Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов
– Курологии? Нет такой, – засмеялась Настя.
– Сделаем. Вернемся в Нежинск и сделаем. Не открытие, так изобретение. Подадим заявку в ЗАГС.
– Слух был, что вы уже некоторым образом женаты, Евгений Павлович? Или объявлен перерыв?
– Ошибочный слух.
– Слухов ошибочных не бывает. Впрочем, куда нам о слухах судить – от горшка два вершка.
Теперь рассмеялся и Суэтин. Будто из груди заслонку кто вынул, которая мешала доступу кислорода. За последние три-четыре года ему не было еще так беззаботно.
– Чует мое сердце, хорошо мы с тобой отдохнем! – воскликнул он и услышал, как за спиной прыснули две девицы.
– Не забудь, я тут не одна, – улыбнулась Настя. – Слышала, ты насовсем из Москвы?
– Слух, однако. Да, отпущен на вольные хлеба.
***
Незаметно доехали до Коктебеля.
– Проходи, – Настя пропустила Евгения в низкую дверь маленького домика на склоне горы. – Отсюда замечательный вид. Смотри, как далеко видно. И дешевле, чем возле воды. Ма, это Женя.
– Добрый вечер, Анна Ивановна.
– Здравствуйте, Евгений, – произнесла Анна Ивановна, не поднимаясь с кресла. – Я вас видела давеча. Вы автобусом приехали?
– Да, я сегодня здесь первый день.
Пострел – всюду поспел, прочитала Настя на лице матери. Осваивает новую роль, драматическую, подумала Настя о матери.
– Чайку, попьем чайку! – воскликнула она.
– Может, вина? Я сейчас, – Суэтину захотелось на время вырваться из капкана лачужки и обдумать ситуацию.
За день он не вспомнил ни разу о контрах, которые были между Анной Ивановной и матерью. В чем там было дело – он, понятно, никогда не интересовался, но сейчас пожалел об этом. Какая кошка пробежала меж ними, как себя вести, думал он. Но потом, со свойственной ему и вообще молодости решительностью, сказал сам себе, повторив невольно слова принца датского: а будь что будет! Так себя вести, как будто до меня хоть потоп был. С «чистой доски»!
– Другого не было, – он протянул Анне Ивановне бутылку вина «Черные глаза». – Да и под цвет ваших глаз. «Ах, эти черные глаза, меня сгубили!» – речитативом произнес он.
Настя в восторге забила в ладоши, а Анна Ивановна, побледнев, вдруг с необыкновенной ясностью вспомнила Николая Гурьянова, как он пел, кружа ее по комнате: «Ах, эти черные глаза, меня сгубили!» На этажерке горела свеча, тени летали по голым стенам, сосновая ветка в вазе так отчаянно пахла погибелью!
– Какая прелесть, – тихо сказала она, рассматривая этикетку. – Извините, у меня слабость сегодня. Садитесь. Настя, собери на стол. Но я только пригублю. Давление…
Анна Ивановна справилась с бокалом и попросила налить второй. Очевидно, давление нормализовалось, подумал Суэтин, а Настя с настороженным любопытством смотрела на мать. Та, если и поддавалась на чьи-то уловки, то лишь для того, чтобы заманить ловца на свою территорию. Настя тоже за день ни разу не вспомнила о сложных взаимоотношениях матери с Анной Петровной. Да с Евгением как-то и не думалось об этом. Все было ясно и хорошо! Женя достойно выкручивался из непростой ситуации. Математик, просчитал все варианты. Настя была уверена, что Суэтин тоже все вспомнил, понял и хладнокровно просчитал. И сейчас оптимально решает свою задачу. Он оттолкнулся от начальных условий, которые были до него, и ни разу не вспомнил о них. Молодец! Насте нравились мужчины, в которых логика преобладает над эмоциями. Впрочем, она сама такая. А какая же еще, спрашивала Настя у зеркальца, висевшего справа. «Такая, такая!» – подтверждало зеркальце. Настя снова взглянула в зеркало и там увидела себя и Евгения в свадебных нарядах.
Вечер пролетел мило. Анна Ивановна расспрашивала Женю про Москву, про новую работу в Нежинске, о перспективах и возможности защиты диссертации. О личной жизни не спросила ни слова. И он ничего не сказал.
– Он развелся, – сказала Настя матери, когда Суэтин ушел.
– А я знаю, – внимательно посмотрела Анна Ивановна на мечтательное лицо дочери.
На следующий день у нее был приступ, потом еще. Через день Настя увезла мать домой. С Суэтиным она попрощалась достаточно сухо, но последний ее взгляд не был прощальным.
Анна Ивановна, поблескивая глазами, наблюдала, как она себя ведет, и готова была тут же «ухудшить» свое самочувствие.
Суэтин понял, что жизнь занесла его на путь, над которым властвует рок.
Через пару дней он тоже вернулся в Нежинск. Он захватил с собой море, а еще кровь, стон, любовь и смерть.
6. Как провести день
Он не думал еще, как провести ему день: со стаканом глинтвейна возле камина или пойти на скачки. Он не думал об этом, потому что камина у него не было, глинтвейна, кроме водки, тоже, а ближайшие скачки, думай не думай, и так состоятся на работе, где цех опять срывал план.
Сорвет план цех, а свалят опять на лабораторию. И, как водится, крайним будет тот, кто в самом центре проблемы. В самом центре и такой маленький-маленький. Никто. Дырка от ножки циркуля. Никого не интересует раствор циркуля и круг, который он описывает. Все видят только маленькую дырочку. Маленькую, крохотную. Сиди и не рыпайся. Понял? И тут ни ум не поможет, ни изворотливость. Ну, разве что связи. Умный знает, что не избежать того, что избегает мудрый. Ибо все мудрые остаются в Москве.
Он шагал на работу привычным путем. Не имеющим множественного числа и располагающим к одиночеству. Одиночество – оно ведь привычнее всего, и ничего в нем не отвлекает. Кроме творчества. Одиночество и есть истинный Дом творчества.
Но одиночества не получалось. Впереди шли двое и громко делились впечатлениями:
– Более несуразного зрелища в жизни не видел: по центру города подполковник с лопатой идет!
– Это что! Летом у нас в проходной бегемот застрял. Причем со стороны завода. Вот хохма была! На бегемота вахтер залез, тот проходную разнес и дунул по проспекту, вахтер непонятно за что держится, со всех сторон гаишники, менты, вертолет летает… «Скорую» смял и пост ГАИ снес. Снес к чертовой матери!
Бегемот, это, наверное, из зоопарка который сбежал. Мать рассказывала. Провинция!
А вокруг был пронизанный солнцем бор, белизна снега и синева неба, глубокая тишина – и Суэтин вдруг отчетливо услышал, как его душа, точно собака, потянулась, зевнула и стала радостно драть лапами упругую землю…
Такое вот было радостное утро. Но опять отвлекли:
– Муж на пенсию ушел. Лучше бы он к другой ушел, – услышал Суэтин и подумал: «Лучше – вообще в другую жизнь».
Он, как всегда, шел на работу пешком и думал. Когда идешь, думается совсем не так, чем когда едешь. Когда
