Михаил Арцыбашев - Санин
— Ну, да впрочем, все равно, я ведь за тебя боюсь… я рад, я соскучился за тобой…
Зарудин поднял и выше перчатки поцеловал ее слегка влажную и горячую руку с тонким изящным запахом.
— Это правда? — с непонятным ему выражением произнесла Лида и опять подняла на него глаза, говорившие: правда ли, что ты любишь меня? Ты видишь, какая я теперь бедная, несчастная… совсем не такая, как прежде… я боюсь тебя и угадываю весь ужас своего унижения, но больше мне не на кого опереться…
— А ты сомневаешься? — неуверенно возразил Зарудин, и легкая струйка холода, тяжелая для него самого, потянула от этих слов. Он опять поднял ее руку и поцеловал.
Странная и сложная путаница чувств и мыслей была в нем. Еще два дня тому назад, на этой самой белой подушке, были разметаны темные волосы Лиды, извивалось в припадке страсти ее гибкое, горячее и упругое тело, горели губы и обдавали все его существо темным огнем невыносимого наслаждения. В то мгновение весь мир, тысячи женщин, все наслаждения и вся жизнь соединялись для него в том, чтобы сладострастнее, нежнее и грубее, бесстыднее и жесточе истязать именно это горящее и требовательное, и покорное тело, и вдруг теперь он почувствовал, что она ему противна, что ему хочется уйти, оттолкнуть ее, не видеть и не слышать. Желание это было так велико и непримиримо, что даже сидеть здесь стало пыткой. Но в то же время темный, извивающийся и туда и сюда страх перед нею лишал его воли и придавливал к месту. Всем существом своим он сознавал, что ничем не связан, что обладал ею по ее согласию, ничего не обещая, дав ей то же, что получил, но вместе с тем ему казалось, что он бессильно и глубоко влип в какую-то вязкую цепкую массу, против которой не может бороться. Он ждал, что Лида чего-то потребует от него и он должен будет или согласиться, или сделает нечто гадкое, трудное и грязное. Зарудин почувствовал себя совершенно бессильным, точно из рук и ног его вынули все кости, а во рту вместо языка привесили мокрую тряпку. Это было обидно и возмущало. Хотелось крикнуть и сказать раз и навсегда, что она не имеет права ничего от него требовать, но вместо того у Зарудина трусливо замерло сердце, и он сказал глупость, ясную для него самого, неожиданную и вовсе не идущую к моменту:
— О, женщины, женщины, как сказал Шекспир…
Лида с испугом взглянула на него. И вдруг ее голову озарил яркий беспощадный свет. В один момент она поняла, что пропала: то огромное, чистое и великое, что она могла дать, было отдано ею человеку, которого не существовало. Прекрасная жизнь, невозвратимая чистота и смелая гордость были брошены под ноги гаденькому и трусливому зверьку, не принявшему их с благодарностью за радость и наслаждение, а просто пакостившему их в актах темной тупой похоти. Был один миг, когда взрыв отчаяния едва не бросил ее на пол с бессильным рыданием и ломанием рук, но с болезненной быстротой отчаяние сменилось приливом мстительной острой злобы.
— Неужели вы не понимаете, как вы глупы! — резко и тихо, сквозь сдавленные зубы, выговорила она, вся вытягиваясь к его лицу.
Эти грубые слова и горящий злобный взгляд так были неожиданны в изящной и женственной Лиде, что Зарудин даже отодвинулся. Но он не понял всего значения этого взгляда и попытался свести все на шутку.
— Что за выражения! — удивленно и оскорбленно сказал он, делая большие глаза и высоко поднимая плечи.
— Мне не до выражений! — горько возразила Лида и беспомощно заломила руки.
— Ну зачем столько трагизма! — поморщившись, возразил Зарудин и с внезапно пробудившимся возбуждением бессознательно следил за выгибом ее круглых точеных рук и покатых плеч.
Этот жест отчаяния и беспомощности опять поднял в нем уверенность собственного превосходства.
Было похоже, как будто они стояли на весах, и когда опускался один, сейчас же подымался другой. И Зарудин с острым удовольствием почувствовал, что эта девушка, которую он бессознательно считал выше себя и которую инстинктивно боялся даже в минуты сладострастных ласк, играет теперь, по его понятию, жалкую и позорную роль. Это чувство было ему приятно и смягчило его. Зарудин нежно взял ее за опущенные безвольные руки и чуть-чуть потянул к себе, уже возбуждаясь и начиная горячее дышать.
— Ну полно… ничего ужасного не случилось!
— Вы думаете? — в иронии приобретая силу и глядя на него странно пристальным взглядом, спросила Лида.
— Ну конечно! — ответил Зарудин и попытался ее обнять особым, возбуждающе бесстыдным объятием, силу которого он знал.
Но от нее повеяло холодом, и руки его ослабели.
