Юсиф Самедоглы - День казни
- Слушай, жена, а я ведь, похоже, совсем здоров. Ну, совершенно здоров!
Замина осуждающе покачала головой, подошла к мужу и коснулась его лба тыльной стороной ладони.
- Температуры нету, - сказала она. - Но посмотри, который час?! Спать, спать, да поскорей!
- Ради всех святых, - умоляюще сказал больной, - у меня тут на полчасика работы осталось. Ты иди, а я дочитаю, приду.
Он посмотрел на разрумянившееся со сна лицо жены, на большие, темные, миндалевидные глаза, опушенные густыми длинными ресницами, на голубую ночную сорочку, на открытые полные руки и, умилившись неожиданно для себя, наклонился, взял руку Замины и прижался губами к тёплой ладони: тепло женской руки проникло ему в кровь и разлилось по телу приятной истомой.
Замина свободной рукой погладила его по голове, провела несколько раз по волосам с проседью, и ей показалось, что мужнина голова уменьшилась, стала величиной с детскую головку.
- Ну и хитрец же ты у меня! - сказала она. - Не так, так эдак, а своего добьешься!
Больной, умильно улыбнувшись, заглянул ей в глаза.
- Ладно, - сказала Замина, - сиди. Но недолго, умоляю, пожалей себя, не искушай судьбу, ты ведь еще очень слаб.
Она поцеловала мужа в щеку и вышла, бесшумно притворив за собой дверь и оставив в комнате легкий и слегка влажный аромат, как если бы где-то тут поблизости расцвело два-три нежных пахучих цветка.
Больной вернулся на свое место, сел в кресло, воровато оглянулся на дверь, прислушался, утих ли шум в прихожей, и удостоверившись, что жена уже улеглась, нагнулся, достал из своего тайника под креслом последнюю сигарету и закурил.
"Акоп с афтафой в руке прошел вперед, я же, одетый, как в северную экспедицию, в меховой шубе и бухарской папахе, последовал за ним, и мы пришли в квартиру Акопа на первом этаже, в небольшую застекленную веранду, за которой, по-видимому, была еще одна комната. Никогда до этого я не бывал у Акопа, как, впрочем, и ни у кого другого в нашем доме и во всем квартале, и, откровенно говоря, был приятно удивлен открывшимся взору убранством этого довольно убогого жилища. В лютую зимнюю пору на веранде у Акопа цвела весна. Мне и во сне не приснилось бы, что таким количеством цветов можно уставить эту крошечную веранду. На подоконниках и вдоль стен в больших и малых горшках, корчагах и кадках цвели китайская роза, лилия, узанбарская фиалка, герань, стояли пальма, фикус, аспарагус и множество других неизвестных мне растений. Несказанная красота, благодать, благословенный, райский уголок!.. И какой порядок, какая чистота, какой во всем отменный вкус!..
Акоп заметил мое откровенное восхищение и, заметно польщенный, помогая мне раздеться, повторил несколько раз:
"Да, мирза, цветы - это услада глаз, отдохновение души". "Воистину так, - отвечал я ему, - но ведь надобно умение, чтобы вырастить их, дело это тонкое, многотрудное, талант особый нужен для этого, не каждому дано!..
Слова эти, как нельзя более пришлись по душе Акопу, он повесил на гвоздь мою шубу, внёс из комнаты плоскую подушку, положил ее на сиденье стула и, предупредительно взяв меня под руку, усадил за круглый, накрытый белоснежной скатертью стол.
Вот что доложу я вам, судари мои, одна из причин, из-за которой ты не в силах со всею подобающей решительностью отказаться от пагубного зелья, это превратности судьбы. Ибо не будь превратностей судьбы, мне не пришлось бы сегодня в неурочный час встретиться с Акопом и поневоле оказаться его гостем. А он, мой сосед, которого я всегда избегал, и избегал не без оснований к тому, выказывал сейчас такое ревностное, такое горячее гостеприимство, так радовался и волновался, что я не на шутку встревожился за его сердце, переусердствует, подумал я, и грохнется сейчас с сердечным приступом, чего доброго. Беды не оберешься.
Усадив меня с надлежащей учтивостью, Акоп прошел за большой кухонный шкаф, который разделял веранду на две неравные части, и я услышал плеск воды, он мыл руки под краном. Тут он, конечно, сплоховал, ему бы следовало прежде руки помыть, а потом уже касаться гостя и его одежды, от излишнего усердия он поступил наоборот. Ну, да ладно, не будем привередливы, им же движут самые лучшие чувства. Он вымыл и вытер руки, после чего вышел из-за шкафа, играющего роль перегородки, и многозначительно произнес: "Сию минуту!" Я сидел, ждал, любовался цветами. Спустя некоторое время из-за шкафа-перегородки вышел Акоп с подносом в руках, уставленным тарелками с холодным мясом и разной зеленью и бутылкой водки. Сегодня, как я погляжу, у меня особое везение на подносы. Может быть, подумалось мне, сегодня день рождения кого-нибудь из детей, и мой сосед решил и меня на радостях угостить?
