Михаил Арцыбашев - Санин
Фон Дейц хрипло засмеялся, точно залаял лягавый пес, и с завистью посмотрел на Иванова. Насмешки он не понял, и ему было только завидно, что не он сказал так красиво.
Новиков неожиданно протянул ему руку.
— Что? — удивленно спросил фон Дейц, с любопытством и ожиданием глядя в протянутую ладонь.
Новиков не отвечал.
— Куда? — спросил и Санин.
Новиков опять промолчал. Он чувствовал, что еще минута — и рыдания, стеснявшиеся в груди, хлынут через край.
— Знаю я, что с тобой, плюнь! — сказал Санин.
Новиков взглянул на него жалкими глазами, губы у него задрожали, и, махнув рукой, он ушел, не попрощавшись. В нем ныло чувство тягостного бессилия, как у человека, не поднявшего тяжести, и, чтобы успокоить себя, Новиков подумал: «Ну, что ж… Что доказал бы я, побив морду этому мерзавцу? Вышла бы только мерзкая драка… Да и не стоило рук марать!»
Но чувство неудовлетворенной ревности и противного бессилия не проходило, и в глубокой тоске Новиков пришел домой, лег лицом в подушку и так пролежал почти весь день, мучась тем, что ничего другого сделать не может…
— Хотите в макао? — спрашивал Малиновский.
— Вали! — согласился Иванов.
Денщик расставил ломберный столик, и зеленое сукно весело засмеялось в глаза. Сосредоточенное оживление охватило всех, и Малиновский, твердо стукая короткими волосатыми пальцами, стал метать. Пестрые карты ловко, правильными кругами разлетались по зеленому столику, серебряные рубли с звенящим стуком раскатывались с табло на табло и, как жадные пауки, заходили во все стороны пальцы, подбирающие деньги. Слышались только короткие слова и однообразные восклицания как бы заученной досады и удовольствия. Зарудину не повезло. Он упрямо ставил на круг по пятнадцати рублей, и каждый раз били комплект. На его красивом лице выступили зловещие пятна беспредметного раздражения. В течение последнего месяца он проиграл уже семьсот рублей и теперь не хотел даже проверять своего проигрыша. Настроение его сообщилось и другим. Фон Дейц и Малиновский обменялись резкостями.
— Я ставил на крылья, — раздраженно, но сдержанно говорил фон Дейц, искренно удивляясь, что пьяный и грубый Малиновский смеет спорить с ним, умным и порядочным фон Дейцем.
— Что вы мне толкуете! — грубо крикнул Малиновский. — Кой черт!.. Когда я бью, говорят на крылья, а когда даю…
— То есть позвольте! — дурно выговаривая по-русски, как всегда, когда волновался, закипятился фон Дейц.
— Ничего не позволю… Возьмите обратно… Да нет, возьмите!..
— А я вам говорю! — тоненьким голосом закричал фон Дейц.
— Господа! Это черт знает что такое! — вдруг вспыхнул Зарудин, швыряя карты.
Но он сейчас же испугался и своего резкого крика, и пьяных растерзанных людей, и карт, и бутылок — всей обстановки грубого армейского кутежа, потому что в дверях увидел новое лицо.
Высокий, тонкий господин, в просторном белом костюме и очень высоких тугих воротничках, с удивлением остановился на пороге, глазами отыскивая Зарудина.
— Ах, Павел Львович!.. Какими судьбами! — весь красный, воскликнул Зарудин, поспешно вставая навстречу.
Господин нерешительно вступил в комнату, и прежде всего все невольно заметили его совершенно белые ботинки, шагнувшие в болото пивных луж, пробок и растоптанных окурков. И весь он был такой белый, чистенький и надушенный, что среди облаков табачного дыма и пьяных красных людей походил бы на лилию в болоте, если бы не был так беспомощно тонок издерганно ловок и если бы у него не было маленького, с дурными зубками и тонкими усиками лица.
— Откуда вы?.. Давно из Питера? — с излишней суетливостью и пугливо соображая, ничего ли, что он сказал «Питер», говорил Зарудин, крепко пожимая его руку.
— Вчера только приехал, — ответил наконец белый господин, и голос у него был самоуверенный, но жидкий, как придушенный петуший крик.
— Мои сослуживцы, — представлял Зарудин: — Фон Дейц, Малиновский, Танаров, Санин, Иванов… Господа, Павел Львович Волошин.
Волошин слегка кланялся.
— Будем знать, — к ужасу Зарудина, ответил пьяный Иванов.
— Сюда, Павел Львович… Хотите вина, или, может быть, пива? Волошин осторожно уселся в кресло и томно забелел на его клеенчатой грубой обивке.
— Я на одну секунду… не беспокойтесь! — с брезгливым холодком ответил он, оглядывая компанию.
