каждый представился ему на свой манер, заключил, что если эти гости только подольше останутся в Черчицах, то кладовая и пивная опустеют.
За лекарем посылать не было надобности, потому что Яков, старый слуга Корниковского, некогда воин, умел лечить раны, как нельзя лучше. Итак, Собеслава отнесли в его комнату и уложили на постель. Учтивый Урбан очень тонко намекнул, что не мешало бы перекусить: все подтвердили его мнение хором, и пан стольник повел гостей в столовую.
Байдуркевич, окинув еще при въезде на двор глазами молоденькую дочь ключницы, уже подкрадывался за нею в погреб, напевая ей нежности, Урбан и Филотет храбро рассказывали хозяину все подробности печального происшествия, а Уголь сидел молча и, сложа руки, покачивал головою во время рассказа своих товарищей.
Между тем Вихула с своими приятелями радовался, что отомстил врагу за свою полосу на лбу. Он не боялся судебного следствия, потому что в то время в Польше подобные ему люди имели много средств уйти от кары закона. Что-то, однако ж, его тревожило, и он до тех пор не успокоился, пока не залил своего волнения доброю мерою вина.
На другой день утром о нападении Вихулы на Собеслава узнали везде, в том числе и в Черске. Этого только и нужно было Панцеринскому. Нападение на путешественников ночью, насилие, разбой — все эти слова запестрели на его бумагах, и следствие началось со всею торжественностью. Между тем иск об имении пошел своим порядком. Адвокат с большим искусством изложил права Секиринского и его убытки, между которыми важную роль играл жилой дом, разрушенный Вихулами, так что Секиринский, вступая во владение деревнею, должен был еще требовать от ее владельцев 30000 злотых, не считая судебных потерь и убытков.
Вихулы только тогда узнали о быстрых действиях Панцеринского, когда уже приговор висел над ними и их вызывали к ответу. Захваченные врасплох, они совершенно растерялись и, не явясь сами к ответу, не успели никого уполномочить, так что в первой инстанции дело было решено в пользу истца. Испугавшись этого решения, они выбрали своим адвокатом старого немца Вахлера, давно уже поселившегося в Мазовии. Вахлер в свое время был действительно славным юристом, но теперь состарился, потерял зрение и больше проповедовал о своих давнишних успехах, нежели создавал новые. При всех его стараниях Секиринский выиграл тяжбу и во второй инстанции.
Тогда Вихулы увидели, что им приходится плохо, тем более, что им угрожала ответственность за насилие и рану, и прислали к Собеславу переговорщиков, склоняя на мировую. Они уступали часть деревни, только бы не платить денег за владение ею, за протори и убытки и освободиться от ответственности за нападение на Секиринского.
Собелав, уже выздоровевший, отвечал, что он заключит мировую только в том случае, когда они уступят ему весь Секиринок, зачислив его претензии в уплату их претензий и приняв от него за свою часть деревни известную сумму денег. В таком только случае он соглашался прекратить иск за нанесенные ему раны и оскорбления.
— Лучше пойти по миру, чем согласиться на такую мировую! — отвечали Вихулы на это.
— Так и пойдете, — хладнокровно отвечал Собеслав.
Поданы были апелляции в высшую инстанцию суда. Панцеринский отправился в Люблин, а Собеславу наказал сидеть в Черчицах. Приятели не покидали его, кроме Байдуркевича, от которого стольник нашел средство как-то ловко отделаться. Вихулы поехали также в Люблин и повезли с собой Вахлера; но дела их шли плохо. Все говорили им, что они должны будут отступиться от Секиринка и, сверх того, отвечать за нападение.
Вихулы увидели, наконец, что пришла беда и теперь уже невозможно будет увернуться от правосудия, как это они думали на первых порах, пока дело не выходило из околотка, и прислали в Черчицы своего родственника Валинского с последними условиями. Панцеринский, с своей стороны, отправил нарочного к пану Собеславу с письмом, в котором давал ему наставления, что можно и чего нельзя взять с противников. Стольник также был на стороне мировой, потому что боялся, чтоб кто-либо из врагов Собеслава не узнал тайны о его торговле, что оттолкнуло бы от него всех приверженцев, не исключая и самого адвоката.
Побежденные на суде, Вихулы соглашались уступить Собеславу свою часть деревни за небольшую сумму, лишь бы он прекратил свой криминальный иск. Собеслав принял эти условия, и пан Валинский полетел в Люблин. Процесс был остановлен, и Ксаверий выехал на место для окончательного подписания мировой и отдачи имения.
Скоро после этого события пан Собеслав, Секира-Секиринский вступил во владение отцовскою деревней и послал кибитку за Доротой. Через несколько дней Дорота была уже на родине. Как здесь все изменилось! Не было старого дома. Срублено было множество памятных ей столетних деревьев, проложены новые тропинки, перемешаны дороги, деревенские постройки покривились, постарели, а многие совсем обрушились. Доброй служанке казалось, что она найдет каждый предмет на своем месте, как будто она вчера только отсюда уехала; но тут почти ничего не осталось прежнего. Люди вымерли, деревья свалились, постройки обрушились, и немногие из жителей даже их помнили. Мало нашлось людей, с которыми она могла бы поговорить о прежних порядках и о старых господах своих. Но, несмотря на все это, она была счастлива и живо припомнила себе былое, бродя по заросшим уже травою возвышениям, обозначавшим место старого дома Секиринских.
Дом, из которого выбрались Вихулы, совсем ей не нравился; она советовала пану Собеславу, выстроить новый; но ему и без того было довольно дела. Знакомые и незнакомые, узнав о Секиринском, которого уже провозгласили богачом, хотя он далеко не был им, приезжали один за другим засвидетельствовать свое почтение новому соседу. И стольник притащился также в своему питомцу. К счастью, он застал Собеслава одного, а то не выдержал бы старик и непременно разболтал бы свою тайну при взгляде на развешанные по стенам знакомые ему портреты и родословное дерево — предмет вечных рассказов покойного скарбниковича.
— А, — сказал он, прослезившись, — все это прекрасно; но что, когда бы вы, мужи, воскресли и спросили бы пана Собеслава, чем ты купил все, что ты теперь имеешь?
Секиринский покраснел.
— Вечно у вас ваши давнишние подозрения, пан