Что за притча, Акоп, спросил я, с чего бы это? Не задавай вопросов, отвечал он, не спрашивай ни о чем, нам с тобой обоим не спится, а ночь долгая, до утра времени много, так почему бы армянину с мусульманином не сесть по этому случаю за стол и не выпить, благосыовясь, тутовки? Ей-ей, дело богоугодное, творцу единому, что над нами над всеми, это понравится.
Я засмеялся и сказал: браво, отличная мысль, почему бы и нет, но смотри, Акоп, неровен час, ты мне свинину скормишь?! Никогда, поклялся Акоп, никогда в жизни не станет он мусульманина потчевать свининой, он знает порядок, и на столе перед гостем в тарелке в отварном виде самая что ни на есть молодая телятина, так что будь спокоен.
Хорошо, коли так, сказал я, а сам покосился на бутыль с водкой: что, как напьется плут, подумал я, и снова закуролесит, поносить меня, чего доброго, станет, и все наше распрекрасное застолье полетит к, чертям? Ибо что бы он тут ни говорил, а нельзя же забывать, что это Акоп, и надежд особых на него возлагать не приходится, сорвется - нипочем не удержишь. Но, с другой стороны, как же встать и уйти? Неприлично, как ни крути, недостойно, попросту невозможно. И посему я предался воле провидения и остался, и будь что будет, ушел же я сегодня (и не как-нибудь, а с честью, надо признать!) от такого человека, как Салахов, ушел счастливо и, вернувшись домой, нашел в добром здравии свою дорогую жену, и этот вдвойне счастливый день не мог закончиться бесславно, это было бы несправедливо.
Акоп между тем нарезал хлеба, расставил тарелки на круглом столе, принес вилки, обтер одну чистым полотенцем и положил ее на мою тарелку. Мирза, спросил он, ты как привык - ешь и пьешь или пьешь и закусываешь? Спросил - и весь внимание: ждет ответа.
Я понял, что вопрос этот для него принципиальный, и спросил в свою очередь: а ты. Акоп? Пока не опрокину ста граммов, кусок в горло не идет, признался он. А я тоже, как ты, сказал я ему, пока не выпью, не только что кусок, а и воды глоток не проглочу.
Ответ мой привел в восторг Акопа, он так и расцвел, казалось, сейчас пустится в пляс, прищелкивая пальцами. Откуда ему знать, что я - непьющий и что если случится мне выпить разок-другой в год, то разве что от очень хорошего настроения. Но сегодня, решил я, я буду пить наравне с Акопом, сколько он, столько и я, и посмотрим, что из этого получится. Ведь вот обычай прекрасный у армян заливать горе-беду отрадным зельем, выпьют стакан-другой и придут в равновесие. А как мы, мусульмане, поступаем в жизненных невзгодах? Жен посылаем в мечеть с пожертвованиями, чтобы помянули нас там в своих молитвах.
Акоп, еще не присев, все возился, накрывая на стол, откупорил, наконец, бутылку и попросил у меня дозволения сесть. Я, говоря откровенно, немало подивился такой церемонности и отвечал: что за слова такие, кум Акоп, конечно же, садись, ты хозяин, я гость, сидеть нам, стало быть, друг против друга. И опять он обрадовался, как дитя, уселся, подцепил моей вилкой отменный кусок телятины и положил ее мне на тарелку. Потом поднял свой стакан, и я приготовился слушать длинную-предлинную здравицу, на которые, как это известно, армяне и грузины такие мастера, но Акоп сказал коротко: мирза, сказал он: давай выпьем за то, чтобы наихудшие дни нашей жизни были не хуже этого.
Мудрые слова! Право, не ждал я таких слов от соседа Акопа и был, тронут до глубины души. Ибо слова эти в настоящее время должны бы ежедневно повторять все люди. Умные слова, прозорливые слова, да!..
Акоп, сказал я, живи и здравствуй тысячу лет, видит бог, ты истинный мужчина и добрый сосед, я тоже пью за твое здоровье и здоровье твоей семьи, твоей супруги и деток... Нет, сказал Акоп, нет, мирза, не вали все в одну кучу, давай выпьем за мою здравницу, а потом слово за тобой, за что хочешь, за то и выпьем.
Акоп залпом выпил свой стакан, а я - полстакана, очень уж крепкая тутовка, все нутро мне, как огнем, обожгло. Но прозрачна, надо сказать, как слеза, чистейшей перегонки, такую водку я пивал раза два в юные свои годы, когда гостил в Тбилиси у своего грузинского друга. Я взял поспешно кусок хлеба с сыром, но не успел заесть и загасить огонь, как Акоп повторно наполнил доверху наши чарки и сказал: пей сколько пьется, дело это не принудительное, а добровольное, что же до меня, сказал он., то сегодня ночью я упьюсь до чертиков, потому как давно не пил и очень заскучал, мирза...