— Ну будет… чего разгневалась, моя кошечка! — с нежной укоризной проговорил он.
— Отстаньте от меня… Тут я… Отстаньте же!
Злым усилием Лида вывернулась из его рук. Зарудин физически обиделся за то, что порыв страсти его пропал даром. «Черт знает! — подумал он. — Свяжись с ними!..»
— Да что с тобой? — раздраженно спросил он, и красные пятна выступили у него на скулах.
И как будто этот вопрос что-то уяснил Лиде, она вдруг закрыла лицо руками и совершенно неожиданно для Зарудина залилась слезами. Она плакала совсем так, как плачут деревенские бабы: закрываясь руками, наклонившись всем телом вперед и протяжно всхлипывая. Длинные космы волос повисли вдоль мокрого лица, и стала она совсем некрасивой. Зарудин растерялся. Улыбаясь и боясь обидеть ее этой улыбкой, он попытался отнять ее руки от лица, но Лида упорно и упрямо удерживала их и все плакала.
— Ах ты, Господи! — вырвалось у Зарудина.
Опять ему захотелось прикрикнуть на нее, дернуть за руку, сказать что-нибудь грубое.
— Да чего ты, собственно, ревешь?.. Ну сошлась со мной… Ну? Вот горе! Да почему именно сейчас, что такое? Да перестань же! — визгливо крикнул он и дернул ее за руку.
Голова Лиды с мокрым лицом и распустившимися волосами дернулась от толчка, и она внезапно замолкла, опустив руки, сжавшись и с детским страхом глядя на него снизу вверх. Сумасшедшая мысль о том, что теперь всякий может ее бить, вдруг мелькнула у нее в голове. Но Зарудин снова ослабел и заговорил вкрадчиво и неуверенно:
— Ну, Лидочка… будет! Ты сама виновата… К чему эти сцены… Ну ты много потеряла, но зато и счастья было много… Никогда нам не забыть эти…
Лида опять заплакала.
— Да перестань же-е! — прокричал Зарудин.
Он прошелся по комнате, подергивая усы над вздрагивающими губами.
Было тихо, и за окном тихо качались, должно быть тронутые птицей, тонкие зеленые ветки. Зарудин с трудом овладел собой, подошел к Лиде и осторожно обнял ее. Но она сейчас же вырвалась и, угловато выворачивая локоть, нечаянно так ударила его в подбородок, что зубы отчетливо лязгнули.
— А, черт! — воскликнул Зарудин, обозлившись и от боли, и еще больше оттого, что лязганье было очень неожиданно и смешно.
Хотя Лида не заметила этого лязганья, но инстинктивно почувствовала Зарудина смешным и с женской жестокостью воспользовалась этим:
— Что за выражения! — передразнила она.
— Да ведь это хоть кого выведет из себя! — с трусливым негодованием возразил Зарудин. — Хоть бы, наконец, узнать, в чем дело!
— А вы не знаете? — с той же иронией протянула Лида. Наступило молчание, Лида упорно смотрела на него, и лицо ее горело. И вдруг Зарудин стал бледнеть быстро и ровно, точно серый налет извне покрывал его лицо.
— Ну, что жы вы?.. Что же вы молчите? Говорите что-нибудь, утешайте! — заговорила Лида, и голос ее перешел в истерический крик, испугавший ее саму.
— Я… — проговорил Зарудин, и нижняя губа его задрожала.
— Да, никто другой! К сожалению, вы! — почти прокричала Лида, задыхаясь от злых и отчаянных слез.
И с него, и с нее как бы сползал какой-то покров изящности, красоты и мягкости, и дикий растерзанный зверь все ярче выступал под ним.
Ряд комбинаций с быстротой молнии замелькал в голове Зарудина, точно стая юрких мышей набежала туда. И первая была та, чтобы немедленно развязаться с Лидой, дать ей денег, чтобы она устроила выкидыш, и покончить историю. Но хотя он считал это лучшим для себя и необходимым, Зарудин не сказал этого Лиде.
— Я, право, не ожидал… — пробормотал он.
— Не ожидал, — дико выкрикнула Лида. — А как смели не ожидать этого?
— Лида… я ведь ничего не… — проговорил Зарудин, боясь того, что хотел сказать, и чувствуя, что скажет.
И без слов Лида поняла его. Ужас отчаяния исказил ее красивое лицо. Она беспомощно опустила руки и села на кровать.
— Так что ж мне делать? — со странной задумчивостью проговорила она как бы сама себе. — Утопиться, что ли?
— Н-ну… зачем же так…
— А знаете, Виктор Сергеевич, — вдруг проникновенно и пристально глядя ему в глаза, медленно произнесла Лида, — ведь вы даже и очень не прочь, чтобы я утопилась!
И в ее глазах и подергиваниях красивого рта было что-то такое печальное и страшное, что Зарудин невольно отвел глаза.