— Нет, как же можно… Я велю подать белого… Вы, кажется, любите…
Зарудин выскочил в переднюю.
«Надо же было этой сволочи именно сегодня притесаться! — с досадой подумал он, приказывая денщику сходить за вином. — Этот Волошин всем знакомым в Питере такого наговорит, что в порядочный дом не пустят потом!»
Между тем Волошин, не скрываясь, точно он чувствовал себя слишком неизмеримо выше всех, продолжал рассматривать компанию. Взгляд его стеклянно-острых глазок был откровенно любопытен, как будто ему показывали каких-то странных зверьков. Рост, явная сила костистых плеч и костюм Санина привлекли его внимание.
«Интересный тип… сила, должно быть!» — с искренним расположением, которое все маленькие и слабые люди испытывают к большим и сильным, подумал он и хотел заговорить.
Но Санин, опершись грудью на подоконник, смотрел в сад.
Волошин поперхнулся начатым словом, и жидкий оборванный звук собственного голоса оскорбил его.
«Хулиганы какие-то!» — подумал он.
В это время вернулся Зарудин.
Он уселся рядом с Волошиным и стал расспрашивать его о Петербурге и заводе Волошина, чтобы дать понять окружающим, какой богатый и значительный человек этот гость. И на его красивом лице большого сильного животного отразилось выражение маленького странного самодовольства.
— Все по-прежнему, как видите, — небрежно говорил Волошин. — А вы как?..
— Что ж я!.. Прозябаю! — сказал Зарудин и грустно вздохнул. Волошин молчал и презрительно смотрел на потолок, по которому неслышно ходили зеленые отсветы сада.
— У нас тут одно развлечение всегда! — продолжал Зарудин, широким жестом ловко захватывая в одно и бутылки, и карты, и своих гостей.
— Да-а… — неопределенно протянул Волошин, и в его тоне Зарудину послышалось: «Сам-то ты что!»
— Ну, однако, мне пора… Я остановился здесь в гостинице на бульваре. Мы, конечно, еще увидимся? — заговорил Волошин, меняя тон и вставая.
Как раз в эту минуту вошел денщик, вяло установился во фронт и сказал:
— Вашброд, барышня пришли…
— Что? — вздрогнув, переспросил Зарудин.
— Так точно.
— Ах, да… я знаю… — быстро и неловко бегая глазами, заговорил Зарудин, чувствуя, как мгновенное предчувствие чего-то дурного кольнуло его в сердце.
«Неужели Лидка?» — с изумлением подумал он.
Глаза Волошина вспыхнули жадным и любопытным огоньком, и его тщедушное тело все задвигалось под белым просторным костюмом.
— Да… Ну до свиданья! — осклабляя рот, выразительно заговорил он. — А вы все тот же!..
Зарудин криво и самодовольно и озабоченно улыбнулся. Провожаемый Зарудиным, Волошин быстро вышел вон, мелькая белыми ботинками и острым оком выглядывая вокруг. Зарудин вернулся.
— Ну, господа… Как же карты?.. Танаров, закладывай за меня, а я сейчас… — торопливо и все мелькая глазами, заговорил он.
— Вре!.. — отозвался уже совершенно пьяный, быкообразный Малиновский. — Мы еще поглядим, какая там барышня!
Но Танаров взял его за плечи и силой посадил за стол. Остальные поспешно рассаживались, почему-то стараясь не смотреть на Зарудина. Санин тоже сел, серьезно посмеиваясь.
Он догадался, что к Зарудину пришла Лида, и смутное чувство ревнивой жалости к красивой и теперь уже, очевидно, несчастной сестре возникло в нем.
XVII
На кровати Зарудина как-то боком сидела Лида Санина, растерянно дергала и мяла платок.
Даже Зарудина поразила происшедшая в ней перемена: от гордой, изящной и сильной девушки не осталось и следа, перед ним сидела сутулая, растерянная и болезненно слабая женщина. Лицо ее осунулось, побледнело, и темные глаза тревожно бегали по сторонам.
Когда вошел Зарудин, темные глаза быстро поднялись на него и опустились, и инстинктивно Зарудин почувствовал, что она боится его. Совершенно неожиданно злоба и раздражение до судорог поднялись в нем. Он крепко запер дверь и совсем не так, как прежде, грубо и прямо подошел к ней.
— Ты удивительная особа, — едва владея собой и почему-то чувствуя жгучее желание ее ударить, заговорил он, — у меня полные комнаты народу… брат твой тут… Точно нельзя было выбрать другого времени… Это черт…
Темные глаза поднялись со странным вспыхнувшим выражением, и, как всегда, Зарудин испугался своей резкости, угодливо показал белые зубы и, взяв Лиду за руку, сел рядом.
— Ну, да впрочем, все равно, я ведь за тебя боюсь… я рад, я соскучился за тобой…
